удивительно длинными. И весь он был необыкновенно милый и смешной...
Лена тряхнула головой, повернулась к Бурову и медленно провела рукой по
его седеющим волосам.
- Буров, я все решила. Нам осталось жить так мало. Хотите, теперь я сама
признаюсь вам?..
Буров отрицательно покачал головой:
- Нет, Лена. Вы могли почувствовать, что я теперь смотрю на жизнь только
со стороны.
- Но ведь вы же еще живы, живы, Сережа!
- Только для того, чтобы жили другие.
И он встал.
- Сил осталось так мало, - словно извиняясь, сказал он.
И это было странно слышать от такого огромного...
Лена опустила голову, чтобы скрыть краску, прилившую к щекам.
- Хотите, Буров, - тихо сказала она.
- Завтра вы явитесь в лабораторию. Помните, никто не должен знать.
- Вы не человек, Буров! - повернулась к нему Лена. - Вы хотите быть
сильнее всех. Зачем вам это... сейчас?
- Нет. Не сильнее всех. Только сильнее себя. Мы просто до конца должны
служить всем. В этом наша сила, Шаховская. Завтра вы придете в
лабораторию. Я еще надеюсь на магнитный сосуд. Они еще просто не сумели в
нем обнаружить...
- Почему вы надеетесь на сосуд и не надеетесь на людей?
- Я берегу их, Шаховская. Прощайте.
- И вы уходите так? - сказала Шаховская, вставая.
Она долго смотрела в лицо Бурову снизу вверх, потом притянула к себе его
большую голову и прильнула к его губам в долгом поцелуе.
- Шаховская, прошу вас... не повторяйте этого, - сказал Буров, осторожно
снимая со своих плеч ее руки.
И он поспешно вышел, словно убегая от самого себя.
Лена бессильно опустилась на стул, в отчаянии просунув руки меж коленей.
Она слышала, как хлопнула входная дверь, но не заметила, как в дверях ее
комнаты появилась Калерия.
- Хэллоу, моя дорогая! Прощание состоялось? Это очень хорошо. У меня есть
приятные новости для мисс Сехевс.
Лена вздрогнула, устало взглянула на Калерию и тихо сказала:
- Хэллоу, Марта...
- Вы могли бы поблагодарить меня за заботу о вашем годовалом отпрыске,
если бы эти услуги не оплачивались в нашем офисе, моя дорогая. Я ничего не
требую, кроме...
- Кроме? - подняла на нее глаза Лена.
- Кроме повиновения, мисс Сехевс. Через тридцать минут состоится сеанс
связи. Я должна передать о вашей готовности.
- Какой готовности? - все так уже устало произнесла Эллен.
- О вашей готовности вернуться в Соединенные Штаты, моя милая. Офис
вызывает вас.
Лена усмехнулась.
- Как странно... меня вызывают в Америку?.. Разве есть на свете Америка?
Какой-то офис?
- Что вы хотите этим сказать?
- Что не двинусь с места. Что не вернусь в Америку. Что умру здесь.
- Вот это верно. Об этом уж я позабочусь. Вы умрете у стенки под пулями
чекистов, как и подобает разоблаченной шпионке.
- Вот как? - безучастно сказала Эллен.
- Если вы сейчас же не одумаетесь, то я разоблачу вас.
- И себя?
- И себя. Во всяком случае, вашим разоблачением я куплю себе жизнь. Не так
ли?
- Но найдете ли вы себе в жизни место, не покрытое льдом?
- Мисс Сехевс! Замолчите. И повинуйтесь. Готовьтесь к отъезду. Мы
имитируем ваше самоубийство. Я буду заботиться о Рое.
- Самоубийство? Лучше всего вскрыть себе вену. Но тогда много крови...
- Нет. Я дам показания. Ваш труп не найдут подо льдом.
- И снова подо льдом...
- Да очнитесь, негодная! - И Калерия ударила Лену по щеке.
Лена вскочила:
- Как ты смеешь, гнусная змея! Ты ничего не поняла, ровным счетом ничего.
И я ничего тебе не скажу, кроме того, что ничего не боюсь! Ни тебя, ни
офиса, ни всей Америки, куда никогда не вернусь.
- Ах так, милочка! Пеняйте на себя. - И Марта подняла трубку телефона,
косясь на Лену, которая стояла с пылающим лицом. Она наизусть набрала
номер телефона. - Это департамент госбезопасности? Прошу извинить меня,
господин комиссар. Говорит агент иностранной державы. Я хотел бы раскрыть
одну тайную шпионскую организацию, если мне будет гарантировано...
Марта положила трубку на стол и посмотрела, прищурившись, на Лену. Лена
протянула руку к трубке, в которой слышался мужской голос. Но Марта
перехватила трубку и снова поднесла ее к уху.
- Простите, господин. Если вы пожелаете, то мы встретимся немедленно. Хотя
бы на площади Пушкина, был у вас такой баснописец. Скажите номер вашей
машины. Я подойду.
И с деланной небрежностью Марта повесила трубку.
- Ну? - сказала она. - Вы довольны, мисс Сехевс, мать незаконнорожденного
ребенка? Может быть, мы прогуляемся до памятника пиита вместе?
Лена плюнула Калерии в лицо.
Та вскочила:
- Ты пожалеешь об этом, смрадная шлюха!.. Знайте, что шпионы проваливаются
только на связи. Мы бы никогда не провалились, потому что никто не услышал
бы того, что я передала бы через шестнадцать минут.
- Вы ничего не передадите в свой гнусный офис со столом, залитым чернилами.
Калерия удивилась:
- Разве я рассказывала вам об этом?
- Идите доносите, змея! Я буду рада, что схватят не только меня, но и вас.
Иначе я сообщу сама.
Калерия заторопилась. Уже в шубе она снова заглянула:
- Вы не одумались, княжна?
- Я попадаю в апельсин на лету, - сказала Эллен, играя в руке маленьким
револьвером.
Калерия исчезла.
Лена схватилась за голову.
Она думала не о себе, не о грозящем разоблачении. Она думала о Бурове,
каким это будет для него ударом.
Приступ боли заставил ее сесть.
Она посмотрела на часы. Через семь минут Марта снова занялась бы своей
черной магией. Почему она так удивилась при упоминании о чернильном пятне?
Как она говорила в тот день, когда демонстрировала сеанс связи? "Известно
много случаев, когда внушаемое на расстоянии принималось... другим
человеком". А если никакой телепатии нет? Если все это комедия, с помощью
которой Марта пыталась подчинить Эллен? Нет!..
Лена бросилась в комнату Калерии, стала рыться в стоявшем там серванте.
Вернулась с бутылкой вина, бокалом и маленьким пузырьком. Во всяком
случае, она обязана попробовать?
Пейотль. Может быть, и не надо, но все равно. Нет! Это цианистый калий.
Пахнет миндалем. Тем лучше. Растворить в последнем бокале. А сейчас пить и
пить. Надо возбудить себя во что бы то ни стало. Буров! В нем теперь всё.
Он думал о всех людях и отстранялся от них. Он ошибался в этом. Пусть все
думают о нем, заботятся... Это смягчит удар. Ах, если бы ее услышали в
этом гнусном офисе... Если бы ей удалось заменить Калерию в телепатическом
сеансе...
Лена пила бокал за бокалом. Голова у нее кружилась. Она с трудом различала
стрелку часов. До срока связи остались минуты... Лена высыпала в бокал
кристаллики.
Калерия вышла на улицу, подозрительно огляделась и пошла не к площади
Пушкина, а в противоположном направлении.
Через несколько шагов с ней поравнялась машина, Дверца открылась,
послышался голос:
- Прошу вас, Калерия Константиновна.
Калерия Константиновна и глазом не повела, независимо идя, как всегда
подтянутая и неторопливая,
- Прошу вас, Марта, - повторил голос.
Калерия Константиновна вздрогнула и остановилась:
- Что вам угодно? Вы ко мне обращаетесь?
- Именно к вам. Ведь вы обещали прийти на Пушкинскую площадь.
- Вы меня с кем-то путаете. Я не в том возрасте, чтобы назначать свидания
у памятников.
Из машины вышли офицер и штатский, оба были незнакомы Калерии, но одного
из них Эллен могла бы узнать...
- Все же мы попросим вас проехать с нами. Это не на свидание. Позвольте
представить вам. Ваш незнакомый перцепиент, участник вашего
телепатического треугольника.
- Добрый день, мадам, - сказал нервный человек с беспокойными глазами. -
Вам не приходилось бывать на моих лекциях или сеансах? Нет? Но мне
приходилось принимать участие... незримое для вас участие в ваших сеансах.
- Чудовищное недоразумение! Разве можно думать о телепатии всерьез. Вы
подслушали шутку, которую я разыгрывала со своей подругой.
- Нет, почему же? - продолжал нервный человек. - Я даже могу напомнить
вам, как вы не совсем точно записали передачу о смерти старого князя
Шаховского. Вам сообщили, что князь изменил своему делу перед смертью, а
вы...
- Никакой телепатии! - упрямо твердила Калерия. Но она спокойно села в
машину. И как-то осунулась, потеряла подтянутость. Офицер, в котором Эллен
узнала бы знакомого таксиста, так хорошо говорившего по-английски, сел за
руль.
Машина быстро умчалась.
Лена сидела, откинувшись на стуле с закрытыми глазами. В спальне плакал
ребенок, но она не реагировала.
Страшным напряжением воли она старалась представить серую комнату офиса,
которую когда-то вообразила себе.
И ей удалось вызвать галлюцинацию. Она увидела офис и двух сидящих там
людей. Один был военный, другого она не могла представить, хотя особенно
чувствовала его присутствие там, где-то далеко...
Лена мысленно твердила одну фразу, исступленно вкладывая в нее всю свою
горечь, всю боль.
- У Бурова рак, вызванный облучением. У Бурова смертельный рак. Передайте
миру. У Бурова рак. Он смертельно болен. Весь мир должен узнать это.
Буров, Буров... Он умрет. Он не должен умереть. Передайте миру...
Лена без чувств упала на ковер. Недопитый бокал скатился со стола и
разбился, вино пролилось по паркету, на котором лежал револьвер Эллен.
И в своем бредовом состоянии Эллен видела, как в скучной серой комнате
разведывательного офиса за неряшливым столом с пишущей машинкой сидел
ничем не примечательный человек с немного осоловевшими глазами.
- Что она передала, Сэм? - спросил сидевший тут же военный.
- Ничего не понимаю, сэр. Как будто это была не она. Но я отчетливо понял.
Я мог бы записать на машинке.
- Запишете потом. Что она передала?
- Буров при смерти. У него рак. Это надо передать всему миру.
- Это очень правильно, Сэм. У нас превосходный агент. Нужно передать эту
новость всем газетам. Они подведут черту под концом всего.
Часть вторая
"МОНА ЛИЗА"
В её улыбке - целый мир!
Глава первая
ДОЧЬ ДИВНАЯ СОЛНЦА
"И этот дневник я хотел опубликовать, чтобы люди, чужие и равнодушные,
читали о моем сокровенном, готов был продать за миллион долларов то, что
нельзя даже показать другому за все сокровища мира! Для кого я теперь
пишу, без всякой надежды прочитать ей хоть строчку, ей, моей недосягаемой
Эллен? Быть может, для себя, словно вернулась смешная и трогательная пора
юности, когда голубенькие тетрадки в клеточку прячут в тайники... под
подушкой?
Лиз приехала на похороны моих бедных стариков. Она плакала больше, чем
сестрица Джен.
Отец, отец!.. Оказывается, он был еще крепок, как-то еще тянул, когда мать
уже совсем слегла. И он, старый кремень, все еще берег бесполезные для
полей семена кукурузы... Хранил их до того дня, когда их наконец описал
судебный исполнитель за долги и вывез по предписанию банков, все-таки
банки разорили его... И не от истощения умер мой бедный старик, как
телеграфировала сестрица Джен, а от крупнокалиберной пули старого
ковбойского кольта, заветного оружия моего прадеда, на которого я будто бы
похожу лицом, но не судьбой...
Представители банков почтили своим присутствием похороны, вежливо ожидая,
когда гробы вынесут из дома, чтобы опечатать двери. Сестрица Джен сразу же
после похорон увозила совсем иссохшего Тома к мужу, куда-то в теплую
Флориду, где снег летом все-таки стаял.
Старика похоронили на холме. Если он будет вставать из гроба, то увидит и
поля, впервые вспаханные его дедами, и ферму, увы, не перешедшую к его
сыну... Мать положили в яму рядом с ним. Старый Картер гнусавым голосом
прочитал над могилой псалмы...
Лиз плакала. Она не могла простить себе, что, в мое отсутствие вынужденная
скрываться, не выкупила отцовской фермы...
Можно не любить Лиз, но нельзя не уважать.
Однажды Лиз играла на рояле, я сидел на низком кресле, сжав виски руками.
Я не знал, что она играет, но она играла именно то, о чем я думал, что я
чувствовал...
- Это Лист, Рой, - сказала она, осторожно закрывая крышку рояля и
проницательно смотря на меня. - Это "Сонет Петрарки"...
Сонет Петрарки!.. Я нашел книжку сонетов Петрарки на низеньком столике в
гостиной. Она была необыкновенно умна и проницательна, моя Лиз.
Петрарка, юный Франческо был тогда силен, ловок и красив, со взглядом
быстрым и горячим темных карих глаз, уже известный умом, талантом и
подвигом неустанного труда. Беспримерная его любовь, прославив имя Женщины
в веках, вспыхнула в миг, когда Лаура прошла мимо него, опустив черные
гребни ресниц. Внезапно вскинув их, она озарила его светом Дочери Дивной
Солнца... И была их любовь беспримерной, выше трагических обстоятельств,
что разделили их оковами ее семьи, обетом его безбрачия, долгом,
верностью, детьми с обеих сторон. Любовь эту почитали небесной, но была
она истинно земной, рожденная земной красотой и земным благородством, хоть
и стала сильнее всего, что есть на Земле, даже сильнее смерти, ее смерти,
поразившей Дочь Дивную Солнца в жуткие ночи, когда смоляные гробы несли
мрачные люди в смоляных балахонах с узкими прорезями для глаз. Трещали
смоляные факелы, тщетно отгоняя черную чуму, чуждую жалости к живым, но
бессильную перед любовью. Любовь эта была не только сильнее смерти, но и
сильнее времени. Двадцать один год славил коронованный капитолийскими
лаврами Поэт Дочь Дивную Солнца, которую видел лишь считанные часы на
людях и чью непорочную близость познал, когда побледнела она, услышав о
его отъезде... И еще четверть века славил он ее, погребенную в закоптелом
от факелов склепе. И еще шесть столетий после того великая любовь
возгоралась пламенем негаснущего Солнца во всех тех, кто сердцем
прикасался, подобно вдохновенному музыканту, к бессмертным сонетам.
Вот он, немеркнущий пример для моего несчастного чувства. И, клянусь, оно
выше записи в книге гнусавого шерифа, выше ненависти и шпионского
коварства, когда враждующие людские племена разлучили меня с моей и только
моей Дочерью Дивного Солнца. Увы, не умею я воспеть ее в столь же
бессмертных сонетах, как флорентийский поэт и гуманист.
Но если я не поэт и бессилен слагать достойные моей любви песни, то разве
не могу я посвятить ей подвиг, который совершу во имя человечества,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг