Но их не было видно, сама же жидкость казалась темной в свете холодных
факелов.
Мы с Эрой уже знали, что нескончаемым потоком эта "мертвая влага"
выбрасывается из новых вулканов, где превращается в летучий газ водород и
устойчивый азот, основу будущей атмосферы нового Марса.
Пятьдесят лет и день и ночь из Моря Смерти через неисчислимые жерла под
огромным давлением извергались струи этих газов.
- Поток Жизни, - говорит про них Эра Матери Роне и поступает совершенно
неожиданно, и уж совсем не как будущая преемница руководительницы марсиан.
Она вдруг сбрасывает герметический шлем, ее волосы рассыпаются по плечам,
и я с ужасом вижу в свете холодных факелов и отблеске аммиачного моря
седые пряди.
Мне не хочется верить глазам.
Эра снова надевает шлем и говорит:
- Таков был обычай моей юности. Первая Мать Рона. Инко подтвердит. Не
было у нас более любимого упражнения, чем ныряние в отравленную атмосферу
Мара и бег в пустыне. Здесь, на берегу Моря Смерти, я хотела отдать дань
этому смелому спорту, на который не решалась в молодости. Иначе как же мне
стать тебе помощницей?
Первая Мать Рона была настолько ошеломлена поступком Эры, что ничего не
возразила ей.
Тяжел был подъем из невероятных глубин, занявший не один день. Я вдруг
почувствовал весь груз лет. Как я хотел бы сбросить его ради юной Эры, у
которой морщины забот и знаний появились здесь в марсианской глубине.
Встревоженный, поднимался я, по-прежнему идя следом за Эрой и Первой
Матерью Роной, стараясь размеренно дышать, как во время физических
упражнений.
Так началась наша с Эрой жизнь среди марсиан. Нам отвели одну из
каменных келий, где мы оставались одни.
- Ты знаешь, Инко, я так хотела бы дожить до мига, когда мариане смогут
без скафандров выйти наружу. И поселиться на поверхности не в пещерах, а в
домах, как на Земле.
Я понимал, слишком хорошо понимал свою Эру. Она заметила в себе то, что
я лишь начал подозревать. Недаром подолгу просиживала она при свете
холодного факела перед зеркалом.
Она старела у меня на глазах. Старела с непостижимой быстротой. Боюсь,
что наши друзья Земли, Неон, Даль и другие, помня прекрасное лицо спящей в
саркофаге, не узнают ее.
Конечно, она и теперь казалась прекрасной, но ее красота стала зрелой.
- Не расстраивайся, мой Инко, - говорит она с улыбкой. - Ты боялся, что
вставшие между нами полвека будут барьером. Видишь, сама Природа
уничтожает этот барьер.
Я просто приближаюсь к тебе по возрасту, чтобы быть счастливее.
Эти слова звучат для меня угрозой.
Я решаю, что жизнь в глубинном городе с его затхлой искусственной
атмосферой губительна для Эры. Надо тотчас увезти ее назад на Землю.
Первая Мать Рона, выслушав мои опасения, соглашается.
- Я хотела, чтобы она сменила меня, - говорит она, и в ее словах я
угадываю страшный для меня смысл.
Одновременно это звучит и разрешением увезти ее.
Я даю радиограмму на Землю Далю и получаю ответ: корабль "МАРЗЕМ-119"
вылетает за нами.
В назначенный день мы видим через перископы, как опускается на зеленую
равнину серебристая башня корабля.
Первая Мать Рона с печальной улыбкой провожает нас.
- Боюсь, что двойная тяжесть скорее повредит, чем поможет Эре, - на
прощание говорит она тихо только мне.
Эра держится бодро. Обнимает Рону, прощается с дежурными шлюзовыми
марсианами, и мы вместе с нею в легких земных аквалангах выходим из шлюзов
на берег знакомого озера. До корабля отсюда не так далеко. Солнце слепит с
непривычки.
Эра оглядывается вокруг, словно впитывая в себя красоту нового,
рожденного здесь мира и замечает в небе темную тучу, скрывшую вдруг
солнце. Стаи белых птиц мечутся перед нею, как подхваченные вихрем хлопья.
И сразу же мутные космы дождя преграждают нам путь. Еще мгновение, и
они уже бьют нас по лицу, стекают струями по плечам и одежде. Мою бороду
хоть выжимай.
Дождь на Марсе! То, что на Земле казалось бы угрюмым, непогожим, здесь
вселяет веселье.
Эра, очевидно, поддается этому настроению. Она скачет под дождем на
одной ноге, потом бежит вприпрыжку к кораблю.
Но что это? В приступе восторга или безумия срывает она с себя маску,
забыв, что она не на Земле! И она бежит к кораблю от того же самого,
теперь залитого водой кратера, от которого полвека назад бежал я без
скафандра по песчаной пустыне.
Я никогда не переставал бегать, несмотря на свой возраст. Напрягая все
силы, я гонюсь за нею, но отстаю, задыхаюсь, и тревога сжимает мое
колотящееся сердце.
Она не может бежать без дыхания, как я когда-то. И по мокрой траве
бежать труднее, чем по песку, ноги запутываются в ней.
И я вижу, как она падает сломленной тростинкой.
Задыхаясь, изнемогая от усталости, со слезами, смешанными со струями
дождя на лице, я добегаю до нее.
Она лежит в изумрудной влажной траве. Наше маленькое, но яркое солнце
снова выглянуло из-за туч и заставило засверкать капельки влаги на ее
полуседых волосах. По ее осунувшемуся лицу текут не дождевые струи, а
слезы!..
С трудом став на колени, надеваю на нее маску и приступаю к
искусственному дыханию.
Зачем она сделала так? Зачем?
Кто поймет женщину или марсианку до конца?
Космонавты в скафандрах подбегают к нам, и мы втроем несем ее к кораблю.
И, несмотря на половинный земной вес, она кажется тяжелой.
Только в корабле Эра приходит в себя, оглядывается, плачет и говорит:
- Инко, родной мой Инко! Как хорошо!
Это становится сигналом к старту.
Состояние невесомости приносит ей облегчение. Но ничто не может
изменить ее усталое, увядшее за время пребывания на Марсе лицо.
Я надеюсь только на Землю, на нашу вторую родину.
Глава четвертая. ПОСЛЕДНИЙ СОН.
Земля встретила нас дождем. Но что это был за дождь по сравнению с
недавним марсианским дождиком!
К люку космического корабля подвели телескопический стеклянный коридор,
чтобы мы посуху могли пройти в здание космического вокзала.
Мы идем с оказавшимся здесь Далем. Я слушаю его печальное повествование
о смерти старшего брата Галактиона и смотрю сквозь стекла на бушующую
стихию.
Академик Галактион Александрович Петров если не в расцвете сил, то в
ярком свете славы тихо скончался на восемьдесят седьмом году жизни.
Ветер налетает порывами и стучит водными струями в стекла так, что
кажется, сейчас их вышибет. Потоки воды бьют толчками, стекая
полупрозрачной пеленой.
Только в противоположное окно можно рассмотреть, что делается на
космодроме.
Не только деревья, но и травы гнутся под дождем-косохлестом. На
бетонных дорожках вода пузырится, словно кипит на раскаленной сковородке.
Люди в блестящих плащах с капюшонами сгибаются в поясе, идя против ветра,
или, повернувшись к нему спиной, пятятся к цели.
Дубки, которые я приметил еще до отлета, цепко держащие листву и
поздней осенью, сейчас под злым натиском тянут по ветру мокрые, темные,
скрюченные и голые ветви.
Умер Галактион: снискавший славу "спасителя марсиан": Он руководил
группой ученых, нашедших в космосе "Хранилище Жизни". Но пробудил меня к
жизни его брат Даль.
Не такой был человек Галактион, чтобы ради марсиан посвятить свою жизнь
преображению Марса.
Это скромно и самоотверженно делал Даль. И задолго до ознакомления с
письмом-завещанием, которое оставил перед смертью брату Галактион, я
допускал, что не он подлинный автор замысла преображения Марса.
Так оно и оказалось. Академик Петров пожелал, чтобы после его смерти
должное воздали и его младшему брату, предложившему создать искусственную
атмосферу Марса. Академик Петров, уйдя из жизни, хотел показать свое
истинное благородство, разделяя славу с братом.
Но не таков был и Даль Петров, чтобы этим воспользоваться. Он никому,
кроме меня (да и то много времени спустя), не показал письма-завещания. Но
я чутьем подозревал истину, когда вместе с Эрой толпился среди учеников и
старцев в мрачноватом зале крематория, напоминавшего нам тесный храм
древности, хотя он стоял не на вершине уступчатой пирамиды, а среди могил,
окруженных старинной крепостной стеной.
По воле покойного, его прах должны не предавать земле, а развеять по
ветру в поле.
Он всю жизнь работал в поле, отыскивая древние захоронения. Своим
посмертным требованием он отнимает возможность у будущих археологов найти
свое истлевшее тело. Может быть, потому, что ему знакомо его собственное
отношение к найденным останкам?
Играет трогательная и торжественная музыка.
Потом смолкает.
Перед небольшой оградой, отделявшей гроб с покойным, стоят его близкие
и почитатели. Один за другим подходят к его изголовью почтенные старые
люди и говорят о заслугах ушедшего академика перед наукой.
Сделать это предстоит и мне, представителю благодарной иной планеты. Не
скрою, мне тяжело выразить признательность марсиан только одному академику
Галактиону Петрову. И, стоя у его изголовья, я передаю сердечное спасибо
Марса всем людям.
: Несмотря на столь печальные обстоятельства нашего возвращения на
Землю, Эра поначалу как будто ожила.
Повышенная тяжесть не угнетает ее, поскольку все время полета от Марса
до Земли мы с нею провели в нагрузочных костюмах из эластичной материи. Ее
натяжение постоянно заменяло земное притяжение, мускулы всегда находились
в работе, поэтому мы прибыли на Землю вполне подготовленными к земной
тяжести.
Однако скоро состояние Эры стало внушать мне еще большую тревогу, чем
на Марсе.
Мои опасения разделяет и профессор Неон Петров, и в особенности его сын
Иван, врач.
Они настаивают на переселении нас с Эрой в космический институт
анабиоза, подозревая, что причина ее недуга в первых неудачных попытках ее
пробуждения.
Эра изменялась не только внешне, но и внутренне. Ею овладело равнодушие
ко всему, кроме собственного состояния. Я часто заставал ее перед зеркалом.
Даль снова уехал куда-то в Антарктиду или в Гренландию заканчивать
переправку на Марс остатков ледяного покрова. Неон и Иван постоянно
приходят к нам.
Зима никак не устанавливается. На улице слякоть. Снег если и выпадет,
то тотчас тает. Уныние овладевает мной.
Раз приехали супруги Песцовы. Академик Леонид Сергеевич с Эльгой
Сергеевной. Он, бодрый, огромный, едва ли не выше меня, грузный, шумный,
все шутил, подбадривал меня. И мы даже сыграли с ним в шахматы, в эту
мудрую игру землян, которую я успел передать в глубинном Городе Долга
марсианам.
- "Бухли стволы, наливались соком", - приятным сохранившимся басом
напевал он и, смеясь, добавлял: - Слова и музыка "машинные", - потом
продолжал: - "В воздухе пахло промокшей корою". Вам шах, божественный
Кон-Тики! Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная машина
сдалась бы на вашем месте. Не хотите?
Ну тогда: тогда: Гм: Что это он тут надумал? "В воздухе пахло промокшей
корою:"
Бррр! "Где-то весна брела стороною". А ведь есть ответ, бог
Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не знали шахмат? Какое упущение!
Потому их и разорили разбойники испанцы. Должно быть, у них уже была
испанская партия. Предлагаю ничью. Я же не конкистадор. Не хотите? Ну,
значит, вы все-таки бог Кетсалькоатль! Такое выдумать на доске!.. Сдаюсь.
Браво, Инко! Объявляю тебя чемпионом Марса!
Пока мы занимались с академиком Песцовым шахматами, Эльга Сергеевна и
Эра уединились и секретничали. Когда они вернулись, у них был вид
заговорщиц.
Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой
академика, грузной, почти как он сам, с одутловатым лицом и белоснежными
волосами.
К сожалению, и у моей Эры волосы становятся серебряными, а лицо
осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
Мне больно слушать, как Эра объясняет гостям, что платится сейчас за
свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все
это не так.
Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение, вызванное необратимыми
процессами, происшедшими в ее организме после первых неудачных попыток ее
пробуждения!
На следующий день я еду к Неону договориться о лечении Эры в космосе,
может быть, невесомостью.
Решив увезти ее в космос к нашим друзьям, я возвращаюсь пешком со
станции электрической дороги в небольшой наш домик, окруженный
подмосковным лесом.
Снег все-таки выпал и заставил ветки елей пригнуться к самой земле,
укрытой свежими сугробами.
Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта,
словно Эра не может дождаться меня. В ее состоянии это неосторожно, нужно
остерегаться простуды!
В проеме двери стоит, выделяясь на фоне затемненной комнаты,
темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
Я бросаюсь к ней с протянутыми руками, не веря чуду, которое вижу. Но
она отскакивает в глубь комнаты, кокетливо останавливая меня грозящим;
пальцем.
Занавеси на окнах прикрыты.
Вне себя от счастья, еще полный солнца, которое слепило в лесу, я
отдернул занавеску, чтобы развеять полумрак, оглянулся на Эру и вижу ее
испуганное лицо.
Сердце сжимается у меня. Я знаю, что люди умеют делать это! Очевидно,
не зря.
секретничали Эльга Сергеевна и Эра! Только сама Эльга Сергеевна
оставила свои волосы седыми, а Эра:
Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают
ей на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны,
а губы, даже не красные, как бывало, а почему-то сиреневые, пытаются
улыбнуться.
Да, лицо ее все еще прекрасно! Даже и сейчас, когда, умело подчеркнутая
художником (каким она всегда была, учась еще у моей матери, ваятельницы
Моны) с помощью современной косметики, каждая черта ее говорит о
возвращенной юности. Но ее обнаженная, когда-то великолепная шея выдает
ее. Предательские морщины сводят на нет все ухищрения гримера:
- Ты не рад? - робко спрашивает Эра и начинает плакать, плечи ее
вздрагивают, она отворачивается.
Бедняжка не подозревает, что от слез потечет краска с ресниц и будет
есть глаза.
Я не хочу ее огорчать, прижимаю к себе, целую пахнущие чем-то ей не
присущим волосы и стараюсь сам не дать волю слезам.
Когда мы сидим с ней вдвоем и обедаем, слушая чудесную земную музыку,
которую оба полюбили, я рассказываю ей о предложении Неона и Ивана,
готовых лететь вместе с нами.
Она проницательно смотрит на меня:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг