- Ах, это ты, Поклен! Ты тоже здесь? Нет, нет! Кюре я уважаю с
детства, но сан, однако, для педанта не защита. И ты ведь одобрял мою
комедию и сам такую хотел написать.
- Комедия тогда остра, как шпага, когда представит жизнь. Но шпага,
молодой человек, не заменит в жизни морали, - заметил Гассенди.
- Я прочту вам, если позволите, свою комедию, - предложил Сирано.
- Вы могли бы это сделать, мой поэт, если бы вам разрешили здесь
остаться, - усмехнулся философ.
- Тогда, умоляю, примите меня в число своих учеников, профессор! -
пылко и почти по-детски попросил Сирано. - Пусть и я буду среди
счастливцев!
- Счастливцев? - повторил Гассенди, тронутый тоном Сирано, и
задумался: "Что это за человек, дерзость которого равна искренности?
Владелец замка стоит в дверях и ждет от философа мудрости. Как поступил бы
здесь Сократ? Конечно, стал бы выявлять вопросами сокровенную суть
человека. Вопросами?"
- Ну что ж, - вслух сказал Гассенди. - Уж если в этом вы видите
счастье и готовы позабыть обо всем...
- Готов! Готов! - горячо прервал Сирано.
- То я могу вам предложить, как в древности, три испытания. Ответами
вы сами все решите.
- Я решу!
- Извольте. Объясните, как вяжется со знанием угроза силы, с которой
вы сюда пришли?
- Профессор, я поэт, позвольте отвечать в стихах.
Гассенди улыбнулся, взглянул на старого графа Жермона и заметил у
того тоже легкую улыбку на губах: "Ну, если он забыл о поединке, то..." И
граф кивнул.
- Я прошу простить, господин профессор, что отвечу вам заготовленным
каламбуром. Ведь всякий экспромт тогда хорош, когда старательно
подготовлен.
Гассенди пожал плечами.
- Отвечайте, как сможете.
Сирано начал чуть печально, а кончил с усмешкой и даже с вызовом:
Увы, но полюбить
Нельзя нас сильно!
Увы, но полюбить
Нельзя насильно!
Кто жизни не любил,
Тот сердце нежил,
Кто в жизни не любил,
Тот сердцем не жил!
С умом коль ты живешь,
То знанье - сила!
С умом ты наживешь
То знанье силой!
- Браво! - воскликнул Жан Поклен.
Гассенди внимательно посмотрел на Сирано.
- Я вижу, что ваш ответ вы действительно составили задолго до того,
как вам задан мой вопрос. Но, видимо, у вас не так легко на душе, как
легки ваши слова, которыми вы играете. Но коль скоро вы собираетесь
"наживать знания" не только силой, но и умом, проявите его, поведайте, из
чего состоит, на ваш взгляд, мир?
- Из атомов и пустоты, ваше преподобие господин профессор. Недавно
сочинил оду о пустоте и начну с одной ее строчки:
Она вещественна бы вроде...
На чувства надо нам пенять!
Не все, что в мире происходит,
Способны мы пока понять.
Виденья, призраки, приметы -
Увы, невежества поток!
Нет ничего на божьем свете,
Чего бы ум понять не мог!
И снова задумался Гассенди над третьим вопросом: "Юноша видит не
только сущность мироздания, но и мироощущение человека. А как он свяжет
разум и чувства?" И он спросил об этом Сирано.
Сирано задумался на миг и ответил:
УМ И СЕРДЦЕ
Все пять сочетаний
Из двух только слов.
Вы спросите сами,
Ответ мой готов.
- Безумное сердце?
- Бездумны дела!
- А ум как без сердца?
- Исчадие зла!
- Как умное сердце?
- И лед и расчет!
- Сольется ум с сердцем?
- К добру приведет!
- Ума нет и сердца?
- То пропасть без дна!
Где в зной не согреться,
Где тень не видна!
Умом не поверить,
А сердцем вовек!
Но хуже нет зверя,
Чем зверь-человек!
- Не могу отказать в глубине и верности ваших суждений. Если бы вы
всегда заменяли шпагу этой стороной своего ума, ни у кого не возникло бы
сомнений в вашем участии в наших занятиях.
- Я вкладываю шпагу в ножны, дабы отныне внимать каждому вашему
слову.
- Я смею надеяться, что граф Жермон де Луилье внемлет моей просьбе и
дозволит другу его сына Сирано де Бержераку, прошедшему три испытания,
быть в числе моих учеников, - обратился Гассенди к хозяину дома. - Хотя я
допускаю, что не избежать с ним спора во имя истины.
Граф Жермон де Луилье уже оценил своего незваного гостя, отметив
удивительное сочетание в нем болезненного честолюбия, быть может
рожденного его физическим недостатком, с несомненной одаренностью, и он
увидел в нем не просто бретера, а чем-то глубоко несчастного человека,
который хочет казаться другим. И он кратко сказал:
- Вольнодумец Сирано мне больше по душе, чем парижский скандалист.
- Ваша светлость! - воскликнул просиявший Сирано. - Дозвольте мне
вручить вам свою шпагу.
- Сави! Иди сюда, становись рядом со мной! - позвал Шапелль.
- А я по другую его руку встану! - заявил Жан Поклен, перебираясь с
противоположного конца стола.
- Позволь мне воспользоваться твоими строчками о любви в моей
комедии? - прошептал он.
- Я дам тебе еще, - пообещал Сирано.
Ученики подобрали с полу листки и заняли свои места. Гассенди
переглянулся с графом Жермоном де Луилье и стал продолжать лекцию, словно
она не прерывалась
- Итак, Аристотель учил...*
_______________
* Примечание автора для особо интересующихся. Свои взгляды
философ-материалист Пьер Гассенди излагал, начиная с учения
Аристотеля, особо подчеркивая его искажение святой католической
церковью, сделавшее учение в таком виде догмой. Из учения великого
древнегреческого философа в основу католического богословия была
взята логика Аристотеля и та часть его учения, которая была
переработана испанскими арабами и евреями, выродившись в схоластику,
чему и обучали католические пастыри. Сама же основа аристотельского
учения, охватившего все виды современного ему знания, оставалась в
тени. Важен был лишь принцип неподвижности логических построений,
неизменности известного. Так, Аристотель, воспитатель Александра
Македонского, колебавшийся между материализмом и идеализмом,
создатель метафизики, с понятием неотделимости движущих сил от вещей,
с "вечным и неподвижным умом", источником движения и неизменчивого
бытия (перводвигатель), с представлением лучшей формы государства в
виде монархии, аристократии и умеренной демократии, отрицавший
тиранию и олигархию, был не нужен церкви. Но последовательный
материалист Гассенди, изложив учение Аристотеля, как его знали в то
время, безжалостно опровергал и высмеивал выращенные из его учения
"догмы".
Для Сирано развитие Пьером Гассенди учения его любимого Демокрита,
одного из первых материалистов древности, стало откровением. И не было
среди учеников в поместье графов де Луилье более страстного последователя
Гассенди, чем неукротимый Сирано де Бержерак.
Жан Поклен старательно записывал рассыпаемые Сирано экспромты,
восхищаясь его сарказмом и чувством формы.
По окончании приватного курса лекций Пьера Гассенди Шапелль и Сирано
де Бержерак снова появились в Париже.
Как всегда в высшем свете, куда-то пропавший Сирано был уже позабыт,
но его появление вернуло ему славу скандалиста с чуть ли не ежедневными
злыми эпиграммами и удачными дуэлями, которым, казалось, нет конца.
Единственный человек, который услышал его извинения, был школьный
товарищ Савиньона юный герцог Анжуйский.
Однако жажда любви молодого поэта так и осталась неутоленной,
любовные стихи не сложились, горечь же от этого была глубоко запрятана под
внешним видом весельчака, едкого и злоязычного скандалиста, хватающегося
за шпагу, таясь рядом с детским чувством жалости к пойманной рыбке и
ненависти к коту, сожравшему птенцов у беспечно свившей гнездо на земле
птички.
Глава шестая
ЧЕСТЬ И КОВАРСТВО
Мужество - это презрение страха. Оно
пренебрегает опасностями, грозящими
нам. Вызывает их на бой и сокрушает.
Л. С е н е к а
Король считал, что путь в высшее общество прокладывается шпагой, и
прекрасно знал, что кардинал уважает тех, кого несет на своих крыльях
Удача. К тому же искусники фехтования, к которым без достаточных оснований
причислял себя и король, настоятельно требовались Франции, поскольку
скорого окончания войны не предвиделось.
Ришелье отлично понимал, что преданность - дитя личной выгоды, потому
был так же щедр к тем, кто верно служил ему, как беспощаден к врагам,
впрочем, всегда готовый привлечь их на свою сторону.
Кардинальский дворец на площади, куда вливалась улица Сан-Оноре, стал
пристанищем тех, кто добился милости всесильного кардинала, карабкаясь по
лестнице благополучия.
В богатых залах толпились и пропахшие потом суровые воины с торчащими
усами, в пыльных камзолах и грязных ботфортах, и искушенные в дворцовых
интригах, надушенные аристократы в богатых одеждах с кружевными
панталонами.
Грубая сила сочеталась здесь с искусством лести, солдатские шутки с
кичливостью и изяществом манер вельмож.
Среди этой пестрой толпы бесшумными тенями сновали скромные монахи с
опущенными глазами, в сутанах, опоясанных вервием, при их отрешенности от
всего суетного, мирского, излишне внимательные ко всему, что говорилось
вокруг.
По настоятельному совету своего неизменного помощника и итальянского
проныры Мазарини кардинал Ришелье решил пополнить ряды своих сторонников
из числа отменных дуэлянтов. Ему надоели насмешки короля за вечерней
шахматной игрой по поводу очередных побед мушкетеров над гвардейцами в
поединках, которые не наказывались королем. Потому и потребовались теперь
его высокопреосвященству сорвиголовы, не менее отважные, чем служили в
роте мушкетеров.
Мазарини всегда угадывал желания кардинала и позаботился представить
ему столь же бездумных, как и отчаянных, дворян, у которых владение шпагой
заменяло все остальные забытые достоинства.
Немало бравых забияк, сознающих свои грешки, со страхом, какого не
испытывали при скрещении шпаг, побывали в библиотеке среди книг и
рыцарских доспехов, "представ пред орлиные очи рыцаря креста и шпаги"
герцога Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье, который предлагал им
выбор между безоглядным служением ему и Бастилией с маячившим за нею
эшафотом.
Надо ли говорить, что эти его посетители без колебаний предпочитали
шпагу в руках во славу кардинала и Франции, чем петлю на шее за нарушение
указа короля.
И вот одним из таких посетителей, которому предстояло сделать
подобный выбор, в кабинете Ришелье оказался однажды и самонадеянный юноша,
снискавший славу необыкновенного дуэлянта, Савиньон Сирано де Бержерак,
"бешеный гасконец", гордо прошедший сквозь толпу гвардейцев в приемной
кардинала, уже знавших, что прокатываться насчет носа гасконца
небезопасно, ибо он обладал не только этим "украшением" лица, но еще и
ядовитым языком, так жалящим дворянское самолюбие, что вызов "оскорбителя"
на дуэль становился необходимостью, а результат поединка при его
неподражаемом владении шпагой предрешенным.
Мазарини считал, что приглашенный им на этот раз бретер может
оказаться весьма полезным, скажем, в роте гасконцев господина де
Карбон-де-Костел-Жалу, могущих достойно противостоять не столько
враждебным Франции армиям испанцев или англичан, сколько мушкетерам
капитана де Тревиля. Знал это и кардинал Ришелье.
Кардиналу Ришелье перевалило за пятьдесят, но он выглядел крепким,
бодрым, полным энергии и властолюбия.
Сирано де Бержерак предстал перед всесильным кардиналом, оглядывая
убранство кабинета, принадлежащего скорее ученому, чем государственному
деятелю, он явственно ощущал на себе испытующий взгляд его
высокопреосвященства, облаченного в кардинальскую мантию пурпурного цвета.
Лицо первого министра Франции было еще красиво, с подкрученными усами и
острой бородкой воина, на груди его красовалась золотая цепь с крестом.
- Сударь, - начал кардинал, опуская веки, - мне горестно напомнить
вам, что нарушителям указа короля, запретившего дуэли, уготовано место в
Бастилии.
- Воля короля и вашего высокопреосвященства для тех, кто готов отдать
жизнь за Францию, священна.
- Не лучше ли отдать ее на поле брани, чем на эшафоте, сын мой? Будем
откровенны. Сколько дуэлей на вашем счету?
- Сто, монсиньор, - вставил находившийся тут же, незаметный в серой
сутане, но подражающий в своей внешности Ришелье, Мазарини.
- Сто? - переспросил кардинал, сверкнув глазами, что приводило в ужас
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг