Ветругин смотрел в молодое лицо своего бывшего друга, но сам весь
сосредоточился на слухе, и именно на звуках, которые раздавались за его
спиной. Там что-то менялось. Ребенок ли замолчал, лес ли перестал
стонать... Или еще что... Но там все менялось. Менялось! Уходила тоска,
уходило недовольное, злое, этим и несчастное. Расковцев было шевельнул
веками, но Петр Иванович шепнул: "Слушай", и тот снова подчинился. И
недовольно сложенные губы его расплылись в улыбку.
И тут все кончилось. Расковцев открыл глаза и пристально уставился на
Петра Ивановича.
- Слышал? - спросил Ветругин.
- Что я слышал?
- Вот именно. Что ты слышал?
- Лес шумел, смеялся кто-то... не помню, еще что.
- А сейчас?
- Шумит. Что ему не шуметь. Сдыхать будешь, так поневоле зашумишь,
заорешь, взвоешь.
- И все?
- Ты это брось, Петька. Конечно, с закрытыми глазами минор, идиллия, да
только ведь с закрытыми глазами век не проживешь. Жизнь нужно бдить зорко.
Нет уж, пусть другие на нее глаза закрывают, а меня так просто не
возьмешь.
- А ты когда-нибудь раньше закрывал глаза? Просил кто-нибудь тебя об
этом?
Расковцев посмотрел на Ветругина подозрительно.
- Закрывал. Лена просила. Она когда умирала, я, само собой, рядом
сидел. Смотрю, смотрю на нее, а она и скажет: "Закрой глаза". Не
отвернись, а именно: закрой глаза. Закрывал. Тут вроде последней воли,
отказать нельзя.
- Значит, просила она тебя?
- Просила, ну и что? Тебе-то что до этого?!
- Ничего, - пожал плечами Петр Иванович. - Еще кто из твоих знакомых
или друзей, родственников умер или состарился?
- А! Все старятся. Мрут, как мухи! И чего людям не живется? На работе и
в подъезде "последние прощания" уже надоели. Хоть увольняйся и съезжай с
квартиры. Кругом одни старики и старухи. Язва какая-то моровая. Мы вот с
тобой одногодки, а разве кто поверит? Тебе все шестьдесят, если не больше,
а мне так тридцать дают. Никто и не верит, что мне уже сорок.
- Тебе сейчас даже двадцать можно дать.
- Двадцать? Ну, двадцать не внушает доверия. А к тридцати и я, и все
другие уже привыкли.
- Я пошутил. Ты, Женя, выглядишь ровно на тридцать.
- Это уж точно, - довольно расхохотался Расковцев. - А зачем все-таки
просил меня глаза закрыть? Взгляда не выдерживаешь? Все люди так. Ты на
него посмотрел, а он аж весь съежился, посерел, морщинками покрылся,
волосы поседели. Мразь на душе у людей, вот они и не любят, когда на них в
упор смотришь. И ты не любишь...
- Ты смотри, Женя, смотри и рассказывай. Про себя говори, про друзей,
знакомых. Мне это интересно. И я на тебя смотреть буду. И здорово-то как!
Нашлись на земле два человека, которые друг другу в глаза смотрят и
взгляда не отводят.
- Да ты всерьез, что ли?
- Совершенно всерьез. Кто там у нас еще в группе-то учился?
- В группе? Леонидов. Работал я с ним с годок. Вообще-то я там дольше
работал. А вот он со мной с годок.
- Умер.
- Сердце не выдержало.
- Еще кого видел? С кем работал? Ты говори. Интересно...
Расковцев начал рассказывать, но Ветругин плохо его слушал. То есть,
он, конечно, слушал, но в то же время думал о своем. Смятение, догадка,
доказательство... Ведь Расковцев своим взглядом убивал людей. Не
мгновенно, это бросилось бы в глаза. Медленно, сам того не сознавая. Или
сознавая? Нет, скорее всего невольно. Но от этого не легче. Что же делать?
Связать? Обманом увести в милицию? Вот вам, дорогие товарищи сотрудники
милиции, убийца. Своим взглядом он убивает людей. Нелепость. Ведь меня же
первого и отправят в сумасшедший дом. Свести его к светилам медицинского
мира? Во-первых, не пойдет, а, во-вторых, как исследовать эту способность?
Где аппаратура, соответствующая случаю? Да и на время эксперимента он ведь
может и задавить в себе эту способность, скрыть ее.
А в груди что-то разрасталось болью.
- ...вот я и говорю, спортом-то он ведь почти и не занимался. Все
некогда, все работа, все люди...
Убить его. Слово-то какое! Ведь убить зло, но все равно - убить! Тут
самое простое и понятное - не справлюсь. Но хоть руку подниму. Руку
подниму на зло, а для других - на человека. На глазах у детей, у молодых
людей, на глазах у людей просто. А как им понять? Как им объяснить? Зло
уничтожить злом! Или добротой? Ах, как это сложно. На добро отвечать
добром - это понятно. А на зло злом? Бороться со злом его же оружием? Да
не становишься ли ты сам при этом по другую сторону роковой черты? В бою -
понятно, хоть и страшно. Страшно не страхом, а душевной болью. Там
запальчивость, там вера, там правда. А здесь? Когда зло незаметно, когда
невозможно показать его людям явно. Когда при одном только намеке
чудовищем в глазах других окажешься сам...
- Ну и взгляд у тебя, Петька...
...но и оставить все так нельзя. Что же делать. Следить за ним? Не
спускать глаз? Но ведь зло тем и выигрывает, что добро в честной борьбе с
ним отдает ему свою силу. А само зло так не поступает. Оно совершеннее,
оно более приспособлено, оно вправе пользоваться всеми запрещенными
приемами, а добро, только честностью. Оно не может перенять подлые приемы
борьбы, иначе превратится в свою противоположность...
- Я перестану рассказывать, если ты будешь на меня так смотреть!
- Нет, нет, продолжай, Женя.
- У меня же все в душе переворачивается от твоего взгляда!
В этом и слабость добра. Ведь говорят же: "Что-то ваше добро все
побеждает, побеждает, а победить никак не может!" А ведь правда. Когда
наступит полная победа? И наступит ли? Все же наступит, иначе зачем
бороться. Добро доброе. И не потому ли оно часто терпит поражение, что все
же переступает черту, и зло, как феникс, возникает из противостоящего ему
добра. Так что же ему остается? Что же остается добру...
- Ты, Петька, думаешь, что я не понимаю, не чувствую!
Что остается добру? Чему оно может приказывать?.. Боль, боль, боль...
На кого оно имеет права?.. Невероятная боль... Только себе... Такой боли и
не бывает... Только себе! Добро, оно в себе и для других... Что же это...
боль... Значит, можно пожертвовать только собой... Только честно, чтобы
зло само превратилось в добро... Черта с два! Черта с два оно превратится!
Черта с... два... Как это... бо...
- Больно, Петька! Что ты со мной делаешь?!
Зло, послушай боль, боль добра. Добро, оно хрупкое, оно нежное, его
сломать - пару пустяков, ну, раз плюнуть. Оно для других красиво. А
внутри-то ведь оно - сама боль!
- Пе-е-е!!!
Оно ведь какое!.. Оно ведь все отдает, оставляя себе только боль. А
если все вокруг - добро...
- Нет, Петька, нет! Не от этого умерла Лена. Не от этого!
У добра есть тихая, спокойная, благородная работа... Есть и проще...
несложная... Трудная... Есть и невыносимо трудная... Ах, как больно... Но
если мгновение! Если на раздумья только миг! И миг кончается...
- Она просила меня не смотреть на нее... Я знал и не знал... Я и сейчас
знаю и не знаю... Так это правда?!
- Правда, - через силу прошептал Петр Иванович.
- Не верю. Никогда не поверю. Не могу поверить... Не вынесу... Да и не
хочу! Никогда не захочу!
А ведь был выход... Просто уйти... Всего хорошего, Женя... Может, еще и
встретимся... Боль... последняя... конечная... никогда уже не будет боли.
Свет и тьма...
Когда к Лагерному саду подкатила "скорая", возле скамеечки уже
собралась обычная толпа. Переговаривались, шептались, вздыхали. Но никому
не пришло в голову заплакать. Жаль, конечно. Но ведь бывает. Умер вот
старичок... Сердце, что поделаешь. Стремительный век.
Лишь один человек вел себя странно. Молодой, атлетически сложенный, он
все время жмурился, хотя и стоял спиной к солнцу, закрывал глаза ладонью,
старательно не смотрел на людей, и от этого казалось, что глаза его
блудливо бегают. Но он действительно не хотел смотреть на людей, разве что
на Петра Ивановича... Но Петр Иванович уже не мог почувствовать его
взгляда.
Занятия у студентов одной группы политехнического института в этот день
были сорваны по неизвестной причине. Лишь на другой день узнали, в чем
дело. Заведующему кафедрой пришлось срочно ломать расписание, а
женщина-профорг долго ловила преподавателей, чтобы собрать с них деньги на
венок. И почти каждый говорил: "Ну, надо же так... Ни с того, ни с сего...
Никогда ни на что не жаловался. Выглядел молодцом..."
А в Марграде, в одной из образцово-показательных школ преподавателю
химии на уроке выжгло глаза. Что-то не то он смешал во время опыта. Что-то
не то он там сделал. Что-то не то... Не то...
И никакой видимой связи не было между этими двумя событиями: смертью в
Лагерном саду и несчастным случаем в школе. Разве что... Разве что
Ветругин и Расковцев учились в Усть-Манском Университете. Так ведь это
когда было...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.10.2001 14:20
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг