- Тогда особый, шесть снежинок, из Анверских погребов, - велел
Голошубов склонившемуся над ним официанту. Тот с поклоном убежал в
сторонку.
Я всё не мог понять, зачем Васе это нужно. Ладно, встретил однок-
лассника, так не мог же он забыть, как лежал я, распластанный на кро-
вати, а он, предвкушая близкое удовольствие, произносил перед замершей
палатой назидательную речь. Или другое вспомнить. Вон, два золотых зу-
ба посверкивают, а настоящими-то, природой данными, плевался уже спус-
тя год после той жуткой октябрьской ночи, сидя на полу туалета и раз-
мазывая красные сопли по щекам. Да и после ему не раз от меня достава-
лось, и повод отлупить Голошубова всякий раз находился подозрительно
легко. Победить грех злопамятности удалось мне много позже, да и уда-
лось ли?
Но Вася, казалось, начисто забыл о печальном прошлом, он вроде бы
искренне радовался встрече, вспоминал всякие корки интернатских вре-
мён, наших учителей и творимые над ними пакости. О настоящем говорил
он куда более скупо, но всё же я понял, что держит Василий Андреевич
сеть продуктовых магазинов, и не против расширить сферу интересов.
В тот раз выпили мы изрядно, хотя я и уклонялся как мог. Повезло
Голошубову, встретился он мне в период между дежурствами, было время
расслабиться. А заявись я на службу, мучимый похмельным синдромом, все
сделали бы вид, что ничего не замечают, но в личном деле возникла бы
соответствующая пометка, а образуйся таких пометок три - и пожалуйте в
расчётную часть, получайте огрызок в зубы, выходного пособия не поло-
жено, лишь компенсация за негуляный отпуск, а дальше - широка страна
моя родная. У нас в Управлении дело поставлено было жёстко. На службе
- как стёклышко, ни духу ни запаху. В случае нарушений на чины не гля-
дели.
Странно, Вася не подъезжал ко мне ни с какими просьбами или пред-
ложениями, казалось, вся пьянка проистекала единственно из желания
вспомнить наше занимательное детство, и лишь когда мы, выползая из
ресторана, грузились в "Лодью", он невнятно бормотнул:
- Ты, старик, зла на меня не держи... Ну, сам понимаешь, о чём я.
Мелкий был и глупый. В таком вот, старик, разрезе.
Тон его вроде бы был искренним, даже если сделать поправку на пь-
яную сентиментальность. Да и не столь его пробрало, "Лодью"-то вёл он
весьма уверенно, без излишней лихости, но и не плёлся в хвосте. Дорож-
ная служба ни разу не тормознула нас. Впрочем, если бы это и случи-
лось, Вася вряд ли дыхнул бы в трубочку. Он из тех, понимал я, кто
умеет договариваться с людьми.
И лишь потом, спустя неделю, сообразил я, к чему Васино радушие,
немалые траты в "Предгорье", да и убуханное на меня время. Наверняка
заранее знал, где служу. Вот и завязал нужный контакт. Авось, приго-
дится когда-нибудь. Умным стал парнем Васька, чует, куда вложить капи-
тал. И не кладёт все яйца в одну корзину.
Однако это оставалось не более чем гипотезой, и вполне могло ока-
заться по-другому: у Васи проснулась совесть, вот он, встретив однок-
лассника, и извиняется присущим ему способом. А где правда - я не
знал, и оттого ныло у меня что-то внутри.
Это дело надо было прекращать. Я встал перед иконами, помолчал.
Читать вечернее правило сейчас уже не стоило, сейчас мне был нужен от-
вет. Надо было сбросить всю шелуху, всё мелкое и пустое, и услышать в
себе тишину. Божье слово произносится в молчании. И я ждал этого сло-
ва, не разжимая губ, я глядел на потемневшую икону, а Он глядел на ме-
ня оттуда, из невероятной дали - и молчал.
- Ну и как мне теперь быть, Господи? - шепнул я пересохшими губа-
ми. - Видишь, всё летит и рушится, я сам уже ничего не понимаю, что
правильно, что нет. Я целовал твой крест и давал присягу. Да, не щадя
живота своего. Как Андрюшка Зайцев, которому Адепты четыре часа вытя-
гивали кишки. Специальными щипцами. Или Володька Чебрицын, угодивший
на базальтовый стол Рыцарей. И знаешь, лучше бы я оказался на их мес-
те. Я не боюсь ни боли, ни смерти, я всётаки верю, что там, за поро-
гом, увижу Твоё лицо, хоть и сидит у меня внутри гадкое насекомое, но
ведь есть же и свет, и я полагаюсь на молитвы Пречистой Твоей матери,
они защитят меня на воздушных мытарствах. Но сейчас-то мне куда, Гос-
поди? Я давал присягу бороться со всеми проявлениями бесовства, но вот
этот мальчик, Мишка, он же пока ещё твой, Господи, все мои предположе-
ния, что его окрутят сатанисты - так ведь это будет потом.
Я знаю, что будет, слишком много примеров тому, но сейчасто он
чист. И его, значит, надо загнать в клетку, поломать ему жизнь, обречь
на страдания? Они спасают, страдания, но почему именно я должен их
причинить? Мир во зле лежит, и страдания и так будут, пока Ты не при-
дёшь и не прекратишь всю эту нашу немощь и боль. Ты сам говорил - горе
миру от соблазнов, но горе тому человеку, чрез которого соблазн прихо-
дит. А что приходит чрез меня? Что, если этот здешний батюшка прав, и
мы, в Управлении нашем, только играем в спасателей веры? Что можем мы
такого, чего не можешь Ты? Уж не гордыня ли руководит нами? Но как
иначе? Молча смотреть, как лютует зло? В чём наша, нет, моя ошибка,
Господи? Ты привёл меня сюда, именно меня, значит, есть тут какое-то
Твоё желание обо мне, есть что-то, что я должен сделать для Тебя. Не
потому, что инструкция обязывает, не потому, что люди советуют, а
просто - Твоя воля. Я должен понять её, но как? Если Ты не отвечаешь
мне, а время бежит, утром приедут за Мишкой, я сдам его с рук на руки
- и всё, поезд ушёл?
Ответь, Господи, что я должен делать - и дай на это силы, потому
что, скорее всего, окажется, что собственных-то сил мне и не хватит,
мы все хотим совершать подвиги там, где что-то можем, играть на своём
поле - а Ты посылаешь нас совсем в другую сторону, где мы слабы и жал-
ки, где всё валится из рук, и нет ни сил, ни умения, а потом оказыва-
ется, что всё это какимто непостижимым образом находится - потому что
даёшь их Ты. Дай и сейчас, Боже, помоги мне сейчас, вразуми, дай бла-
годать Свою, чтобы решиться на то, что ещё мне не открыто, но я прошу
Тебя - открой. И сделай за меня то, что у меня самого уж никак не по-
лучится. Господи, мне жалко этого пацана, я не хочу, не хочу отдавать
его на страдания, ведь он - это как-будто я сам десять лет назад, Ты
спас меня тогда, послал мне Григория Николаевича, Серёжку, так теперь
Ты меня посылаешь к Мишке - зачем? Для того ли, чтобы отправить его на
следствие? Это мог сделать кто угодно, незачем было посылать меня. Но
вот - я здесь, и я - перед Твоим лицом, и доверяю всего себя Тебе. Ты
любишь меня, и Мишку этого любишь так, как я даже и вообразить себе не
могу. Ты за нас пошёл на крест, и Ты - можешь нас спасти. Поэтому
пусть будет воля Твоя. А я - пойду туда, куда пошлёшь.
Я замолчал, и Он, на иконе, молчал тоже. Какая-то необыкновенная
тишина сгустилась вокруг, и я вдруг понял, что в комнате я не один.
Кто-то стоит рядом, и смотрит на меня. В полутьме Его глаза были не
видны, но почему-то я знал, что сквозит в них неизбывная, неизмеримая
ничем земным грусть.
И что мне теперь делать? Я понимал, что надо молиться дальше, до
изнеможения, до обморока, - молиться, пока Господь не откроет Свою во-
лю.
Но что-то перегорело во мне, и сил никаких не осталось, в голове
гудело, точно там, внутри, кто-то лупил тяжеленным молотом по упрямой
стали, а стоило закрыть глаза - и плавали в черноте синеватые пятна. И
вместо того, чтобы продолжать молитву, я разобрал постель, сам не за-
метил, как оказался под одеялом, и последнее, на что меня ещё хватило
- это прошептать: "В руци твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, пре-
даю дух мой..." А потом - невидимый смерч закружил меня, и понёс, по-
нёс в безразмерное никуда.
Глава 9. Юг там, где солнце.
Серое лезвие шоссе истончалось у горизонта, где дыбились невысо-
кие, обросшие синеватым сосняком холмы. По обеим сторонам тянулось
ржаное поле, среди добела высветлившихся колосьев то и дело торчали
бурые пятна - вымахали-таки упрямые сорняки, непременный бурьян в ком-
пании с порыжевшим конским щавелем, и оттого поле казалось плоским не-
дожаренным блином.
Только вот не хотелось думать о той сковородке, где всё это про-
исходит. Тем более, подогревалась она отнюдь не снизу. Маленький, неп-
ривычно-синий солнечный диск намертво вплавился в блёклое небо, и ис-
ходили от него тягучие волны жара.
Автомат висел у меня на плече, по-уставному. Короткое движение -
и он уже в руках, готов к бою. Только вот с кем тут вести бой? Против-
ника не предвиделось, и всё-таки я знал, что скоро, очень скоро оружие
потребуется.
Впереди, в трёх шагах от меня, брёл по дымящемуся асфальту Мишка.
Он не слишком торопился, да и некуда ему было спешить, тем более, что
шею его перехватывала тугая верёвочная петля. Другим концом я предус-
мотрительно обмотал свою левую руку. Хорошая была верёвка, точнее,
капроновый шнур, полторы тонны держит на разрыв, так что никуда пацан
не денется.
Он тоже это понимал, и шагал не оборачиваясь. Загорелая его спина
поблёскивала капельками пота, и перечёркивали её кривыми зигзагами
багрово-фиолетовые рубцы - точно остановившиеся навсегда молнии. Ещё
не до конца запёкшиеся, набухшие, они сочились густыми бусинками кро-
ви. Странно, что после таких побоев Мишка вообще способен был идти,
но, тем не менее шёл, упрямо опустив голову, равномерно дёргались ост-
рые лопатки, и налетающий иногда лёгкий ветерок трепал его белобрысые,
с едва заметной рыжинкой волосы.
Всё было правильно и безнадёжно. Я понимал, что должен вскоре
сделать, лишь только дойдём до места. Ничего не попишешь, именно сюда
указала деревянная стрелка, и лучше уж я, чем кто-нибудь. Хотя при од-
ной мысли об этом желудок начинало крутить.
Солнце равнодушно поливало нас невидимым огнём, воздух дрожал, и
прокатывались иногда в нём упругие слепые волны, словно кто-то огром-
ный дышал прерывисто и страшно.
А серое в извилистых трещинах шоссе курилось синеватымм дымками,
и точно мышцы под слоновьей шкурой, подрагивали ломкие тени колосьев.
Порою мне казалось, что ещё немного - и разломится асфальт, полезет из
невозможных глубин оголодавшая, дождавшаяся-таки своего часа стая.
Вот ещё совсем немного, еще десяток шагов - и...
Что-то упругое толкнулось мне в грудь, я резко остановился, и ру-
ка сама собой потянулась за автоматом, а потом вдруг дёрнулся во мне
какой-то нерв, и заплясали в глазах жёлтые пятна, я вскинул голову - и
замер.
Впереди, шагах не более чем в пяти, стоял высокий худой старик в
снежно-белой пресвитерской ризе. Он опирался на длинный, с загибающей-
ся рукоятью посох и спокойно смотрел на меня.
Ни старик, ни его посох не отбрасывали тени.
Я осторожно взглянул в Мишкину сторону - тот, кажется, был не
особо удивлён, но только, - внезапно понял я, - разжалась в нём тоск-
ливая пружина ожидания, и лицо его - не видя, я знал это совершенно
точно, осветилось вдруг нерешительной улыбкой.
А ещё я знал, кто стоит рядом.
Это был действительно он, иеромонах Пётр, испарились и разделяв-
шие нас девяносто лет, и мост, откуда его сбросили, и даже первая моя
мысль - это лишь сон, и та растаяла в обволакивающей нас горячей дым-
ке.
Почему-то стало очень трудно дышать, и слезились веки - я так и
не мог отвести взгляд от серых, внимательных стариковских глаз. Огром-
ное расстояние было между нами, я понимал это, но понимал ещё и то,
что сейчас нет уже ни километров, ни дней, и что пять шагов, что сотня
лет - всё одинаково неважно.
Отец Пётр между тем медленно поднял свой посох - и я не понял,
как это случилось, но грудь мою сотряс непредставимой силы удар, это
не было больно, я не успел даже и испугаться, но что-то сильнее страха
и боли вошло в меня. С костяным треском рвалось что-то внутри, звенели
в ушах одному лишь мне слышные колокола, волна смертельной, одуряющей
тоски накатилась - и тут же схлынула, сменившись вдруг чистой, неотме-
нимой радостью, точно просыпаешься солнечным весенним утром, и впереди
- бескрайний, наполненный теплом и ветром день.
А ещё спустя мгновение я увидел солнце - огромное, оранжево-чис-
тое, оно висело почему-то совсем не там, где секунду назад - всё стало
не так, как раньше, лево и право поменялись местами, горизонт отодви-
нулся вдруг далекодалеко, и сводящий с ума жар обернулся мягким, раз-
литым в воздухе теплом.
А посох отца Петра направлен был теперь вправо, туда, где посели-
лось похожее на спелый апельсин солнце. Туда, - понял я, проследив
взглядом направление.
Туда, беззвучно подтвердил отец Пётр, уходя в полуденный воздух.
Секундой спустя его уже не стало, и ничего не было - ни шоссе, ни по-
ля, ни солнца - но продираясь сквозь густую, липкую черноту, я всё же
помнил: туда!
Лёгкий, точно семя одуванчика, лунный луч скользнул по моей щеке.
Точно звал куда-то, вытягивал из плотной тьмы.
Я открыл глаза.
Круторогий месяц, казалось, приклеился к оконному стеклу, заливая
комнату слабым, розоватого оттенка светом. Едва ощутимый ветерок тре-
пал занавески, и пахло растёртой между пальцами полынью.
Себя я обнаружил скрючившимся на диване. На полу валялось ском-
канное одеяло. Так вот, выходит, и заснул не раздеваясь? Сколько же
времени сейчас?
Оказалось, второй час ночи. Недолго, значит, я спал.
Однако за это время успел уже вернуться культурно отдохнувший Ни-
китич - из приоткрытой двери в дальнюю комнату слышался его мощный, с
невнятным присвистом храп.
Я резко поднялся, задев локтем выгнутую спинку стула.
Странно, но не было чувства, что это наяву. Напротив, и осторож-
ный лунный свет, и храпящий дядя Федя, и негромко скрипнувшая половица
- всё казалось ненастоящим, словно я, вырвавшись из той, запредельной
и жадной тьмы, провалился в чей-то чужой сон, а настоящий мир остался
там - на пшеничном поле, где к круто изгибавшемуся горизонту катилось
рыжее солнечное колесо, и высокий старик в белой рясе направил посох
туда, где...
Я и теперь чувствовал это странное направление - его и можно-то
было только чувствовать, настолько неуместными сделались слова. Меня
точно тянуло куда-то на пульсирующей в темноте ниточке. Здесь, в сон-
ном домике Фёдора Никитича, просто нельзя было больше оставаться. С
каждой секундой я понимал это яснее и яснее.
Неужели этот сон послан мне как ответ? Значит, вот так, Господи?
Но что же дальше? И вообще, Ты ли мне ответил? Или...
Огонёл лампадки едва заметно трепетал во тьме - точно колыхались
желтовато-зелёные крылья осторожной бабочки. И оттуда, с невидимых
сейчас икон, глядели в меня бездонные глаза.
- Да будет воля Твоя, Господи, - прошептая я, осеняя себя крест-
ным знамением. - Пресвятая Богородице, помоги мне, убереги от всякого
зла...
И ничего не случилось. Всё так же дрожали на дощатом полу пятна
лунного света, чуть слышно свиристела за окном какая-то птица, умирот-
ворённо храпел в дальней комнате загулявший Никитич. Разве что немного
ярче вспыхнула догоравшая лампадка, да и то - не померещилось ли?
Но всё так же дёргалась, звенела светлая ниточка, звало меня за-
гадочное направление.
Только вот куда направлен был посох? И что случилось на поле до
перевернувшего меня удара? Кого я вёл? Или наоборот?
Мишка!
Меня точно подбросило упругой, острой волной страха. Потому что я
знал - Мишке сейчас плохо, и если я промедлю хотя бы миг, тогда... Что
тогда, я не решался даже и подумать, как и не думал о том, откуда всё
это знаю, просто знал так же непреложно, как и то, что солнце взойдет
очень скоро, и поэтому просто нельзя опоздать.
Так, сумку на плечо. Дверь Никитич, разумеется, запер на толстую,
продетую в стальные скобы суковатую палку. Вынимать её - скрипу не
оберёшься, а мне ещё не хватало со стариком объясняться - тем более,
когда и сам ничего уже не понимаешь.
Я тихонечно поднял шпингалет, перемахнул подоконник и приземлился
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг