Краски расплылись, предметы съежились, пропали звуки - и теперь лишь
теплая чернота вновь дышала за окном.
- Вы понимаете, Саша, - улыбнулся Сутулый, оскалив прокуренные зубы,
- скептик не счел бы это доказательством. А может, я вас гипнотизировал?
Или крутил киномонтаж? Или вообще весь мир - комплекс скептических
ощущений? Так вот, по поводу гарантий. Я даю вам слово. Конечно, вы меня
видите в первый и, видимо, в последний раз, я не вправе рассчитывать на
доверие, и все же... Мы живем в разных мирах, но и вы, и мы - люди. Такие
вот пирожки, Саша. В конце концов, от вас не требуется слепая вера. Нужно
лишь прийти на вокзал завтра вечером, не позднее половины одиннадцатого.
Встать на платформе, лучше где-нибудь в центре - там будет максимальная
напряженность сканирующего поля. Вот и все.
Он поднялся со стула, хрустнул затекшей спиной.
- Пора мне. Да, кстати, - хмыкнул он, - я бы попросил вас не
распространяться о моем визите. Помимо очевидных соображений, есть и более
тонкие. Свобода манипуляций с реальностью зависит от информационного
насыщения среды. И зависит отнюдь не линейно. Впрочем, вы, насколько я
понимаю, не из болтливых.
- Последний вопрос, - не удержался я. - Почему вы пришли именно ко
мне? Не к его родителям, скажем?
- Потому что, - погрустнел Сутулый, - заменить Димку можете только
вы. Тут ведь не в одном желании дело, еще и сопряжение векторов должно
получаться. Ладно, все равно объяснять и долго, и бессмысленно. Это
Равновесие, Саша. Мы и сами его до конца не понимаем. Оно непостижимо. Ну,
прощайте.
Он кивнул мне и ушел в стену. Колыхнулись было на обоях салатовые
листики - и все.
А теперь я стоял на платформе, и вокруг сгущались тяжелые сумерки,
закат почти догорел, остались только желтые разводы у горизонта, и
высыпали в небе крупные, переливающиеся острыми лучами звезды.
И уже показался вдали тусклый фонарь электрички, люди на платформе
лениво колыхнулись, а я по-прежнему тупо глядел на старенькие свои
сандалии. Время почти приблизилось к назначенному, и сейчас мне полагалось
бы вспоминать всю свою жизнь, трусить, плакать или запоздало каяться в
грехах. Но ничего такого я не ощущал, хотелось лишь, чтобы поскорее
окончилось муторное ожидание, и еще - стояла перед глазами вчерашняя
картинка: плывущие наперегонки к острову Димка и Лешка. Я вдруг понял, что
грызущая меня все эти дни тоска схлынула, и я теперь такой же, как и
раньше, до отчаянного полночного звонка.
...Звонок дребезжал и надрывался, трещало что-то вдали, и метнулись в
глаза слепые серые тени, воздух разодрало сдавленным женским криком, на
секунду я повис в пустоте, а потом меня потащило куда-то в совершенно
невообразимом направлении, раскаленные иглы боли вонзились в каждую
клеточку тела, я пытался вдохнуть - но не получалось, нечем было дышать, и
я понял - все уже случилось.
Тогда я открыл глаза.
И был вагон электрички, я, как оказалось, притулился на краешке
деревянной, некогда отполированной лавки, и нацарапанные гвоздем слова
ничуть не удивляли, и окурки на полу перекатывались - то ли от тряски, то
ли от знобкого гнилого сквознячка - все, как обычно.
И все же что-то странное было в этом вагоне. Во-первых, окна. Лучше
сказать, их отсутствие - испещренные надписями стены тупо тянулись вверх,
незаметно переходя в своды потолка, откуда лился жиденький, грязно-лиловый
свет. Во-вторых, я так и не понял, где же он кончается, вагон? Как,
впрочем, и начинается. Вообще удивительные вещи творились тут с
расстояниями. В пределах вытянутой руки - вроде бы нормально, а чем
дальше, тем сильнее все вытягивалось, как-то неуловимо изгибалось и
кривилось, вагон то ли протянулся в бесконечность, то ли замыкался в
исполинского размера кольцо.
Значит, вот так это бывает? А я-то, глупый, на доктора Моуди
надеялся. Что ж, надо примириться с тем, что мы имеем. Именно что мы,
потому что имелись и другие пассажиры. Странно, как это я их не заметил в
первые секунды?
Не так уж и много их тут было, людей, и сидели они какие-то
нахохлившиеся, скучные. Ни разговоров, ни плача, ни ругани, кажется, они
вообще не замечали друг друга.
Неужели и я стану таким?
Нет, надо что-то делать! Успею еще насидеться на холодной лавке.
Медленно, точно слепой без поводыря, побрел я по вагону. Мрачные чудеса
продолжались. То я шагал и шагал, а до ближайшей скамьи не становилось
ближе, то вдруг за пару мгновений бывшее только что рядом оказывалось на
пределе видимости. Я взглянул на часы - но без толку, те не только не шли,
но даже стрелки с них исчезли, и лишь черные букашки цифр замерли в
голубовато-ледяном круге.
Пассажиры и в самом деле не замечали меня. Даже не отворачивались,
просто глядели мимо пустыми прозрачными глазами, точно уставились на
что-то там такое в бесконечности, и отвлекаться на всякую мелочь вроде
меня не собирались.
Я брел мимо них - угрюмых скукоженных дядек в гнусного вида рванье,
потерянных каких-то бабок в платьях мышиного цвета, бледных девчонок,
точно вырезанных из пыльного ватмана, уткнувшихся лицом в колени юнцов - у
одного, кажется, торчали на бритой голове наушники от плейера, только
ничего, конечно, в них уже не звучало.
А потом я увидел Димку.
Я узнал его сразу - и сердце сейчас же ухнуло в промозглую пустоту,
смяло тупой болью виски, ноги сделались ватными, будто в кошмарном сне,
когда понимаешь, что единственный шанс - это бежать, а бежать-то и нечем.
Только сейчас это был не сон.
- Димка, это ты? - стараясь скрыть дрожь в голосе, произнес я.
Он меня не замечал.
- Димка! - потряс я его за плечо. - Да ты живой или как?
И тут же понял, какую глупость сморозил.
- Димка... - обреченно прошептал я, присаживаясь рядом.
И тут он открыл глаза.
Мелькнуло в них недоверие, а потом отчаянная радость - и тут же она
сменилась страхом и какой-то собачьей тоской.
- Сан Михалыч, вы? Да как же это? Почему здесь? - забормотал он
непослушными губами. - Мне же обещали...
Недоговорив, Димка ткнулся головой в колени, и плечи его затряслись.
Звука не было, но я понимал, что это - страшнее любого плача.
- Димка, - протянул я. - Ну что ты, ну успокойся. Ну здесь я, все в
порядке, что-нибудь придумаем...
Он резко выпрямился.
- Что в порядке? - голос его зазвенел. - Что вы в этом ржавом гробу,
да? Вы же там должны быть, в мире, они же обещали мне!
- Кто тебе обещал? - растерянно выдавил я. - О чем ты, Дим?
Он мотнул головой.
- А зачем вы это сделали, Сан Михалыч? - прошептал он вдруг.
- Что, Димка? Что я такого сделал?
- Ну, это, - помолчав, сказал он. - Закрыли окна и пустили газ.
- Что?! - взревел я. - Ты что несешь, какой газ, какие окна?
- Ну вы же отравились, - смущенно произнес он. - Газом.
- Дим, - заговорил я медленно и спокойно, как полагается в таких
случаях. - Я никогда не травился газом. И ничем другим тоже. У меня и в
мыслях не было таких глупостей. Лучше скажи, почему ты прыгнул?
- Куда? - не понял Димка.
- Из окна строящегося дома, на углу Соколова и Петровской. С десятого
этажа.
У Димки округлились глаза.
- Я не прыгал, Сан Михалыч, честное слово!
- Тогда почему ты здесь?
- А вы?
И тут я начал что-то понимать.
- Рассказывай! - велел я. - Все по порядку, подробно, как если бы о
пройденном маршруте докладывал. А потом расскажу я.
Он заговорил, то и дело сбиваясь и путаясь, и все-таки с каждым его
словом картина прояснялась.
Оказывается, две недели назад я заперся в квартире, принял двойную
дозу димедрола и пустил из всех конфорок газ. Тихо и безболезненно отошел
в мир иной, оставив после себя записку: "Ребята, простите, если сможете. Я
виноват перед вами, но поверьте - так было нужно. Иначе я предал бы
человека."
Милиция, как полагается, начала следствие, но, конечно, ничего не
установила и спустила это все на тормозах. А Димка ходил в тоске, и думать
забыл о грядущих экзаменах, жизнь разом стала бессмысленной. Родители
пытались его утешать, он рычал на них так, что те сочли за благо
прикинуться тенью, ребята из клуба заходили, но с моей смертью байдарки и
палатки сделались для Димки бесполезнее сапог для зайца. Сперва он пытался
было выяснить, кто же тот гад, из-за которого я отравился, кого не захотел
предавать. Уж он, Димка, замесил бы эту сволочь всеми известными ему
приемами. Но расследование кончилось ничем. Версий не было. И не было
меня.
А потом в сгустившихся лиловых сумерках возник Сутулый.
Легенда оказалась примерно той же, как и в моем случае, разве что
умных слов поменьше. Зато больше космоса, суперцивилизаций и поворотов
времени. А умереть - это было Димке запросто, если я буду жить. Родителей,
конечно, жалко, но они перенесут эту боль.
Я хотел было высказать все, что думаю по сему поводу, но вовремя
осекся, вспомнив, что у меня тоже есть родители. И пусть они живут в
далекой столице, пусть видимся мы хорошо если раз в год, но - они есть. А
я так легко убедил себя, что они сильные люди, что вынесут эту муку.
Димке так же, как и мне, назначена была платформа. Кстати говоря, и
день совпадал - первое июня. И была та же вспышка, и сумасшедший полет
мимо всех измерений, а потом - этот гнилой поезд.
- Я не знаю, сколько я тут, - устало твердил он. - Тут же нет
времени. Может, час, а может, тысячу лет. Сидят все как приклеенные,
никого не добудишься. И ведь едем куда-то, чуете? А куда?
Я молчал. Такая, значит, двухходовка. Сперва его, после меня. Или
наоборот - теперь уж и не разобрать, что же на самом деле случилось в
реальности, какие там слои на что напластовались. Так, значит, и ловят
нашего брата. Где-то в непредставимой дали остался мир - как всегда,
зеленый и ласковый, веселый и жестокий, дождливый и солнечный. Но только
для нас с Димкой в нем уже не было места.
- Сан Михалыч, - тронул он меня за локоть. - А как вы думаете, кто
они такие? Ну, Сутулый этот и его компания?
- Не знаю, Дим, - сухо отозвался я. - Какая-то пакость, а вот поди
разбери, какая... Впрочем, может, нам и не стоит знать. Ты лучше о другом
подумай. Мы вроде как мертвые, но... Пока мы нужны друг другу, мы живы.
Понимаешь? Это, наверное, единственное, чего нельзя отнять.
Вагон мелко трясся, лиловый свет то нехотя сочился с потолка, то
вспыхивал вдруг изломанной молнией, и тогда лица пассажиров казались
вылепленными из белого, в розовых прожилках, мрамора. Едва уловимый запах
тянулся из каких-то незаметных щелей - не то крови, не то газа, я не смог
понять, да, впрочем, какая разница? И шарил по полу ледяными пальцами
ветер, мотало туда-сюда окурки, мятые фантики, засохшие яблочные огрызки,
и среди этого хлама болталась зачем-то маленькая пластмассовая пешка - от
дорожных шахмат.
А что бывает с фигурами, когда кончилась игра?
29.09.96
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг