Виктор Колупаев.
Два взгляда
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Весна света".
OCR spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
На скамейке Лагерного сада сидел человек средних лет и курил сигарету.
Человек чувствовал себя уютно, чему немало способствовала солнечная и
теплая погода начинающегося "бабьего" лета. По аллеям и дорожкам сада
неспешно прогуливались люди. Да и то сказать... Куда здесь было спешить?
Разве что к обрыву, который когда-то опасно срезал берег Маны, а с
недавнего времени стал объектом раскопок и стесываний согласно
генеральному плану городского архитектора. В скором времени обрыв должен
был превратиться в плавно спускающиеся к реке террасы, облицованные
гранитом.
Человека звали Петром Ивановичем, работал он старшим преподавателем
кафедры аналитической химии в политехническом институте, что отстоял от
Лагерного сада всего на каких-нибудь сто метров. У Петра Ивановича было
"окно" между двумя занятиями. Домой идти не хотелось, да, по правде
говоря, его никто и не ждал там в такое время. Вот он и сидел, рассеянно
глядя в заречье, разноцветьем уходящее в какую-то беспредельность
туманно-сиреневого цвета с чуть заметным золотистым оттенком.
Особые заботы не отягощали его умиротворенную сейчас душу. Предстоящее
занятие не вызывало тревог. А обыденные дела, если они и были на самом
деле, унеслись куда-то прочь, словно дав своему хозяину возможность
полтора часа побыть наедине с природой. На уединение здесь, конечно,
рассчитывать не приходилось. Но вид проходящих мимо людей не раздражал.
Напротив, все казались милыми и добрыми, удивительно молодыми и
интересными. Словно ласковость какая-то опускалась на людей в Лагерном
саду. И бабушки с детскими колясками, в которых преспокойно спали их внуки
и внучки, выглядели не старушками, а лишь чуть пожилыми женщинами, все
девушки были сказочно красивыми, парни сильными и, конечно же,
возвышенными душой, дети веселыми, но не шумливыми.
Хорошо-то как, подумал Петр Иванович. И правильно. Жизнь должна быть
солнечной и красивой. Вернее, она должна быть всякой. Но все же хорошо,
когда она вот такая счастливая.
Петр Иванович загасил сигарету и откинулся на спинку скамейки. Все, все
сейчас было хорошо. А если впереди и маячили какие-то трудности и
неприятности, то ведь на то он и человек, чтобы их преодолевать, бороться,
не хныкать, а действовать. Золотое марево застлало глаза, и музыка гордо
умирающего леса, цветов и трав переполнила все его существо, захлестнула и
на невидимых, невесомых крыльях вознесла в вышину неба. Петр Иванович
сидел с закрытыми глазами. Он знал, что этих полутора часов ему теперь
хватит даже на противную слякоть октября. Мысли, какие-то общие, не
конкретные, но важные и необходимые, скользили в его голове. Так в нем
создавалась какая-то психологическая установка на ближайшее будущее.
И вдруг словно черная тень перечеркнула спокойное течение мыслей.
Что-то случилось...
Петр Иванович открыл глаза и выпрямил спину, огляделся по сторонам.
Ничего вокруг не изменилось. Так же теплыми лучами светило полуденное
солнце и что-то нашептывал ветерок с реки, запутавшийся в шелестящих
ветвях берез. Все те же бабушки, что и минуту назад, катали в разноцветных
колясках своих внучат, все те же девушки и парни беспечно прогуливались по
дорожкам. И все же что-то изменилось.
Настроение...
Почему-то исчезла легкость в душе. И сияние золотого леса уже не
казалось чудом, а лишь последним усилием умирающей природы, безнадежным и,
словно бы, лживым.
Перемена в настроении была неожиданной и неприятной. Все предыдущее уже
начало казаться пустой фантазией, самовнушением, простой припиской к
действительности, которая на самом деле обыденна и примитивна. Петр
Иванович пытался вернуть прежнее настроение, что ему и удалось, но лишь на
секунду, не более. И тем оглушительнее показалась снова наступившая
безжалостная пустота вокруг. Мимо прошла старуха, еле переставлявшая ноги,
рывками толкая перед собой коляску, в которой надрывался в плаче ребенок.
Девушка, злая и некрасивая в своей злости, кричала на парня. А тот лениво
и отсутствующе теребил противную бороденку, совсем не идущую ему.
Ребятишки затеяли возню, очень уж похожую на обыкновенную драку.
Мир рассыпался на глазах.
"Да что же это? - удивился Петр Иванович. - Конечно, подумал он, я
смотрю на все не так, как другие. Я вижу не так. Но ведь это и
естественно. Нет двух одинаковых взглядов на окружающее. Есть сходные,
похожие, но не абсолютно же! Я населяю мир своими образами, но ведь не
могу же я сделать злую девушку доброй, а с трудом бредущую старуху вполне
еще приятной женщиной".
Испуг проходил. Что-то возвращалось. Что-то прежнее, светлое и
радостное. И тот парень с уродливой бородкой вдруг схватил свою девушку
под мышки, что-то шепнул ей, причем, когда он говорил, бородка очень даже
шла ему, и закружил девушку на месте. И с каждым оборотом улетучивалась
злость девушки и делались красивее черты ее лица, уже радостного и
счастливого. А глядя на них, старушка зашагала бодрее, стала даже чуть
выше ростом, ребенок в коляске перестал заливаться плачем, а ребятишки уже
не дрались, а с пронзительным криком неслись к кустам. Кричали они от
восторга, потому что кому-то из них пришла в голову интересная мысль о
новой, наверняка, никому ранее не известной игре.
Мир восставал из праха. Но Петр Иванович чувствовал, как все напряглось
в его душе, как ему приходилось насильно удерживать чуть было не погибшее
настроение. А мысль о необходимости усилий убивала сами усилия, напрасно
растрачивала силы.
К студентам идти было еще рано. Но и сидеть здесь уже не имело смысла.
Петр Иванович нагнулся было за портфелем, с тем чтобы уйти из Лагерного
сада как можно скорее и даже не глядя по сторонам. Это, конечно, явилось
бы маленьким поражением. Но ведь и вся жизнь состоит из маленьких
поражений и маленьких побед. Стоит ли обращать внимание на происходящее
вокруг. Достаточно и того, что студенты снова не подготовятся к занятиям,
и нужно будет думать, что делать, чтобы два часа для них не пропали даром.
- Разрешите присесть, - раздалось рядом с ним.
Петр Иванович вздрогнул и поднял голову. На скамейку, впрочем, и не
дожидаясь разрешения, уже садился молодой человек, стройный, с очень
красивым лицом, одетый просто, но с какой-то неуловимой на первый взгляд
претензией на изящество.
- Пожалуйста, - растерянно ответил Петр Иванович, так и не нагнувшись
за портфелем, стоявшем на пыльном асфальте рядом со скамейкой.
Молодой человек просвистел что-то веселое и насмешливое.
- Сдыхает природа-мать, - внезапно сказал он с какой-то ленью в голосе,
так не вязавшейся с его только что звучавшим бравурным свистом. - И ладно.
Он не обращался непосредственно к Петру Ивановичу, но тот счел
необходимым возразить странному молодому человеку.
- Почему же сдыхает? Природа увядает. И происходит это всегда с великим
достоинством.
- Только дерево, умирая, благоухает, - процитировал молодой человек.
- Да, это так, - не нашелся, что ответить еще, Петр Иванович.
- Бред собачий, - уверенно произнес молодой человек.
- Отчего же бред? - спросил Петр Иванович и чуть было не вздрогнул еще
раз, встретившись с глазами незнакомца.
Да только незнакомца ли? Ведь и в первый раз он вздрогнул не от того,
что вопрос прозвучал внезапно. Нет. Голос был знаком. Удивительно знаком.
Но среди приятелей Петра Ивановича, голоса которых врезались бы ему в
память, таких молодых не было. Друзья старели вместе с ним. И еще этот
взгляд, гнетущий, тяжелый, подавляющий, так не идущий к элегантному виду
самого незнакомца. Нет, не незнакомца... Отгадка была где-то уже совсем
рядом. Несомненно, что и тот узнал его, или делал попытки вспомнить, где
же они встречались. Причем, не случайно, не мельком, а часто, запоминающе.
- Постойте-ка! - воскликнул молодой человек. - Уж не Ветругин ли ваша
фамилия?
- Ветругин, - подтвердил Петр Иванович и что-то оборвалось в его
сердце. Он вспомнил. Вернее, не вспомнил, потому что он никогда не знал
этого молодого человека, он знал его отца. Давно, лет двадцать назад. И
радости ни от этого знакомства, ни от этой встречи не было. - А вы -
Расковцев...
- Расковцев, Расковцев, - подтвердил молодой человек.
- Удивительно, - пробормотал Петр Иванович.
- Это уж точно. Удивительно, как вы похожи на своего сына. Мы с ним
одно время были хорошо знакомы, учились в Университете.
- У меня нет сына, - сказал Петр Иванович.
- Как же! - воскликнул Расковцев. - Петька. Мы же с ним в одной группе
учились. Вы же Ветругин? Иван... э-э... Отчество ваше не помню. Вернее, и
не знал никогда.
- Петька... Петр Иванович - это я и есть, - сказал Ветругин.
- Но ведь не может же быть, чтобы и фамилия совпадала, и лицо.
Согласитесь... Да ведь и вам моя фамилия знакома!
- Извините, - пробормотал Ветругин, - мне нужно идти. - Но даже не
сделал попытки встать. Уйти было необходимо и в то же время никак нельзя.
А в чем тут дело, он еще не понимал. Двадцать лет, вдруг дошло до него. -
Двадцать лет! - пораженно воскликнул он. - Вы говорите, что учились с
неким Ветругиным в Университете. Где же это было?
- Здесь, в Усть-Манске. И действительно лет двадцать назад.
- Это я двадцать лет назад учился в Университете, - твердо сказал Петр
Иванович.
- Вы?! - расхохотался молодой человек. - Вы... вы двадцать лет назад
учились в Университете?! - Он задыхался от смеха. - Но ведь на очное
отделение принимают до тридцати пяти, а вам двадцать лет назад было уже,
наверное, за сорок. Вы что-то путаете, папаша!
Сердце у Петра Ивановича сдавило безжалостно и больно. Уйти, скорее
уйти. Но мысль, зарождавшаяся, еще не оформившаяся даже в догадку,
удержала его.
- Мне тогда было двадцать, - просто сказал он.
- Двадцать?! - удивился молодой человек. - Двадцать... Что же это
получается? Выходит, что это я с тобой учился!
- Евгений, - не то спросил, не то сказал утвердительно Петр Иванович.
- Петька! - вскричал молодой человек. - Петька! Ну ты сдал, сдал...
Куришь, пьешь, прожигаешь жизнь? Спортом не занимаешься?
- Женька, - тихо сказал Ветругин. - А мне показалось, что ты - это твой
сын.
- Сын, сын, есть и сын, - подтвердил Расковцев. - Пьет, негодяй. На
себя непохож. Восемнадцать лет, а уже развалина.
- Отчего же так? - искренне огорчился Петр Иванович.
- Я, видишь ли, тому причиной. Бред собачий! Во взглядах на окружающий
нас дерьмовый мир мы расходимся. Поэтому, живя со мной в одной квартире,
он не пить не может. А пусть уходит!
- Как же это так? В восемнадцать лет...
- И ушел ведь уже, негодяй. На глаза не показывается. Пить, говорят,
бросил. Передавали мне его высшую мечту: никогда не встречаться с отцом.
Вот ведь воспитала школа! Семья, скажешь, куда смотрела? А туда и
смотрела! Ленка-то... Помнишь Ленку?
- Нет, - едва слышно ответил Петр Иванович.
- Ну, да она появлялась у нас в общежитии... Не помнишь, что ли?
Склероз? С биолого-почвенного. Хохотунья была...
- Хохотунью помню...
- Женились мы. Через пять лет умерла. И никакой болезни не нашли.
Медицина! Сам не будешь здоров, врачи не вылечат!
Петр Иванович пристально взглянул на Расковцева. Да... Женьке врачи не
нужны. Это уж точно. Молод и вызывающе здоров. Расковцев перехватил
взгляд. Что-то на мгновение смешалось в нем, какой-то импульс
неуверенности выдали его глаза. Но он тотчас же овладел собой и долго не
отводил своего тяжелого взгляда. Петру Ивановичу стало страшно. И уже
чувствовал он, как сникает, надламывается, стареет, словно время
неудержимо понеслось вскачь.
- Ты чего, Петька, - не выдержал Расковцев. - Ты это... Врачи не
вылечат, если сам не будешь здоров.
Петр Иванович молчал.
- Странный у тебя взгляд, - все же смешался Расковцев, - словно любишь
ты меня всей душой, словно силу мне какую отдаешь. Да ведь только мне
ничего от тебя не надо. Я и без тебя силен. Я, если хочешь знать, и не
болею даже никогда. Я себя держу в норме. Да что с тобой, Петька?!
- Значит, умерла Елена? - только и спросил Ветругин.
- Умерла... Ну и что? Все умрем. Что из-за этого страдать-то? Ты вот
помнишь нашу группу? Степаненко, например, помнишь? Мы с ним в Марграде на
одной площадке жили. Вселился в квартиру, был человек как человек. И за
год его скрутило. Я к нему уж и почаще заходил. В шахматы, поговорить...
Поддержать хотел. Не помогло.
- Не помогло, значит? - переспросил Петр Иванович. Он уже не смотрел в
глаза Расковцеву, глядел мимо его лица, так, рассеянно, ни на чем
сознательно не останавливаясь, но видел многое. Все тот же гордо увядающий
лес, незнакомых, но очень симпатичных ему людей, свет в их настроении,
легкость движений, понятное дружелюбие. Или не видел, а чувствовал? И даже
не чувствовал, а хотел, чтобы так и было в этот чудесный и чуть было не
испорченный осенний день. Но он чувствовал и другое. Стон деревьев за
спиной, раздраженный разговор, слов которого невозможно было разобрать,
крик заходящегося в плаче ребенка. И туда, за его спину смотрел Расковцев.
- Не помогло, - донеслось до Петра Ивановича. - Слизняки, моралисты!
Жизнь в силе, а они ее хотят лаской взять. Разговоры, дебаты, дискуссии,
любовь, дружба до гроба, каждый человек - Человек. - Расковцев сделал на
последнем слове ударение. - Чушь все это! Идет вот пара. А что у них на
уме? А-а... То-то. На уме-то у людей грязь, дрянь, вонь, дермецо! Они
думают, что я не вижу. Да я любого насквозь. Я все дермецо-то его
чувствую. Яви он его миру, на него как на прокаженного смотреть будут. А
так он идет, и в морду ему не смей!.. Да что в морду? Морду-то он оботрет,
умоет. Снова чистым станет. А вот в душу ему, в душу! Душу-то не ототрешь!
Не-ет, не ототрешь...
Петр Иванович посмотрел Расковцеву в глаза. И не хотелось этого делать
и было зачем-то нужно. Расковцев вильнул было взглядом, но выдержал,
рассмеялся даже, сказал:
- Да нет, Петька, ты не думай ничего такого. Я в души людям не плюю. Я
на них просто... Живут и пусть живут. Мне-то что? Они меня не спрашивали,
так что и мне дела нет до них. Ну уж ты-то, по глазам видно, людей,
человечков, то есть, любишь. Любишь, любишь! Не отказывайся. Ты на этом
уже и религию себе построил и богу-то своему молишься. А если кто шарахнет
тебя, так у тебя и объяснение, оправдание готово. Потому как, человек
человеку брат и все такое прочее...
- Закрой, Женя, глаза, - попросил Петр Иванович.
- Что закрыть?
- Глаза, говорю, закрой.
- Ишь ты! Я закрой, а ты мне по морде и след твой простыл.
- Ты, Женя, руки мне свяжи... Для страховки...
- Хе-хе... Нет, Петька, ты не ударишь. Не ударишь, не ударишь! Ты сам
себя ударить позволишь, а уж другого ни за какие коврижки.
- Закрой, - попросил еще раз Петр Иванович.
- А мне на тебя смотреть хочется. Ты меня ободряешь. Ведь сил уж нет
иногда вокруг смотреть. Тошно. А ты вот, словно, омолодил меня. Приятно и
правильно.
- Закрой, закрой, - шепотом сказал Петр Иванович. - А сам слушай. У
тебя слух тонкий, я знаю.
- Чудишь, Петька, - недоверчиво сказал Расковцев.
- Чудю.
- Ну, уж если ты очень просишь, - нехотя согласился Расковцев и на
мгновение закрыл глаза.
На мгновение словно что-то вздохнуло облегченно в душе Петра Ивановича,
но Расковцев уже открыл свои глаза.
- Ну и что?
- Мало. Ты закрой и слушай.
Расковцев было замялся, но подчинился.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг