она, - устраиваю... на сегодняшний день...
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и опять - опять! - молча
просила: "Ну, соври! Соври!" А он не мог. И не хотел.
- Ну откуда же я знаю, что будет потом, - сказал Мокшин и обнял Варю за
плечи. - Кто вообще это знает? А если я завтра отдам концы?
- Тогда я тоже.
- Не болтай. И не кисни. Никто про себя ничего не знает, Варька. Можно
загадывать сколько угодно, можно давать пустые обещания, клятвы... Можешь
ты, например, быть уверена, что через год я тебе не надоем, не опротивлю?
- За десять лет не надоел.
- ...Не можешь ты быть уверена. И я не могу. Вот смотри: сегодня нам с
тобой уже по тридцать пять, верно? Через пять лет будет по сорок.
Допустим, мать умрет...
- Зачем ты так?
- А почему? Почему я должен делать вид, что именно моя мать будет жить
вечно? Ей сейчас уже под семьдесят, и она пережила блокаду. Ну, пять лет
еще, ну, десять от силы... Так вот, я останусь один и решу жениться.
Мужчина в сорок лет еще далеко не старик, а женщина...
Варя молчала.
- Ну, чего ты? Куда денешься, закон природы. И разве преступление, что
мне захочется когда-то иметь семью, детей? Что я - да! - думаю об этом?
Это очень грустно, очень обидно, даже жестоко, но... в сорок лет
здорового, полноценного ребенка ты ведь мне не родишь. К сожалению.
- Разве я в этом виновата?
У нее дрожали губы, дергалась щека, лицо сделалось некрасивым и старым.
_Уже_ старым.
- Ни в чем ты не виновата. Но и я не виноват, что тебе не двадцать лет.
И хватит. Ей-богу, хватит, это уже мазохизм какой-то.
- Как... как ты можешь? Мы целых десять лет вместе...
- Вот именно. Целых.
- Мои родители прожили тридцать.
- Они были мужем и женой. У них была ты.
Совершенно неожиданно у Варвары маятником замоталась голова, она упала
на тахту лицом в подушку, плечи задергались.
- Я тебе надоела! Ты меня не любишь! Не нужна! - невнятно выкрикивала
она, и все это было так на нее непохоже, и так было жалко ее, просто черт
знает как жалко! Он смотрел на вздрагивающие плечи, на задравшийся у пояса
свитер, на вцепившуюся в подушку руку с коротко остриженными широкими
ногтями. Она плакала в голос, по-деревенски, так, наверное, бабы по
покойнику ревут.
Тут только одно теперь поможет: "Люблю, буду вечно, до гробовой доски,
клянусь..."
- Брось, перестань, слышишь? - Мокшин сел рядом с ней на тахту. - Я
очень, очень хорошо к тебе отношусь, честное слово, привык к тебе...
Рыдания усилились. О, дьявол, будь он неладен, этот отвар.
- Зачем... зачем ты мне все это сказал? Для чего? - вдруг выкрикнула
Варя. - Я же ничего от тебя не требую. Никогда не требовала... Зачем
сейчас... ведь все было так хорошо... как у тебя поворачивается язык?
"Зачем сказал". А она зачем спрашивает? Ничего я не знаю, может давно
уже осталась одна привычка... ничего я не знаю. А она... да и все... нет,
они не просто боятся того, что есть, - драться готовы, из горла вырвать
ложь, обман, вот ведь какие дела...
- Послушай, Варька, - Мокшин схватил ее за плечо и повернул к себе
лицом (до чего некрасива, глаза запухли, нос расплылся), - успокойся.
Сейчас я тебе все объясню. Не могу я врать, понимаешь? Нет, ничего ты не
понимаешь, погоди...
Мокшин вынул из портфеля бутылку с остатками настоя.
- Смотри. Это то самое. Ты просила книгу, а я тебе принес... да вытри
ты слезы наконец!
Он отвинтил пробку и протянул бутылку Варе.
- Вот. Выпей. Тут еще стакан, не меньше. Я лично перед уходом испил
полчашечки, чего и тебе желаю. В целях эксперимента: начнешь меня крыть,
шпарить правду-матку. Но клянусь: не обижусь, рыдать не начну. Вот
увидишь. Пей!
- Господи! - Варя быстро села и обхватила его за шею. - А я-то, дура...
Ну конечно же, ты просто отравился этой дрянью. Это бывает. А я поверила,
могла о тебе _так_ подумать.
- Ну, пей, пей, - настаивал Мокшин, - какая там отрава, интересно же!
- Да выпью, все сделаю, что ты хочешь. Ох, как я испугалась, думаю -
все!
Она взяла из его рук бутылку и стала пить прямо из горла. Мокшин
пристально за ней наблюдал. Пьет. До самого дна выпила.
- Тьфу, какая гадость. Ну и что теперь будет? - Варя протягивала пустую
бутылку Мокшину.
- Сейчас начнешь говорить. Правду! Только правду. Одну правду. Всю
правду, и да поможет тебе бог!
12
Обычно Варя говорила мало, больше любила послушать, а длинных
объяснений и признаний по поводу чувств, как правило, избегала. А тут ее
прямо-таки понесло, точно она решила разом высказать все, что держала при
себе эти десять лет. Мокшин узнал, что, оказывается, она не просто его
любит, а любит больше всего на свете, даже маму так не любила, а о бывшем
муже и говорить смешно, что кроме него у нее по существу ничего больше в
жизни нет, и никого нет, что все эти годы она только и жила их встречами,
а промежутки между ними были сплошным мучением.
Еще он услышал, что те три лета, когда они ездили вместе в отпуск, были
самыми счастливыми в ее жизни, а когда он уезжает один - хоть в
командировку, хоть зимой на лыжах в Бакуриани, хоть на юг, - она с ума
сходит тут от тоски и ревности, да, да, что, я не знаю, сколько их
выросло, молоденьких, да умных, да образованных, не то что я!..
Насчет тоски и ревности - это для Мокшина была новость. Обычно, когда
они с Варей встречались после большого перерыва и он спрашивал, как, мол,
ты тут без меня, она всегда с ясной улыбкой докладывала, что все было
замечательно, конечно немного скучала, но это не страшно, а вообще жила
интересной жизнью, ходила два раза в театр - пригласили, а еще в кино и на
выставку моделей одежды.
Теперь выяснилось, что все эти приглашения в театры она выдумывала, а
кино и модели видала в гробу, а на самом-то деле ей вообще ничего не
нужно, кроме как сидеть около него и смотреть, и еще слушать, потому что
он же ужасно красивый, умный и необыкновенно тонкий человек, она никогда
не могла понять, за что ей досталось такое счастье в жизни.
Все это было, наверное, более или менее естественно с ее стороны, хотя,
конечно, чтоб через десять лет и настолько... но допустим. Но главное - с
нарастающим беспокойством слушал Мокший, - ей необходима уверенность, что
он никуда не уйдет. Нет, не расписка, не гарантии на сто лет вперед, а
просто знать, что сегодня он будет с ней. И завтра. Или хоть до утра,
потому что очень страшно всегда ждать: вот сейчас он скажет: "Ну, мне
пора", а домой к нему ей нет хода, и она опять останется одна в своей
постылой комнате и будет ждать, ждать, ждать...
И потом: все эти годы она, оказывается, была уверена, что он не женится
на ней только из-за матери, считала причину вполне уважительной, готова
терпеть хоть до старости, хотя, конечно, ей очень бы хотелось иметь
ребенка, но - что уж тут поделать! - Олег ей нужнее всякого ребенка, и она
надеялась, что хоть когда-нибудь, хоть не скоро, а все равно они будут
вместе, поэтому одна мысль, что может быть как-то иначе, для нее ужас,
трагедия, чуть ли не повод к самоубийству, ей ведь совсем недавно бывший
муж предлагал помириться (а молчала!), но она сказала - нет и никаких
разговоров быть не может, все девчонки говорят, что она дура, но ей даже в
голову... И вот сегодня, когда она услышала...
- ...Решила, что я подлец.
- Нет, нет! Я знаю: ты очень хороший, благородный, лучше всех! Просто
ты выпил этой гадости. Это отравление, яд действует на головной мозг... -
и вдруг ее взгляд остановился на бутылке из-под зелья, и она внезапно
умолкла. Не отрываясь и медленно бледнея, она смотрела на бутылку, на
_пустую_ бутылку, пустую, потому что...
- Но я ведь тоже... - зачем-то она поднесла руку к горлу. - Я выпила и
- ничего? Значит...
- Что - "значит"?
Варвара поднялась с дивана. Очень бледная и прямая, стояла она перед
Олегом.
- Ты меня любишь?
Не чувствовал он сейчас никакой любви. Он чувствовал усталость. И еще
какую-то обреченность, как будто на крутом спуске, когда отвернуть уже
нельзя, заметил камень, вот перед собой в двух метрах, а скорость - под
сто... Варя смотрела ему в глаза и ждала.
- Не знаю, - с трудом проговорил Мокшин. - Сейчас, наверное... Не
знаю...
- Тогда уходи. Слышишь, уходи. Только скорее! Скорее! Скорее! - Она
говорила очень тихо, почти шепотом. Но получился крик.
И Мокшин ни объяснять, ни возражать не стал. Ушел.
13
- Ты? - удивилась мать, точно прийти должен был кто-то другой.
- Я же говорил, что приду ночевать.
- Правда? - обрадовалась она. - А я забыла. Неужели ты говорил?
- И даже два раза.
- Сейчас поставлю чайник. Тебе тут звонила девушка. Лариса. Ты голоден?
А почему ты не остался у Вари?
...Не хочу я сейчас разговаривать, не хочу никакого чаю, что вы все в
душу-то лезете?!
- Варя меня выгнала.
Мать вдруг принялась смеяться.
- Вот так номер! - веселилась она. - _Она тебя_! Ни за что не поверю.
Это просто ход, чтобы заставить тебя наконец жениться. А ты-то раскис, вон
бледный весь! Ну, беги, беги, умоляй, валяйся в ногах, проси руки и
сердца.
- Мама, я ведь говорил. Это мое дело, перестань ты вмешиваться, хватит
уже, повмешивалась...
- Ах вот оно как! Я же и виновата. Его выгнали, а мать виновата.
Вмешивалась, видите ли, не давала устроить семейное счастье.
- Спокойной ночи.
Олег направился было к двери в свою комнату, но мать встала у него на
дороге.
- Я тебе помешала жениться? Так ты считаешь? Да? Скажи честно - я?
- Ну, а кто еще? Сама знаешь. Зачем эта комедия? У меня голова болит,
завтра поговорим.
Но у Анны Герасимовны темперамент был - будь здоров.
- Нет, вы только послушайте! - закричала она. - Я мешала! Как только
язык повернулся?! Всю жизнь ему отдала, до тридцати пяти лет - за маминой
спиной. Обедики, компотики! Все для него, и вот дождалась, спасибо!.. - В
голосе ее уже слышались слезы. - Женись, сделай одолжение. Переедешь к
ней... да нет, зачем переезжать, приводи ее сюда, а я...
"Умру... Или уйду в богадельню"... Так?
- Не волнуйся, сейчас это, как видишь, не актуально, да и вообще не
женюсь я ни на ком, пока...
- Пока я не умру. Ждешь моей смерти. Тебе лучше было бы одному?
- Ничего я не жду. А одному... Да. В каком-то смысле, может быть, и
лучше. Проще.
Вот и сказал. Сказал, что думал.
Вся вдруг съежившись, глядя испуганными глазами и слабо отмахиваясь,
мать двигалась к двери. Не проронив ни слова, она исчезла в своей комнате.
Надо было немедленно идти за ней, что-то говорить, объяснять,
оправдываться.
Олег не мог говорить, не было у него сил оправдываться, он ничего
больше сегодня не мог.
14
Ночь прошла отвратительно. Едва заснув, Мокшин тут же толчком
просыпался с колотящимся сердцем, вставал, пил воду, ложился, засыпал
опять. И опять, вздрогнув, открывал глаза. Душная сухая темень наполняла
комнату: кончался апрель, погода уже неделю стояла почти летняя, а топили
так, что невозможно было прикоснуться к раскаленным батареям.
...С матерью получилось скверно, хуже некуда. Да и с Варькой. Взаимное
вранье стало нормой, и всякая искренность производит впечатление
стихийного бедствия. День за днем, с утра до вечера: "Ах, Алечка, мы так
давно не виделись, как вы прекрасно выглядите, похорошели, помолодели". И
Алечка (Алевтина Яковлевна) сияет, ходит именинницей, а ведь она же
_знает_, что за последний год прибавила восемь килограммов, расплылась,
разъехалась, как опара, подбородок свисает на грудь и в очереди ее сегодня
назвали "мамашей". Все это она знает, помнит, в зеркало смотрится
ежедневно, но ни за что не скажет: "Зачем эта глупая лесть?", а напротив,
тоже что-нибудь в ответ соврет, приличествующее моменту, и пошкандыбает,
страшно довольная, на своих бревнообразных ногах.
"Провожая вас на заслуженный отдых, мы все надеемся, дорогой Павел
Петрович, что вы еще много-много лет будете таким же здоровым, бодрым и
молодым, как сейчас. И мы сможем еще не раз обратиться к вам за помощью и
советом по работе... ваш бесценный опыт, ваши знания... всегда...
никогда..."
От этого Павла Петровича не знали как избавиться, - на рабочем месте он
обычно спал, когда к нему обращались - не слышал, а если слышал, то
отвечал невпопад и через минуту забывал, о чем речь. Но на заслуженный
отдых идти не желал ни в какую, выпирали, он отбивался, но вот,
наконец-то: "Будем за советами... бесценный опыт..." И все это произносит
человек, который два года, изводясь, ждал этого дня, которого завтра
назначат на место всем опостылевшего Павла Петровича, а тот (еще бы!) все
тоже понимает, но тем не менее тянет прочувственную речь, роняет слезу на
грудь своему ненавистному преемнику и уходит домой, качаясь под грузом
букетов и коробок с подарками.
"Дорогая! Я люблю тебя и обязуюсь обожать до гробовой доски. Другие
женщины для меня, разумеется, не существуют, я их в упор не вижу, потому
что ты - самая прекрасная и ослепительная, сто очков вперед дашь
какой-нибудь Мерилин Монро. Кроме того, ты еще невероятно умна, чертовски
образованна и..."
...А, да что перечислять!
В половине седьмого Мокший решил вставать. Он побрился, вымыл лицо,
причесал мокрые волосы. Из зеркала на него посмотрел довольно угрюмый,
неприятный тип.
В комнате матери была полная тишина. Нарочно громко шаркая туфлями, он
направился в кухню... Варвара все-таки позвонит, в этом нет сомнения.
Скорее всего, на работу. Можно бы, конечно, позвонить самому. Но что ей
сказать? Извиняться? За что? Мокшин налил в кофейник воды и с грохотом
поставил его на плиту. Похоже, его сегодня решили оставить без завтрака.
Демонстрация протеста. Ладно. С матерью уж как-нибудь, мать все-таки... И
он пошел к ней.
И замер на пороге.
Кровать аккуратно застелена. Домашние тапки стоят носками внутрь на
коврике, вон - цветы на подоконнике политы, и даже форточка открыта. А
куда же она девалась ни свет ни заря? И он ничего не слышал.
Хлопнув дверью, он ворвался в кухню, выключил газ, дрожащими руками
схватил булькающий кофейник, обжегся, выругался и бросил кофейник в
раковину. Со звоном слетела крышка, рванулся пар, а Мокшин уже был в
коридоре, с яростью рвал с вешалки плащ, непослушными пальцами шнуровал
ботинки, ткнулся взглядом в свою дубленку и подумал, что мать после трех
напоминании не убрала ее в нафталин. Вспомнил, как она ругала его за эту
дубленку: зачем купил, барахло, ты инженер, а не мясник. Вечно
вмешивается. Вот ведь - ей все можно! Она - не выбирает выражений! Мокшин
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг