произошла перекодировка, трансформация моего цветовосприятия... Держа
плачущего ребенка на руках, я почти все вокруг видел белым, черным и серым
разной светлоты. Да, почти все... Меня поразило другое: я увидел, что лицо
ребенка было какого-то странного, совершенно неизвестного мне цвета.
Такого же потрясающего цвета были деревья в огороде, все еще влажная от
дождя трава, лес за рекой, пролетевшая птица, выбежавшая из дому сестра...
Я потом назвал этот цвет "тау"... И только свинья была фиолетовой...
- Ну все ясно, Константин, - нетерпеливо прервал меня главный инженер.
- Это уже дело специалистов...
Заседание художественного совета закончилось в половине седьмого.
Домой я шел не спеша, с заявлением об увольнении в кармане. Все пока
что было неопределенно. Шел и размышлял об этом казусе на худсовете, что
вдруг перестал слышать Эмму. В конце концов я понял, почему это произошло:
я был очень заинтересован в том, как и что она говорит в мою защиту, - что
и сам я хотел и мог сказать, но не говорил. Не всегда ведь возможно и надо
оправдываться, тем более когда тебя не очень-то понимают. И тогда бывает
очень важно, что о тебе скажут другие. Тут-то и произошло прямо
противоположное тому, что мне хотелось. Что-то вроде отрицательной
индукции. Такие явления случаются не так уж и редко. Бывает же, что
человек в момент напряженного эмоционального состояния на месте солнца
видит черный шар. Или не может вспомнить лицо любимого человека...
Минут через двадцать около малолюдного туннеля под железнодорожными
путями меня догнал Ниготков.
- Константин... Костя! - окликнул он меня.
Я оглянулся и остановился. Подняв руку, Ниготков приветственно
помахивал сливяно-пурпурными пальцами.
- Ну, Костя, ты сегодня хоро-ош!.. - улыбнувшись, сказал он. - Идем,
нам же по пути. Мне-то ведь на Нахимовскую. А знаешь, Костя, понравилось
мне! Ну и что, думаю: парень молодой, показалось что-то, а кровь кипит,
конечно. Понравилось! Ты словно коршун на меня этак налетел, и сам все
повыше!.. Взбежал на грунт да по комкам все повыше поднимается, а сам -
орел! - с меня глаз не спускает. Во сколько это, часов в девять, кажется?
Ну а в девять двадцать меня - как это говорят?.. - микроинфарктик и
хватил. Или, как это вы теперь выражаетесь, мини-инфаркт? Молодежь! Все у
них новое!.. А ведь устоял я на ногах, выстоял. Тоже ведь не лыком шит.
Мы вошли в гулкий туннель.
- Извините, Диомид Велимирович, я никаких таких целей не преследовал.
Показалось что-то. Сорвался. Глупо получилось. Извините!
- Ты сам меня, Костя, прости, но, когда передо мной извиняются, не
люблю! Не хочу унижать человека. Не люблю, когда человек унижается.
- Да какое это унижение, Демид Велимирович!
- Не надо! Пусть человек лучше в дальнейшем не ошибается. А то без
конца ошибаться да извиняться - это и конца всему не видно. В жизни
каждого человека, Костя, - назидательно, очень ласковым голосом заговорил
он, - бывают ошибки. И лучше всего, если одна...
Очень уж Ниготкову не нравилась вся эта ситуация, что я уловил в нем
какой-то там цвет... И он осторожно, аккуратно, как кобра, зондировал
нечто малопонятное ему. То заигрывал, то вроде бы дулся, лишь бы
разжалобить меня. Уж так ему хотелось, чтоб я раскаялся, во всем признался
и пообещал никогда-никогда больше не травмировать его. И он всеми силами
выговаривал на будущее, едва не выклянчивал у меня доброе расположение к
нему. Видно было, что теперь его больше всего волнует вопрос: "Как быть?..
Как же быть?" И что я о нем знаю?
Мы вышли из гулкого туннеля.
- И надо же!.. Вот несчастье-то какое: струну слышишь, а людей не
всех... - причитал он и шел, низко наклонив голову, то и дело впадая в
задумчивость, словно считал булыжники мостовой. - Такой молодой - и на
тебе, нервы! Вот ведь как... Цивилизация, как же! Пластмасса, хромосома
теперь у вас... Ну а я какого цвета, а?
- Да и вы тоже серый, Демид Велимирович. Для меня теперь все черное и
белое вокруг. Все бесцветное...
В настойчивом, будто бы праздном любопытстве Ниготкова сквозило
беспокойство, вызванное утренним инцидентом. Из-за меня могла открыться
какая-то тайна, в которой, как в скорлупе, Ниготков прятал свою вину...
Какую? Этого я не знал.
Я мог ему сказать правду, какого он цвета. Мог расписать все во всех
цветах, тонах и полутонах - ведь я знал, что такое цвет. Но с какой стати
я должен был отвечать на его вопросы? Утром я проявил такую
непосредственность и прямодушие! - и наломал дров. И до тех пор, решил я,
пока мне в этом странном цветовидении хоть что-либо не станет ясно, нельзя
бездумно разбрасываться оценками, бессмысленно спешить.
- А утром?.. - словно догадавшись о моих мыслях, прервал Ниготков наше
молчание. - Утром, говоришь, я как клякса чернильная был?
- Утром цвета еще путались у меня перед глазами, а с обеда все стало
белым и черным.
- Как снег и уголь?
- Да, примерно.
- Кто тебя знает... - вздохнул он. - Может, ты завтра, шалый, еще не то
устроишь, - и кисло улыбнулся. - Лечиться тебе, Костя, надо. Не затягивай
только болезнь. Профсоюз даст тебе путевку, отдохнешь на юге, нервишки
поправишь, а там и все цвета увидишь. Если нужны связи с медициной, скажи,
я помогу. Когда-то тоже врачевал. Правда, по ветеринарно-санитарной
части... Так насчет медицины помочь?
- Нет, спасибо, Демид Велимирович. Мне должны дать направление или в
какой-нибудь научно-исследовательский офтальмологический институт или в
Научно-исследовательский институт глазных болезней имени Гельмгольца.
- А, ну смотри. Вон вы куда замахнулись! Прощай, Костя. Не унывай
только. Если что, в любой час помогу. Но духом не падай!
- Не буду. До свидания...
Я нехотя пожал его посветлевшую розовато-фиолетовую руку.
Выделяясь яркой сиреневой кляксой среди прохожих, он быстро уходил
вверх по улице.
СТРАННАЯ ПАЛИТРА
Мало-помалу я привык к новым цветам окружающего мира, привык довольно
легко, потому что цвет, несмотря на всю его важность, все-таки главным в
жизни человека не является.
Как ни медленно происходили в моем зрении изменения, заметное улучшение
все-таки наступило: на фоне нейтрального, ставшего для меня безразличным
цвета тау я уже способен был различать характерные, отличительные цвета
живых существ - людей, растений, животных, птиц и насекомых. Но эти тона
были далеко не теми, что видят люди обычно и что прежде видел я.
Например, едва уловимый цвет почти всех людей вместе с их одеждами
находился в зеленоватой гамме. Тут господствовали бесчисленные оттенки
травяно-зеленого цвета, смарагдового, зеленого, как плющ,
чисто-изумрудного, хризолитового. Лишь изредка встречались мне люди
золотисто-апельсиновых нюансов, голубых, вермильон, канареечно-желтых,
терракотовых, огненноцветных, сепия, палевых, розовых, инкарнатных,
бледно-песочных, ультрамариновых и иных. Люди таких единичных цветов были,
как я установил в дальнейшем, или людьми редкой индивидуальности, или
необычной судьбы, и видел я их очень редко. Разумеется, все эти оттенки
были едва различимы, лишь чуть намечены на фоне цвета тау. Люди же яркого,
почти ослепительного цвета встречались мне исключительно редко.
Собственно, Ниготков пока что был единственным, если, конечно, не считать
той золотисто-лимонной девушки, о которой я часто вспоминал.
Деревья днем, как правило, оставались тау-серыми. Ночью же стволы
деревьев светились разбавленным ультрамариновым и прозрачно-голубым
светом. Невозможно было отделаться от впечатления, что стволы из
самосветящегося льда. Листья, кроны деревьев были мягкого
голубовато-зеленого, пожалуй, даже хризолитового цвета, кроны иных
деревьев, наоборот, тяготели к бирюзовому тону. Светлым,
слабо-хризолитовым казался ночью и далекий лес. Трава темной ночью
виделась мне сизовато-желтой, словно она была освещена высокой, невидимой
луной. Когда же был ветер, трава, как и кроны деревьев, начинала светиться
сильней, в ней появлялся какой-то странный, не травяной оранжево-зеленый
оттенок, и тогда, после порыва ветра, хотелось посмотреть в небо и увидеть
вышедшую из-за тучи луну, которой и в помине не было. Удивительно
одинаковый цвет объединял детей. В основном это были спокойные бирюзовые,
золотисто-лимонные и желтовато-зеленые тона. Животные отличались гаммой
палевых, желтовато-белых и кремовых оттенков. Однако достаточно было мне,
например, кошку рассердить, как она сию же минуту становилась ослепительно
киноварно-красной, словно была из раскаленного металла...
Что еще интересно, теперь, кроме общего нейтрального цвета тау, я видел
несколько таких необычных цветов, которые отсутствуют в любом спектре и
никому из людей, пожалуй, неизвестны. Эти цвета очень трудно описать, и,
конечно, они не имеют названий. Следовательно, мое цветовидение стало
глубоко отличным от обычного: спектр воспринимаемых мною излучений
сместился по отношению к обычному зрительному восприятию.
На первых порах я лишь смутно догадывался, что все это богатейшее
цветовое разнообразие подчиняется какой-то закономерности, и поэтому с
интересом занялся вопросом о значении цвета в жизни человека.
Я кое-что узнал о способности того или иного цвета оказывать
определенное физиологическое воздействие на живой организм, вызывать у
человека определенное психическое состояние. Например, синий цвет
уменьшает мускульное напряжение и кровяное давление, снижает ритм дыхания,
успокаивает пульс; красный - увеличивает мускульное напряжение, возбуждает
и стимулирует мозг; голубой - снимает возбуждение, устраняет бессонницу,
рассеивает навязчивые идеи; зеленый - расширяет капилляры, успокаивает,
это освежающий цвет; коричневый - вызывает депрессию, усыпляет; в
фиолетовом цвете есть что-то меланхолическое, он вызывает печаль,
увеличивает органическую выносливость; розовый - расслабляет; белый -
вызывает ощущение ясности и чистоты; оранжевый - физиологически
благоприятный цвет, тонизирует, это динамичный цвет, вызывает радость... И
так далее.
Прошло еще несколько дней, и я, почти интуитивно используя достоверные
знания о способности того или иного цвета оказывать вполне определенное
воздействие на организм, верно уловил суть моего нового цветовидения.
Теперь мне было понятно, что мое цветоощущение означает не что иное,
как способность ясно видеть в конкретном цвете определенное эмоциональное
состояние того или иного человека. Более того, точную
нравственно-эмоциональную характеристику! И я мог видеть, какое душевное
состояние владеет человеком: радость и любовь или грусть и страдание,
воодушевление, энтузиазм, вдохновение, упоение, восторг или горечь,
ненависть и ярость. А вдруг по цвету можно было определить, честен ли и
отзывчив человек, эгоист он или альтруист, насколько сильны естественные
угрызения совести и не подавляются ли они лживыми оправданиями, не
попирается ли минутной выгодой долг человеческого сердца? Вот в какие
дебри сложнейших вопросов уводило меня новое мое цветовидение!..
В следующую пятницу я должен был идти на врачебно-трудовую экспертизу.
Но еще на прошлой неделе меня попросили показаться в поликлинике, так как
с моим заболеванием должны были познакомиться некоторые специалисты.
Я пришел в поликлинику в десять часов. В кабинете номер два меня уже
дожидался один-единственный человек - очень вежливый и внимательный медик
лет сорока, большой, толстый и совершенно лысый. Наверное, это был
профессор неврологии, а может быть, психолог или психиатр. Сначала он меня
неторопливо расспрашивал обо всем происшедшем в деревне, о моих ощущениях
и прочем, не перебивал, внимательно слушал. Он поощряюще мычал, кивал
головой, со всем соглашался и кое-что записывал. В конце нашей беседы
профессор объяснил мне, что случилось с моим зрением.
А произошло следующее, как я понял.
Когда я глядел на радугу и вдруг услышал крик и увидел, что угрожает
ребенку, я испытал, пережил сильнейшее эмоциональное перенапряжение. На
фоне светлого эстетического чувства, в прекрасном мире послегрозовой
тишины, в мире, освещенном солнцем, происходило что-то совершенно дикое.
В результате сильнейшего потрясения в моей центральной нервной системе
произошел перескок в иной уровень восприятия. Чувствительность невероятно
возросла, и на этом фоне я стал воспринимать те слабые излучения живого
тела (вообще живых тел), тот диапазон электромагнитных волн, который
обычно находится за высоким предохранительным порогом человеческих
ощущений. Во мне что-то сместилось, кристалл повернулся иной гранью, и я
перестал видеть все цвета, какие люди обычно видят, но зато стал способен
воспринимать в виде того или иного цвета биоизлучения живых тел, в
зависимости от того, каков был характер их возбуждения.
Я узнал от невролога, что трансформация цветовидения произошла не из-за
нарушения в зрительном рецепторе, не в оптическом аппарате глаза.
Оказывается, и нормальное цветовидение во всей полноте осуществляется не
столько в зрительном рецепторе, сколько обусловливается деятельностью
более центральных механизмов нервной системы. Невролог успокоил меня,
сказал, что изменения в моем зрительном восприятии, собственно, болезнью
не являются, что, по его мнению, обычное зрение рано или поздно может
вернуться. Это в результате особого стечения обстоятельств в моем
организме сработали скрытые за тремя печатями так называемые эвентуальные,
сокровенные свойства человеческого организма; Ведь известны же проявления
невероятных способностей в гипнотическом сне, возможности приемов каратэ,
феноменальные способности йогов, хождение босыми ногами по раскаленным
углям...
Происшедшее в моем зрении отклонение называлось ахроматопсией. По
совету невролога я стал носить дымчатые очки, чтоб не слепнуть от
солнечного света. Необходимо отметить, что цветофильтровые стекла не
задерживали видимые мною цвета.
Дня через два после беседы с неврологом я пришел в поликлинику на
врачебно-трудовую экспертизу. И меня направили на обследование в Институт
гигиены труда и профессиональных заболеваний Академии медицинских наук.
С каждым днем я все четче и быстрее ориентировался в новом цветовом
спектре. Но пока что, пользуясь невиданной цветонравственной азбукой,
делал выводы по большей части интуитивно.
Особенно меня привлекал очень яркий, как я про себя в шутку его
называл, цвет "ниготковый". Это был ярко-сиреневый, розовато-фиолетовый,
нахально-слепящий цвет. Носитель этого цвета был всегда далеко виден. За
пять-шесть дней я в нашем большом городе, кроме Ниготкова, встретил еще
трех человек такого же цвета. Двое из них были мужчины и одна женщина.
Одного мужчину я встречал трижды. И как ни пытался выяснить, что значил
этот цвет, не мог. Я терялся в догадках. Ниготков фиолетовой кляксой
ворвался в мою жизнь, и я должен был поторопиться: неизвестно, как я буду
видеть холодной зимой на фоне белого снега, когда люди одеваются тепло и
плотно.
НА ПОРОГЕ ЗАПАДНИ
В среду в полдень ко мне заехал Вадим Мильчин. Он был одет
по-дорожному, на широком ремне через плечо висел большой этюдник. Вадим
собирался "схватить вечерний воздух", приглашал и меня с собой, чтоб я по
памяти, глядя на надписи на тюбиках, попытался по-своему "запечатлеть
эмоции леса...". По правде говоря, заехал он, чтоб взять кое-какие краски
и кисти, которые мне теперь были больше не нужны.
Я увязался за ним. Мне вдруг захотелось поехать и попытаться "для
науки" нарисовать что-нибудь.
Мы уехали на электричке далеко за город. На небольшой станции Остинке
сделали пересадку на автобус, проехали несколько километров, а потом
углубились в лес - в сторону от железной дороги.
На низком, разломанном скалистом гребне нашли отличное место с видом на
заросшее озерко, за которым уступами поднимался смешанный лес.
Мы недурно поработали. У меня, как уверял Вадим, получилось
"потрясающее по оригинальности" живописное полотно ахромата, или
абсолютного цветослепца! Вообще-то мне и самому полотно мое по исполнению
понравилось, хотя цвета я, конечно, в нем не видел: очень неплохо, во
всяком случае с моей точки зрения, было передано настроение вечернего
леса, живое пространство.
В половине десятого мы не спеша начали собираться домой.
Вдруг за нашими спинами кто-то громко сказал:
- Ну и мазня вон у того! Эй, парень на большом камне... Почему у тебя
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг