Александр Казанцев
НЕБЫВАЛЫЕ БЫЛИ
(два рассказа о необыкновенном)
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ ЛЕСА
У нас было принято рассказывать о необыкновенном. Наши вечера мы шутливо
называли "кают-компанией", хотя ни моря, ни корабля не было, зато были
завидные слушатели.
Я всегда радуюсь, когда фантастические случаи происходят в жизни. И потому
с особым волнением, охватившем меня в тот памятный вечер, рассказывал.
Все это действительно произошло не так уж давно в Москве, в Сокольниках. И
я не боюсь сослаться на несколько тысяч свидетелей, сидевших в Зеленом
театре или гулявших по соседним аллеям. Слышали-то они все! И каждый из
них может поправить меня, если я дал волю фантазии. На этот раз я
отказываюсь от нее. Жизнь порой бывает фантастичнее вымысла. И уж во
всяком случае - прекраснее!
Днем над городом прошла гроза с неистовым ливнем. Я ехал в машине по
набережной и трудившиеся на высшей скорости "дворники" не могли сбить с
лобового стекла сплошную водяную пленку. Я чувствовал себя, как в
акваланге. Видимость улучшалась, лишь когда мы попадали под мост, откуда
снова ныряли в воду, словно в подводном снаряде.
В этой бешеной гонке, когда над головой с каменных небесных склонов будто
скатывались грохочущие скалы и разбивались в невидимых, пропастях,
сотрясая Землю, был отзвук двугорбого максимума солнечной активности.
В том году, когда раз в тысячелетие совпали столетний и одиннадцатилетний
солнечные максимумы, все надеялись, что ураганы, песчаные бури и всяческие
капризы природы будущим летом наконец прекратятся. Но максимум на кривой
солнечной активности был двугорбый, как верблюд! И второй горб приходился
на нынешний год. Он сказался в наших широтах диковинными для июня холодами
и неожиданными отзвуками прошедшей весны.
У нас в Абрамцеве до первых чисел июля в окно тянулись пахучие ветки
сирени. Не поднималась рука их наломать. Я и так чувствовал себя, словно
уткнулся лицом в исполинский букет. От его нежного запаха радостно
кружилась голова.
Особый аромат у цветов запоздалых! Особый строй и у запоздалых песен,
когда весенние напевы зазвучат вдруг летом!..
Припоминается мне громовая весна 1945 года, последняя весна войны. Как мы
все ждали ее!
Вместе с передовыми танками мы ворвались на центральную площадь Вены.
Автоматчики в развевающихся за спиной зеленых плащпалатках, нагибаясь,
перебегали от здания к зданию. Дробно трещали очереди автоматов. Пахло
гарью. К мостовой стелился дым.
Гитлеровцы, перепуганные и бесноватые, огрызались.
За моей спиной пылал знаменитый театр Венской Оперы.
Горько было видеть покрытую клубами черного дыма каменную громаду,
напоминавшую наш Большой театр.
Весна всегда связывалась у меня с музыкой.
Когда столица Австрии была полностью очищена от нацистов, мне удалось
побывать на знаменитом Венском кладбище, где я отыскал могилы Моцарта,
Бетховена и Иоганна Штрауса.
Собственно, могилы Моцарта я найти не мог, потому что великий музыкант был
похоронен в могиле для бедных, которую никто не знал. Много времени спустя
поклонники гения установили на Венском кладбище плиту и выбили на ней его
имя.
Неподалеку я увидел другую. Она прикрыла собой подлинную могилу еще одного
величайшего музыканта с трагической судьбой. Это была простая, гладкая
плита с лаконичной надписью "Людвиг ван Бетховен". Но как много она
говорила!
И не очень далеко от этих памятных плит высился изящный мраморный
павильон. Там, окруженный колоннами, стоял мраморный скрипач - баловень
успеха, любимец Вены, Иоганн Штраус.
Три столь непохожих одна на другую жизни прославленных музыкантов
своеобразно отразились здесь в камне, в мраморе.
Я смотрел на мраморного Иоганна Штрауса и мне казалось, что он играет на
мраморной скрипке свой вальс "Сказки Венского леса"...
Мне не забыть впечатления от впервые услышанной в 1939 году в Нью-Йорке
блестящей разработки этого вальса. Я попал на премьеру кинокартины,
которую мы впоследствии узнали как "БОЛЬШОЙ ВАЛЬС". Подобно многим
значительным художественным произведениям, она получила всеобщее признание
много позднее, а тогда... увы, принесла разорение постановщику.
Помню, весь следующий день "Сказки венского леса" звучали в моих ушах. Я
скрывался от американской жары в прохладных залах советского павильона
Нью-Йоркской международной выставки будущего, где работал. Выставка
называлась "Мир завтра". Ее устроители рассчитывали поразить воображение
посетителей. Ради этого сооружены были знаменитые трилон и перисфера,
здания в виде двухсотметровой иглы и огромного, размером с восьмиэтажный
дом, шара, который будто бы покоился на водяных струях. Эти "архитектурные
Пат и Паташон" должны, были знаменовать грядущие устремления архитектуры.
Там же зарыта была в землю сроком на пять тысяч лет "бомба времени" -
крупнокалиберный снаряд из нержавеющей стали. В него поместили
всевозможные предметы быта и техники того времени, начиная от модных
мужских подтяжек и кончая киноаппаратом с фильмами и обращением к
потомкам, написанным собственноручно Альбертом Эйнштейном. Великий физик
сам присутствовал при отправке этой посылки в будущее. Однако не в этих
поражающих и зазывающих сенсациях видели многие американцы свое будущее,
не в новых марках холодильников и автомашин, призванных знаменовать с
рекламных стендов грядущее. Будущее это еще накануне второй мировой войны
виделось многим и многим людям в советском павильоне. А война за грядущее
цивилизации грянула буквально на следующий день... Грянула и пронеслась
испепеляющим жаром.
И вот в дни окончания этой войны я снова услышал "Сказки Венского леса",
услышал, стоя у памятника Иоганну Штраусу.
Мог ли я не пойти в Венский лес?
Я никогда не подозревал, что Венский лес расположен на горе и что аллеи
его вьются серпантином. Я выходил из машины, бродил среди деревьев,
старался представить себе Штраусовскую сказку.
Аллея поднималась к расположенному наверху ресторану, откуда открывался
чудесный вид на Дунай и Вену, прикрытых голубоватой дымкой. Глядя в такую
даль, всегда хочется взмыть вверх, облететь просторы.
Слух резанул громкий дробный стук. Но на этот раз это были не автоматы, а
пневматические молотки.
Венцы в аккуратных спецовках с множеством карманчиков старательно вырубали
из тротуара каменную плиту с изображением немецкого орла, держащего
свастику. Ее когда-то с помпой водрузили на место, откуда Гитлер жадно
смотрел на Вену после аншлюсса. Не потягалась во времени эта плита с
плитами музыкантов!
Аллеи в Сокольниках совсем не походят на аллеи Венского леса. Они идут по
прямым просекам подлинно русского леса, по которому мчались в старину
доезжачие и сокольничьи царской охоты. Таких сосен-исполинов, раскидистых
елей, таких белоствольных "девичьих" берез не встретишь в Венском лесу
среди грабов, вязов и диких каштанов. Но сказка Венского леса в первых
числах июля, в год повторной солнечной активности перекочевала с отрогов
Альп к нам в Сокольники.
После пения Милицы Кориус (воспитанницы Киевской консарватории) в "Большом
вальсе" я тридцать лет не слышал исполнения этой блестящей вариации.
И вот мне привелось снова услышать этот вальс в Зеленом театре Сокольников.
Конферансье объявил номер и я почему-то заволновался. Но едва появилась
певица, и я услышал ее сильный, гибкий и звонкий, как хрустальная струя,
голос, я увидел чудом помолодевшую героиню "Большого вальса". Блестящие
рулады сверкали, словно их можно было различить в воздухе, они ослепляли.
Вдруг я вздрогнул и оглянулся. Нет, я не ослышался. На соловьиный голос
певицы характерным щелканьем отозвался в кустах соловей.
Все, все, кто сидели в тот вечер в Зеленом театре, невольно посмотрели на
освещенную прожекторами листву, обрамлявшую открытый зал.
А в листве отозвался второй соловей.
Надо было видеть в те минуты лицо певицы. Она услышала своих партнеров и
засияла внутренним светом.
Когда голос ее рассыпался бисерным каскадом, два соловья не просто
повторяли руладу, а пели вместе с ней в терцию, в кварту, украшали паузы
музыкальными рефренами и коденциями.
Я слушал, затая дыхание. Никогда я не мог себе представить, что соловьи
так понимают, чувствуют музыку и так виртуозны! Они были ничуть не хуже
излюбленного колоратурами флейтиста, оттеняющего голос. Своей птичьей
импровизацией они сделали сказку Венского лесе поистине волшебной.
Неужели никто из тысяч сидящих на этом необыкновенном концерте не захватил
с собой магнитофона? Каким шедевром обогатил бы он мир застывших звуков!
Когда "Большой вальс" закончился и счастливая, возбужденная певица
кланялась публике, она смотрела на листву.
Публика устроила овацию. Многие смотрели туда же, куда и певица.
Всем хотелось, чтобы соловьи вместе с ней спели "на бис".
Но конферансье безжалостно объявил следующий номер, потом еще один. На
концертах действуют свои законы. Артисты пели снова и снова, но... лесные
певцы улетели. Они ни с кем больше не захотели петь, отпев свою
удивительную запоздалую песню ушедшей весны.
Мне никогда не забыть этого удивительного трио, которое убедило меня, что
Иоганн Штраус был прав, назвав свой вальс сказкой.
Спасибо ему за эту сказку, спасибо "народным артистам леса", исполнившим
ее, спасибо певице Валерии Новиковой, 4 июля 1969 года заколдовавшей их в
Сокольниках.
- Значит, хоть и фантастика, а было это? - спросил дотошный слушатель.
- Конечно, - заверил я.
- Ясно - вставил скептик. - Направленное излучение. Без бионики не обойтись.
- Не знаю, - признался я. - Мне хотелось без бионики...
МАТЧ АНТИМИРОВ
- Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? - спросил я нашего
прославленного гроссмейстера. Он удивленно посмотрел на маня:
- Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получать ответы из прошлого?
Бред!
- А если серьезно?
- Машина времени? Знаю я вас, фантастов! Четырехмерный континуум
"пространство-время"... Это понятие ввел Минковский для математического
оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там на поверку оказывалось
величиной мнимой. Знаем!
- И все же... Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? - искушал я.
Гроссмейстер был задет за живое.
- О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но...
И я рассказал тогда гроссмейстеру, как в день, когда к нам в Центральный
Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была
встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я
пригласил его послушать "парапсихологов". Ведь фантаста должно
интересовать все, что не укладывается в рамки известного.
Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в
чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не
представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и
видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик,
оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже о нейтрино,
доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством
сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров,
но и во времени - в прошлое и... в будущее. Здесь мы с Лемом
многозначительно переглянулись.
Но парапсихолог нимало не был смущен нашим скептицизмом, который по всем
законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах
существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш
ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами,
представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это
можно было вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала
бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы
сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и
дальше, а карта покоящаяся в колоде под нашей, "сиюминутной", - это
прожитый нами вчерашний день. И таких "слоев времени" несчетное множество.
Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а
за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать
"высшим взором" из нашей карты в соседнюю.
После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над "научным обоснованием"
хиромантии.
Лем оказался человеком невысокого роста, подвижным, умным, острым на язык,
веселым. Улыбаясь, он сказал, что на этом докладе не хватало еще одного
фантаста - Герберта Уэллса. Ему, придумавшему "машину времени", но не
придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать,
будто перемещение во времени возможно.
- Если проколоть иглой колоду карт, - подсказал я.
- Вот именно! - подхватил Лем и добавил. - Впрочем, оракулы, кудесники,
предсказатели существовали и раньше Уэллса.
- А цыганки и сейчас раскидывают карты, - напомнил я.
- Ой, сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые
хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз
пик, - смеясь сказал Лем. - А ведь гадальная колода карт нечто
знаменательное, не правда ли? В ней - образ антимиров, смещенных во
времени.
Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал
профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и
заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из
подмосковных физических центров. Ученый широких взглядов, он живо
интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был
классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома,
что могло бы служить второй его докторской диссертацией на этот раз в
области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут
за горное дело, а он чтит "игорное". Профессор Поддьяков имел в виду
шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными
членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились
членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.
Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа. С
присущим ему юмором он рассказывал, как стал учителем "математических
танцев". Удивленный, я переспросил. Он объяснил, что в тридцатые годы
проходил курс западных танцев, вернее серию курсов, поскольку оказался на
редкость неспособным учеником. Однако будучи незаурядным математиком и
шахматистом, не привыкшим сдаваться в сложных положениях, он решил
провести математический анализ всех танцевальных па, которые ему не
давались. Составил уравнения и блестяще решил их. После этого дело пошло.
Он уже не наступал "медвежьими лапами" на туфельки своих партнерш и даже
сам стал учить танцевать других и брал призы на бальных конкурсах.
- Неужели шахматы помогли? - изумился я.
- Научили всегда искать выход, - подтвердил профессор. - И математика,
конечно. Кстати, о Станиславе Леме, телепатии и цыганках, - неожиданно
перевел разговор Михаил Михайлович. - Конечно, закон причинности в природе
нельзя нарушить. Следствие не произойдет раньше причины, яйцо не появится
прежде курицы, вылупившейся из него цыпленком. Физическое тело не может
переместиться в воображаемой колоде трехмерных карт, смещенных во времени,
но...
- Что но? - насторожился я.
- Передача нематериального сигнала как будто не противоречит закону
причинности.
- Сигнала? - обрадовался я.
- Что вы имеете в виду? - испытующе спросил Михаил Михайлович.
- Обмен сигналами, скажем, С прошлым.
- Хотите рассказать предкам, что их ждет?
- Нет. Беседу на равных. Сыграть шахматную партию... ну с Морфи...
- Если бы вы не были фантастом, я бы возмутился, - улыбнулся профессор
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг