Хурхангырь.
Несмотря на протесты Кленова, Баков тотчас же отправился в
тунгусское стойбище.
Вернулся он к вечеру в сопровождении безбородого старика с узкими
щелками вместо глаз. Они привели с собой трех верховых оленей.
Лючеткан, потирая голый подбородок, по просьбе Бакова рассказывал
удрученному Кленову про шаманшу:
- Шаманша - непонятный человек. Порченый.
Баков пояснил, что тунгусы порчеными называют душевнобольных.
- Пришла из тайги после огненного урагана, - продолжал старик. -
Едва живой была, обгорела вся. Говорить не могла. Много кричала.
Ничего не понимала. И все к тому месту ходила, где бог Огды людей
жег...
- Помните, Иван Алексеевич, я писал вам? - прервал Баков.
- Живой приходила. Видно, знакомый ей бог был. Значит, шаманша.
Потом увидели: одними глазами лечить умеет. Люди рода Хурхангырь
прогнали старого шамана. Ее шаманшей сделали. Другой год ни с кем не
говорила. Непонятный человек. Черный человек. Не наш человек, но
шаман... шаман!
- Я в отчаянии, Михаил Иванович! - пробовал протестовать Кленов.
- Я привез вам приглашение самого Холмстеда, а вы увлекаетесь поисками
какой-то дикарки.
Однако Баков настоял на своем. Утром двое ученых в сопровождении
Лючеткана выехали верхом в стойбище Хурхангырь.
Всю дорогу Баков фантазировал, ставя Кленова в тупик своими
неожиданными гипотезами.
- Чернокожая, чернокожая! - говорил он, задевая носками сапог за
землю. При его росте казалось, что он не едет верхом на олене, а
держит между колен это маленькое животное. - Вы думаете, что тунгусы,
или эвенки, как они сами себя называют, милейшие и добрейшие в мире
люди, - и есть коренные жители Сибири?
- Понятия не имею.
- Эвенки, почтенный мой Иван Алексеевич, принадлежат к желтой
расе и родственны маньчжурам, соседям вашего Ким Ид Сима. Когда-то они
были народом воинственных завоевателей, вторгшихся в Среднюю Азию.
Однако они были вытеснены оттуда якутами.
- Тунгусы, якуты в Средней Азии? Не легенды ли это?
- Ничуть, дорогой мой коллега. Изучайте, кроме физики, и другие
науки. Эвенки были вытеснены из Средней Азии якутами и отступили на
север, укрылись в непроходимых сибирских лесах. Правда, и якутам
пришлось уступить завоеванную ими цветущую страну более сильным
завоевателям - монголам - и тоже уйти в сибирские леса и тундры, где
они стали соседями эвенков.
- Кто же в таком случае коренные жители Сибири? Может быть,
американские индейцы?
- Отчасти верно. Действительно, люди сибирских племен вышли из
Сибири "тропою смелых" через Чукотку, Берингов пролив и Аляску и
заселили Американский континент. Но не о них будет речь... Не угодно
ли закурить? - протянул Баков Кленову портсигар.
- Спасибо, Михаил Иванович. Я ведь не курю.
- Я сам отпилил заготовку для этого портсигара от кости коренного
обитателя Сибири.
Кленов испуганно посмотрел на Бакова, а тот расхохотался:
- Это был бивень слона.
- Может быть, мамонта? - робко поправил Кленов.
- Нет. Бивень был прямой, а не загнутый. Его принес мне Егор
Косых. Он исколесил таежные болота и гривы. И на 65° северной широты,
насколько я мог потом определить это по карте, и 104° восточной
долготы он открыл "кладбище слонов". Горные кряжи заборами отгородили
плоскогорье со всех сторон. Жаркое сибирское солнце растопило слой
вечной мерзлоты и оголило кости. Три недели Егор Егорыч не ел ничего,
кроме "пучек" - местного растения из семейства зонтичных, весьма
пригодного для дудочек и очень мало для гастрономических блюд. Он
оставил на кладбище слонов всю провизию, лишь бы принести мне, ученому
человеку, как он говорит, неведомую кость.
- Что же следует из всего этого, если даже, осмелюсь так
выразиться, поверить вашему неграмотному таежнику?
- Из этого следует, милейший, что в Сибири до последнего
ледникового периода был жаркий африканский климат. Здесь водились
тигры, слоны...
- Вы хотите сказать, что и люди, обитавшие здесь...
- Вот именно! И люди, обитавшие здесь, были совсем другие,
чернокожие. Не хотите ли еще раз взглянуть на фотографию?
Кленов замахал руками:
- Простите меня, профессор. Я ваш недавний студент. Но я лишь
экспериментатор. Я верю только опытам, а не гипотезам.
- Вам не нравится эта гипотеза о затерянном племени чернокожих
сибиряков? Хотите, я взволную вас другой?
Кленов, может быть, и не хотел, но Баков обращал на это очень
мало внимания.
- Что вы думаете, почтенный мой физик-экспериментатор, о единстве
форм жизни Вселенной?
- Откровенно признаюсь, профессор, ничего не думаю. Это так
далеко от физики...
- Быть может, и не так далеко... - снова загадочно сказал Баков.
- Во всяком случае, надо думать, что формы эти бесконечно
разнообразны, - заметил Кленов.
- Не вполне, - пробурчал Баков. - И у лягушки и у человека по
пяти пальцев на конечностях и сердце в левой стороне.
- Совершенно справедливо.
- На голове почти у всех животных по два глаза, по два уха...
Словом, похожего много.
- Пожалуй, - согласился Кленов.
- А как вы думаете, по какому пути могла развиваться жизнь на
другой планете?
- Простите, профессор, осмелюсь возразить вам. Я считаю саму
постановку вопроса... не научной.
Баков громко расхохотался. Олень Кленова, который шел рядом с
оленем Бакова, шарахнулся в сторону.
- А между тем это любопытнейший вопрос! Знаете ли вы, Кленов,
замечательного мыслителя прошлого века Фридриха Энгельса?
- Я далек от его понимания классовой борьбы и ее значения. На мой
взгляд, вершителем судеб человечества может быть только человеческий
Разум и Знание.
- И носителями Разума и Знания вы готовы считать лишь наших с
вами почтенных коллег?
- М-да... мне кажется, что только ученые могут принести
человечеству счастье. Впрочем, я далек от политики, хотя и готов
сопровождать вас в изгнание, быть вашим учеником и помощником.
- Если бы у меня хватило времени, я прежде всего выучил бы вас
марксизму. Так вот! Я встречался с Фридрихом Энгельсом, с этим
замечательным человеком, когда еще пылким юношей бывал за границей.
Старый философ рассказывал мне, что работает над книгой о природе,
применяя для понимания ее законов материалистическое учение и
диалектический метод. Он в этой работе затрагивал вопросы,
закономерности возникновения и развития жизни. Жизнь, первая живая
клетка, неизбежно должна была возникнуть, когда условия на
какой-нибудь планете оказались благоприятными. Развитие жизни всюду
должно было начинаться с одних и тех же азов. Высшие формы жизни, по
крайней мере у нас на Земле, связаны с позвоночными, у которых
наиболее совершенная нервная система. А высшим среди высших является
то позвоночное, в котором природа приходит к познанию самой себя, -
человек. Я бы не ожидал встретить на другой планете в роли тамошнего
"царя природы" муравья или саламандру. Условия на планетах разные,
вернее - смена этих условий различна, а законы развития жизни одни и
те же. Все преимущества строения позвоночных, которые определили
высшую ступень их развития на Земле, неизбежно сказались бы и на любой
другой планете, если условия вообще допускали бы там возникновение и
развитие жизни. Но уж если жизнь возникла, то она будет развиваться и
в конце концов, как говорил Энгельс, неизбежно породит существо,
которое, подобно человеку, познает природу. И клянусь вам, Кленов, на
расстоянии версты оно будет походить на человека! Оно будет ходить
вертикально, будет иметь свободные от ходьбы конечности, которые
позволят ему трудиться, развить этим свое сознание и возвыситься над
остальными животными. Конечно, в деталях разумные существа других
планет могут отличаться от нас: быть других размеров, иного сложения,
волосяного покрова... ну, и сердце у тех существ не обязательно будет
в левой стороне, как у земных позвоночных...
Кленов тяжело вздохнул:
- Я не понимаю, почтенный Михаил Иванович, какое это все имеет
отношение к физике или черномазой шаманше?
Баков загадочно усмехнулся:
- Как знать! Вот, например, мертвый стоячий лес, который я
сфотографировал среди поваленной тайги. Не кажется ли вам, что взрыв
произошел не на земле, а верстах в пяти над нею? Взрывная волна
ударила во все стороны. И там, где фронт ее был перпендикулярен
деревьям, они не были повалены, потеряв лишь верхушки и сучья. Но
всюду, где удар пришелся под углом, деревья были повалены, а на
возвышенностях - даже на сотню верст. Видите? - И Баков показал на
возвышенность, по склону которой лежали стволы деревьев.
- Что же из этого следует? - недоумевал Кленов.
- То, что метеорит никогда не падал в тайгу, - отрезал Баков.
Они могли ехать рядом лишь по краю болота, где тайга
расступается. Болото кончилось, и деревья сомкнулись. Баков, ударяя
своего рогатого конька пятками, погнал его вперед за оленем Лючеткана.
Глава III
ТЯЖЕЛЫЙ ПОДАРОК
В стойбище со странным названием "Таимба" русских приняли
радушно. Они остановились в чуме старика Хурхангыря, старейшего в
роде.
Михаил Иванович всячески допытывался, из какого рода живущая в
стойбище шаманша. Но удалось ему установить только то, что до
появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал. Возможно,
что языка и памяти она лишилась во время катастрофы, по-видимому
окончательно так и не оправившись.
Лючеткан сказал русским, что у шаманши есть свои странные обряды.
И он шепнул, что покажет баё камлание.
Оказывается, она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя
звезда.
Лючеткан разбудил Бакова и Кленова до рассвета. Они встали и
вышли из чума.
Глядя на рассыпанные в небе звезды, Баков сказал Кленову:
- Джордано Бруно сожгли на площади Цветов в Риме за то, что он
предположил существование жизни и разумных существ, кроме Земли, на
многих мирах.
- В наше время вас не сожгут на костре, но я не советовал бы вам,
Михаил Иванович, выступать с подобными утверждениями.
Баков усмехнулся.
Конический чум шаманши стоял у самой топи. Сплошная стена
лиственниц отступала, и были видны низкие звезды.
Лючеткан сказал:
- Здесь стоять надо, баё.
Ученые видели, как из чума вышла высокая женщина, а следом за ней
три старушки тунгуски, казавшиеся совсем маленькими по сравнению с
шаманшей. Процессия гуськом двинулась по топкому болоту.
- Бери шесты, баё. Провалишься - держать будут. Стороной пойдем,
если смотреть хочешь.
Словно канатоходцы, с шестами наперевес шли двое ученых по
живому, вздыхающему под ногами болоту, а кочки справа и слева
шевелились, будто готовые прыгнуть. Даже кусты и молодые деревья
раскачивались, цеплялись за шесты и, казалось, старались заслонить
путь.
Ученые повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной
уступчатой линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла красная
звезда.
Шаманша и ее спутницы стояли посреди болота с поднятыми руками.
Потом скрывшиеся в кустарнике наблюдатели услышали низкую длинную
ноту, и, словно в ответ ей, прозвучало далекое лесное эхо, повторившее
ноту на какой-то многооктавной высоте. Потом эхо, звуча уже громче,
продолжило странную, неземную мелодию. Баков понял, что это пела
Таимба.
Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем
часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной гармонии.
Песня кончилась. Ни Баков, ни Кленов не могли двинуться.
- Не кажется ли вам, что это доисторическая песнь? Не верна ли
моя гипотеза о доледниковых людях? - испытующе спросил Баков.
Кленов недоуменно пожал плечами.
Днем ученые сидели в чуме шаманши. Их привел туда Илья Иванович
Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже
ресницы и брови не росли у этого лесного жителя.
На шаманше была сильно поношенная парка, украшенная цветными
тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб
меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью.
Гости сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
- Зачем пришел? Больной? - спросила шаманша низким бархатным
голосом.
И обоим ученым сразу вспомнилась утренняя песнь на болоте.
- Вы верите только экспериментам? - прошептал Кленову Баков. -
Наблюдайте, я проведу сейчас необыкновенный эксперимент. - И он
обратился к шаманше: - Слушай, баё шаманша. Ты слышала про Москву?
Есть такое стойбище. Много каменных чумов. Мы там построили большой
шитик. Этот шитик летать может. Лучше птиц. До самых звезд летать
может. - И Баков показал рукой вверх. - Я вернусь в Москву, а потом
полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой ты
песни поешь.
Шаманша наклонилась к Бакову - кажется, понимала его.
- Полечу на шитике на небо! - горячо продолжал Баков. - Хочешь,
Таимба, возьму тебя с собой на утреннюю звезду?
Шаманша смотрела на Бакова синими испуганными глазами.
В чуме стояла мертвая тишина. Кленов потерял дар слова от
возмущения. Но Баков не оглядывался на него. Он тщетно старался
разгадать черты скрытого шалью лица.
И вдруг шаманша стала медленно оседать, потом скорчилась и упала
на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она принялась кататься по земле. Из
ее горла вырывались клокочущие звуки - не то рыдания, не то
непонятные, неведомые слова.
- Ай, баё, баё! - закричал тонким голосом старик Хурхангырь. -
Что наделал, баё! Нехорошо делал, баё. Шибко нехорошо... Иди, скорей
иди, баё, отсюда. Священная звезда, а ты говорил плохо...
- Разве можно задевать их верования, профессор! Что вы наделали!
- сокрушался Кленов.
Ученые поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился
Лючеткан за оленями.
Трудно найти более миролюбивых людей, чем тунгусские лесные
охотники, но Баков теперь их не узнавал. Ученые уезжали из стойбища,
провожаемые угрюмыми, враждебными взглядами.
- Я не могу понять, как вы с вашим добрым сердцем могли так
жестоко поступить, - едва сдерживая себя, говорил Кленов.
- Батенька мой! Мы на пороге великого открытия! Если бы мне
понадобилось не только напугать старуху, но и самому умереть от
разрыва сердца, я бы все равно пошел на это.
Баков всегда был таков.
В Петербурге его недолюбливали за то, что он не скрывал своих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг