Выдержать несколько ор. А потом все. Конец. Он не знал, что такое смерть,
но умирать не хотел. Отчаянно, по-детски, хоть и понимал, что это
неизбежно.
Раньше, в своих мечтах он иногда пытался представить себя на месте отца.
Как он говорит "нет" на эшафоте, как скачет в бой с мечом, как отбивается
один от десятка на узкой лесной тропе. Но он не хотел, чтобы мечты
воплотились таким страшным образом! Не хотел и не хочет! Неужели все? Дед
спокоен, и Леон тоже. Зато габладор буквально повис на бедном клирике.
Этот точно будет кричать и просить помилования. Он уже обвинил во всем
деда, словно его кто-то заставлял ехать во Фло. Эдмон вновь посмотрел на
отца. Если бы тот не погиб, он бы что-нибудь придумал. Но герцог Тагэре
уже никого и никогда не спасет.
Хорошо, что Филипп не поехал с ними, Филипп и Рауль в Гаэльзе, там их не
достанут, да и матушка, будем надеяться, в безопасности. И Жоффруа с
Сандером. Братишке теперь будет ещё хуже, он плохо сходится с людьми, но
они дружили, хоть он и старше на восемь лет. Если есть какая-то
справедливость, пусть те годы, которые не дожил он, доживет Сандер. Если
бы ещё он мог отдать ему свое здоровье и избавить от горба! Почему мы,
уходя, не может оставить то, чем владеем, самым дорогим? И все же как это,
умирать? Что чувствовал отец? Дед сказал, что и он, и Рауль умерли сразу и
что от таких ран не мучаются. Похоже, он считает, что герцог бросился на
меч врага сам, понимая, что спасения нет, и не желая сдаваться, но Эдмон
отчего-то думает, что Старый Медведь ошибается.
Юноша продолжал смотреть перед собой, постепенно проваливаясь в
серебристый туман. Юность и усталость брали свое. Эдмон не думал, что
заснет, но все-таки заснул.
2870 год от В.И.
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Вепря.
Эр-Атэв. Эр-Гидал
Последние полтора года это могло случиться в любое мгнб венье, Иоанн знал
о болезни владыки больше, чем кто бы то ни было, и все равно почувствовал
себя ужасно одиноким. Смерть Никодима окончательно отделяла его от всех
остальных. С настоятелем он мог говорить о доверенной ему тайне, теперь он
остался один. Потом он, так же, как некогда покойный владыка, присмотрит
кого-то более молодого и сильного, кто будет в состоянии нести это знание.
Если только встречать предсказанные времена не выпадет именно ему, Иоанну,
с нынешней ночи настоятелю обители Святого Эрастй Гидалского.
Завтра владыку Никодима с должными почестями упокоят на монастырском
кладбище, а ему предстоит путешествие в Эр-Иссар. Так уж повелось, что
наследники калифа Майхуба и святого Иоахиммиуса обмениваются клятвами.
Если умрет Усман, его преемник прискачет в пустыню Гидал, дабы преклонить
колени перед Вечноцветущим Посохом, когда же смерть посещает обитель,
новый настоятель именем святого Эрастй клянется соблюдать договор потомку
Майхуба Великого, держа в руках его саблю.
Общая тайна связала закоренелых язычников и эрастианских клириков, тайна,
важнее которой нет и не может быть в Благодатных землях, ибо он, Иоанн,
почитает таковыми все земли, населенные людьми.
Гидалская обитель не подчинилась решению Великого конклава, когда
Архипастырь Марциал отлучил и проклял всех, не принадлежащих Церкви Единой
и Единственной. Тогда в Эр-Гидал прибыл легат Архипастыря и потребовал у
братии покинуть пустыню и вернуть реликвию Иоахиммиуса в Кантиску, но
владыка Арсений ответил, что воля и клятва святого Иоахиммиуса для обители
превыше решения князей Церкви. Арсению пригрозили отлучением, но
настгятель выстоял, и посланец Марциала уехал ни с чем, если не считать
полудюжины монахов, побоявшихся покинуть лоно Церкви Единой и
Единственной. Кто знает, привел бы Архипастырь угрозу в жизнь или же нет,
но вмешался калиф. Владыка атэвов недвусмысленно дал понять хансирскимНи
Ифрана, ни Оргонда, ни Арция не стремились к схватке с атэвами, и обитель
оставили в покое. Трижды предпринимали попытки вернуть реликвию в
Кантиску, и трижды настоятели отвечали отказом. Паломники по-прежнему
пересекают море, дабы узреть Вечноцветущий Посох и облобызать икону
святого Эрастй Гидалского, столь непохожую на прочие его изображения.
Возможно, придется говорить с легатом Архипастыря и ему. И он тоже скажет
"нет", так как знает: Посох не единственная реликвия, доверенная обители,
и то, что хранится в заветном тайнике, не должно вернуться в Арцию раньше
назначенного времени.
Иоанн вздохнул. Он не хотел и не искал такой судьбы, когда в поисках
истинной веры пришел сюда, но он пронесет свою ношу столько, сколько
сможет. Никодим не исключал, что предсказанное Эриком случится уже на его,
Иоанна, веку, эначит, нужно быть готовым, знать бы ещё к чему. Владыка
Распахнул окно, и прохладный влажный ветер освежил разгоряченное лицо.
Зима в Атэве, как ранняя осень в его родной Пантане. Увидит ли он её хоть
когда-нибудь? Вряд ли, разве что ему выпадет все же встречать Вернувшихся.
Подумать только, ведь когда-то и он считал Эстель Оскору опасностью, а
Рене Сгинувшего распутником и еретиком. Правда, святой Циале он не молился
никогда, а святые сестры: Именно благодаря одной из них в душу Иоанна и
заползло сомнение, в конце концов приведшее его сюда.
Владыка Иоанн, настоятель обители Святого Эрасти Ги-далского, стоял у окна
и слушал влажный зимний ветер. Он не хотел битвы, но и не боялся её.
Песня гор
Огромная луна касалась вершин заснеженных елей. Таких высоких он не видел
даже в эскотских горах. Далеко внизу бесновался не смиренный зимой поток,
а дальше виднелась череда гор. Неужели он все-таки уснул?! Уснул в свою
последнюю ночь у гроба отца?! Или, наоборот, кошмарным сном были
проигранная битва, плен, гибель близких, а явью эти невозмутимые горы,
несущаяся среди ледяных наплывов река, синие тени на опаловом снегу: Он
был жив и свободен, и он был совершенно один. Где-то далеко завыл волк,
качнулась ветка, в лунных лучах бриллиантовой пылью взметнулось и опало
снежное облачко. Эдмон зачем-то коснулся шершавого холодного ствола, затем
поднес пальцы к глазам. Он не понимал, как оказался здесь, но ему было
удивительно спокойно.
Прямо по краю заснеженного обрыва вилась тропинка, и юноша медленно пошел
по ней, вдыхая пьянящий морозный воздух. Волки продолжали свою песню, под
ногами поскрипывал снег, шумела река, и эти звуки складывались в мелодию,
отрешенную и прекрасную, как сама зима. Песня гор становилась все громче и
отчетливей, словно за стеной заиндевевших стволов кто-то перебирал
серебряные струны. Это было бы похоже на гитару, но вряд ли родился
менестрель, способный так сыграть.
Теперь Эдмон не сомневался, что спит, и мучительно не хотел просыпаться.
Тропинка резко свернула в сторону, уводя от пропасти, и юноша вышел на
поляну, посреди которой плясал костер. Оранжевое пламя лизало сухие еловые
ветви, бросая теплые отблески на человека с гитарой. Тагэре затаил
дыхание, опасаясь прервать песню, но тот, у костра, его все-таки услышал и
прижал струны ладонью, обрывая мелодию. - Я рад, что ты пришел, Эдмон,
подходи и садись. Голос незнакомца негромкий, но звонкий, казалось, вбирал
в себя все мелодии этой безумной ночи. Юноша не мог ни удивляться, ни
противиться обаянию странного гитариста знавшего его имя. А тот ждал,
глядя прямо в душу огромными синими глазами. Эдмон видел подобные лица на
старых фресках, изображавших святых и вестников- Ты хочешь спросить о
многом, - улыбнулся незнакомец, - и в первую очередь, кто я, снюсь я тебе
или нет и откуда я тебя знаю.
- И еще, что с нами случилось на самом деле.
- А разве ты не помнишь?
- Значит, все правда. Отец мертв, утром меня казнят, а это мой последний
сон.
- Это так и не так. - Тонкие пальцы коснулись руки Эд-мона, и тот
почувствовал их живое тепло. - Смерти нет, это просто злая выдумка,
дружок. Есть Вечность, есть миры, по которым мы блуждаем, выполняя
предназначенное. Завтра ты покинешь один из них, только и всего. Для тех,
кто останется, ты уйдешь навсегда. Они это назовут смертью, но ты о них
даже не вспомнишь:
- Но это не так, - Эдмон умоляюще взглянул в совершенное лицо, - это не
может быть так. Я люблю Тарру, я: Отец не мог все и всех забыть и уйти. И
я не смогу. И что будет без него с Арцией и с Сандером:
- Вот ты какой, Эдмон Тагэре, - гитарист вздохнул, - жаль, что мы
ошиблись, решив, что старик имел в виду тебя. Что ж, если любишь, то вечно
пребудешь с этим миром и в этом мире. Обещаю тебе, что я не оставлю твоего
брата, а мы не оставим Арцию.
- Мы?
- Да, мы. Твой отец сделал то, что мог, и большего бы не сделал никто. А
теперь начинается наша песня. Не оплакивай, у него была красивая жизнь, а
смерть его искупила чужое зло.
- Я не понимаю, монсигнор.
- Называй меня Рамиэрль.
- Ты: Ты не святой, но ты и не человек.
- Да, не человек, но в тебе есть капля той же крови, что и во мне. Потому
я и говорю с тобой в этом месте. Ничего не
бойся. Ты выдержишь.
- Рамиэрль, во имя Эрасти, о каком зле ты говоришь? Что с отцом? Могу я с
ним хотя бы проститься? Он умер или нет? И откуда ты знаешь, что я
выдержу? Я: Я не хочу умирать:
Я боюсь испугаться.
- Ты выдержишь, Эдмон. - Рамиэрль отложил гитару и гибким движением
опустился у ног юноши, взяв его ладони в свои и глядя ему в глаза. - Я
помогу тебе, но ты и так бы выдержал. Я чувствую это. Ты догонишь отца, вы
ещё вернетесь в Арцию. Иными, в иное время и тогда, когда это будет нужнее
всего. А теперь должны спеть другие. Те, кто останется.
Верь мне, и все будет хорошо. Все встретятся и будут счастливы. Клянусь
Звездным Лебедем. Завтра я буду с тобой, ты этого не почувствуешь, наш
разговор для тебя станет сном, но я буду рядом. И не будет ни боли, ни
страха. В наших жилах течет Кровь Звезд, я не могу тебе солгать. Ты мне
веришь, Эдмон Тагэре?
- Верю.
2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Элыпа
Навязчивый рев труб ворвался в предутренний сон, .к счастью, не самый
приятный. Люсьен Крэсси предпочел бы его не видеть, хоть и пробуждение
было довольно мерзким. И не потому, что левый бок, по которому вчера
кто-то здорово врезал, припух и посинел, а выпитая фронтерская царка явно
была не из лучших. Похмелье и боль воин переживет. Не было чувства победы.
Отомстив Тагэре таким образом, они оказались ничем не лучше покойного
герцога, хладнокровно перебившего пленных. Даже хуже, так как Тагэре не
нарушал освященного Церковью перемирия.
Святой Эрасти, как же они вчера дрались! Если б не численный перевес и
растерянность и отчаянье, вызванные гибелью вождей, Агнеса вряд ли бы
победила. Интересно, что она затеяла? Эскотцы болтали, что она собирается
казнить пленников, ну да это вряд ли. Старик и мальчишка без Шарля ничего
не решают, тем паче старший сын герцога жив и свободен, равно как и внук
Старого Медведя, да и деньги, чтобы расплатиться с эскотцами, где-то нужно
брать, а за Этьена и Рауля заплатят немало.
Проклятый бок! И проклятые фронтерцы со своим зельем, вот уж воистину
дурной народишко, только и умеют, что продавать да продаваться, а как речь
доходит до чего дельного, так и нет их. Эскотцы, те хоть свои деньги
отрабатывают честно, а "усатые" хороши только вшестером сзади на одного.
Как вчера. Крэсси поморщился. Вот что не давало ему покоя. Вчерашний бой
не был боем! Это было убийство. За братьев он, может, и отплатил, но сам
замарался. Те же самые фло и Тагэре теперь имеют право мстить ему. Как
убийце, не как воину. Выходит, арцийские нобили так и будут истреблять
друг друга из-за угла, на радость Жозефу и Джакомо?
Люсьен кое-как прицарапал всклокоченную шевелюру и провел рукой по щеке.
Бриться или ну его? Все равно вечером в поход. Чем скорее взять Мунт, тем
лучше. А ещё Маль-вани с Тарве: Этих со счетов не сбросишь, тут драться
придется всерьез. Последнее немного подняло настроение, вчера они
отплатили за Кер-Оноре, но чья возьмет, все же решится в честном бою.
Барон вздохнул во всю свою немалую грудь и поморщился от боли, да, панцирь
надевать и думать нечего. Дай бог стеганую нижнюю куртку натянуть. Ну да
до свадьбы заживет.
Хлопнула дверь. Кого это принесло, хоть бы не от маршала! Батар не на
шутку бесил Крэсси. Его ночное появление у Агнесы, перешептывания,
значительное холеное лицо: Говорят, он начинал с Тагэре и ре Фло, а Тагэре
его попросил из маршалов, вот он и переметнулся. Пошлятина какая:
- Люсьен:
Слава Эрасти, это Эжен. Граф мог бы и поменьше щеголять своими тряпками и
манерами, но в целом был очень славным парнем. По крайней мере, вел себя с
Люсьеном и другими подчиненными ему нобилями не как начальник, а как почти
приятель. Впрочем, веди он себя иначе, и его, и Агнесу послали бы к
Проклятому. Они пришли отомстить убийце, а не сажать на трон кошачьего
сына.
Эжен Гартаж, как всегда, был одет с иголочки и чисто выбрит, но что-то в
его бледном и бесстрастном лице настораживало. Что-то было не так! Гартаж
посмотрел на Люсьена "евидящими глазами, а потом, не поздоровавшись, что
было немыслимо, выпалил:
- Крэсси, вы вчера пили царку с фронтерцами:
- Да.
- Вы выпили все?
- Нет, - удивился Крэсси, - её много не выпьешь.
- Я буду вам весьма признателен за угощение.
- Да, пожалуйста, - пожал плечами Люсьен, - наливайте да пейте. Только я
не припомню, чтобы вы с утра пили, тем более такую похабень.
- А я не припомню такого похабного утра, дорогой барон, - попытался
изобразить улыбку Гартаж. - Я только что пытался говорить с маршалом, но
он не пожелал меня принять.
- Вы имели в виду поход на Мунт? Надо бы поторопиться:
- Нет, Люсьен, я имел в виду казнь:
2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Эдмон старался смотреть только вперед и слегка вверх, хотя мучительно
хотелось оглянуться и рассмотреть тех, кто сзади. Спереди мир загораживала
спина Старого Медведя, по бокам шли эскотцы в полосатых плащах и глупых
плоских шапочках.
Страшно Эдмону не было, куда-то делись и боль, и отчаянье. Как ни странно,
он даже выспался. Юноше было стыдно, что он умудрился уснуть у тела отца,
он не помнил, как это случилось, но он уснул и, кажется, видел во сне
что-то очень хорошее. По крайней мере, он пришел в себя со странным
ощущением покоя и уверенности в себе и в том, что он выдержит. Он сын
Шарля Тагэре, и он покажет, что это значит. А вот о товарищах по несчастью
он беспокоился.
Дед и Леон едва держались на ногах, а по тому, с каким шумом Старый
Медведь выдыхал воздух, юноша понял, что тот на грани срыва. Габладор
озирался безумными глазами и трясся всем телом, пытаясь объяснить
облезлому клирику, что ни в чем не виноват и хочет говорить с Ее
Величеством. Нобили молчали, но смешной толстый мэтр Жанвье не выдержал и
велел трусу заткнуться, пригрозив рассказать, что из всех пленных именно
габладор больше всех кричал и о "Святом Духе", и об "ифранской дыне".
Габладор перестал выть. Ору или две не происходило ничего, если не считать
принесенного эскотцами завтрака, к которому никто не притронулся. Потом
кто-то из сторожей, переглянувшись со своими товарищами, поставил на
перевернутый бочонок флягу, барон Валлок выпил прямо из горлышка и
протянул мэтру Жанвье. Они молча передавали флягу по кругу, последним был
он, Эдмон, принявший её из рук Старого Медведя. Юноша отхлебнул пахнувшего
можжевельником напитка, у него перехватило дыхание, но он все же
проглотил, даже не закашлявшись, и вернул флягу владельцу, который
поклонился ему и тоже выпил.
Наверное, нужно было что-то сказать, но тут распахнулась дверь, и вошел
младший брат Жана Фарбье и с ним ещё один клирик, похожий на испуганного
хомяка. Им предложили приготовиться к исповеди, но Иданнэ сказал, что
святой Эрасти его поймет без посредников. Дед и Леон угрюмо кивнули, а
потом Эдмон услышал свой голос, говоривший, что убитых в спину не
исповедуют. И все равно пришлось ждать, пока оба священника, толстый и
тонкий, выслушают Жарвье и габладора и прочитают молитвы. Эдмон не сразу
понял, что их заставили присутствовать на собственной панихиде, но
отчего-то это его не испугало и даже не взволновало. Юноша, не отрываясь,
смотрел на лицо отца и словно бы слышал его голос. "Что бы ни случилось,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг