не изменяет память, циалианки по праздникам трапезничают вместе со своими
рыцарями.
- Это так, - подтвердила Анастазия, - но я никогда не любила подобных
забав.
- Потому что вы ненавидите мужчин, - поинтересовался герцог, - или же
потому что слишком их любите?
- Потому что, - начала Анастазия и замолкла, поняв, что любой ответ на
этот вопрос будет глупым.
- Так почему? - повторил герцог. - Жаль, мы сидим в темноте и я не могу
видеть выражения вашего лица, оно наверняка прелестно. В довершение всего
вы молчите. Что ж, если нельзя пустить в ход зрение и слух, придется
пустить в ход то чувство, которому темнота не помеха.
Соланж хотела что-то ответить, но не успела, почувствовав на своих губах
губы Шарля Тагэре. Он был немного пьян, но отвращения и страха это не
вызывало. Девушка сама не понимала, что с ней творится, но ни вырываться,
ни кричать ей и в голову не пришло. В каком-то странном оцепенении она
позволяла герцогу ласкать себя, не отвечая ему, но и не сопротивляясь. Он
что-то ей говорил, Сола пыталась понять, однако новизна ощущений и
какой-то непонятный ужас, захвативший её с головой, превратил её в
безвольную куклу.
Она не пыталась протестовать даже тогда, когда он со смешком толкнул се на
постель и, отбросив в сторону спасительное одеяло, улегся рядом, как был -
в бархатном костюме и сапогах.
- Это уже становится интересным, сигнора, - хрипловатый шепот над самым
ухом сводил с ума, - вы умеете говорить, я это знаю: наверное, вы не
хотите оскорблять свою святую словом? А как насчет действия? - Герцог с
силой прижал её к себе, а потом внезапно отпустил и встал. Она дрожала,
ничего не понимая, а потом все же повернула голову на шорох. Даже в
темноте было понятно, что Шарль торопливо раздевается. Анастазия не
столько видела, сколько угадывала его быстрые движения. Затем он снова
бросился на кровать, бесцеремонно притянув её к себе.
- Вы предпочитаете, чтобы вас раздевали, не так ли? Я к вашим услугам. -
Сдернуть с неё простенькую рубашку труда не составляло, сердце Солы бешено
стучало, она дрожала, но так и не смогла разлепить губ. Мысли лихорадочно
сменяли друг друга, с ней что-то делали, и она не могла ничего понять, а
потом пришла боль, и она не выдержала и слабо вскрикнула, но её, похоже,
не слышали. Наконец все закончилось, и герцог её отпустил. Она дрожала от
холода, боли и возбуждения, но не решалась перегнуться через него и
поднять сброшенное на пол одеяло. Она чувствовала себя грязной и
удивительно несчастной. В носу защипало, и Сола с силой закусила губу,
пытаясь не расплакаться.
О человеке, занимавшем последний месяц все её мысли, она словно бы и
забыла и пришла в себя, только когда герцог с силой сжал её плечо.
- Проклятый! - В голосе слышались одновременно бешенство и удивление. -
Почему ты мне не сказала?
- ч-ч-что? - выдавила из себя Анастазия.
- Что ты девственница.
- Сигнор не спрашивал.
- Но ты ведь: Или мне показалось? - Он был явно растерян. - Ты ведь ничего
не имела против:
- Я ничего не поняла, - прошептала девушка, - я: так вышло:
Он тихонько провел ладонью по её лицу:
- Плачешь? Конечно, плачешь:
- Холодно, - не к месту сказала Сола.
- Какой же я дурак. - Шарль наконец поднял одеяло, а потом привлек её к
себе, но на этот раз совсем иначе, осторожно и ласково. - Меня убить мало
за то, что я натворил. Я ведь был уверен, что у тебя была куча
любовников-рыцарей: Меня просто бесило твое ханжество, а оказывается, ты и
вправду была боговой невестой: Сделанного не исправишь, но что я должен
сделать, чтоб хоть как-то искупить? Что?
Анастазия всхлипнула и прошептала:
- Стань моим богом!
2862 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Медведя.
Северная Тагэре
Проехать здесь было нельзя, слишком низко свисали ветви, слишком густо
переплелись стелющиеся понизу побеги ежевики и ядовитых ползунов, не
позволяя всадникам покидать немногочисленные тропы. Даже пешеход в
высоких, по бедра, воловьих сапогах и тот проклял бы все на свете,
пробираясь через Живучку, как называли это место местные. Здесь ходили и
ездили только по дорогам, где по весне, дабы обуздать растительное
буйство, местные жители гоняли туда-сюда коров и быков, чтобы тяжелые
копыта повыбили дурь из молоденьких побегов. Без этого живая колючая
паутина быстро залатала бы прорехи в зарослях, и немногочисленные села до
зимы оказались бы в зеленой осаде, которая в месяце Волка сменилась бы
белой. Да, проехать здесь можно было лишь торными тропами, но двое
всадников легко пробирались сквозь чащу, причем сами ветви, казалось,
расступались перед головами изящных, не чета рыцарским боевым битюгам,
коней. На наездниках были темно-зеленые плащи с капюшонами, полностью
скрывавшие фигуры и лица. Ехали они молча, иногда останавливаясь и
прислушиваясь. Было тихо, если не считать гудения комаров, к слову
сказать, не покушавшихся на странных наездников, и щебета лесных пичуг.
Однако путники, похоже, обладали рысьим слухом.
Тот, что ехал первым, внезапно придержал коня. Второй, в точности как
отражение в зеркале, повторил его движение. Замерев среди зарослей, они
словно бы исчезли, растворившись в пронизанной солнцем зелени.
Первый вопросительно повернулся ко второму, и тот кивнул. Спешившись и
более не заботясь о лошадях, немедленно потянувшихся к спускавшимся чуть
ли не до земли ветвям, двое тенью скользнули между березами. Они знали,
кого ищут. Те тоже пробирались достаточно тихо, но нет-нет да наступали на
высохшие ветви, да и раздвигать колючие, переплетенные ползунами кусты
было делом непростым, не оставить здесь следов было невозможно. Было их
одиннадцать человек, все высокие, плечистые, в суконных кожаных куртках и
таких же шляпах, а лица до половины были прикрыты черными шелковыми
платками. Они пробирались вдоль тропы так, чтобы оставленный след был с
неё незаметен. Старший, чью куртку украшала богатая, хоть и потрепанная
перевязь, наконец кивнул, указав на место, где тропа делала крутой
поворот, обходя чудовищного вида огромный дуб, и шла под уклон к ручейку с
топкими берегами, вдоль которых вдохновенно цвели золотые калужницы.
Что-то шепотом приказав спутникам, главарь змеиным движением проскользнул
под спутанными ветками и, выбравшись на тропу, начал прилаживать
самострел. Работа близилась к концу, когда в горло человека с перевязью
впилась бе-лооперенная стрела и он, даже не вскрикнув, опрокинулся на
спину. Его товарищи заметались, лихорадочно озираясь. Кто-то бросился на
землю, двоек вожаку, а остальные - в лес. Не повезло никому. Выскочившие
на тропинку упали, пронзенные стрелами, оставшиеся в лесу захрипели,
обвитые ожившими ползунами, которые проявили проворство хаонгских удавов.
Вскоре все было кончено. Ползуны-убийцы так и не разжали объятий,
напротив, они затянули свои жертвы во влажную лесную почву, словно в
насмешку тут же выпустившую стрельчатые побеги редкого в этих краях
могильника. Двое вышли из-под прикрытия кустов и, подойдя к лежащим на
тропинке, равнодушно выдернули стрелы, а затем, подняв убитых за ноги и за
руки, легко спустили на болотистый бережок, где их постигла та же участь,
что и их товаришей, с той лишь разницей, что вместо не растущего совсем
в болоте могильника над убитыми поднялись бело-зеленые лапчатые листья
лягушатника.
Первый из путников вздохнул, как человек, хорошо и быстро выполнивший
нужную, хоть и не самую приятную работу откинул капюшон, и пробившийся
сквозь густую листву луч блеснул на золотых волосах. Золотоволосый
улыбнулся светло и радостно, словно не отправил только что к праотцам
несколько человек, потом встал на колени и что-то сделал с прилаженным
самострелом, причем на изумительно красивом лице скользнула плутовская
улыбка, от чего оно стало ещё красивее. Его товарищ, так и не снявший
капюшона, легонько коснулся плеча приятеля и кивнул в сторону ручья.
Первый улыбнулся ещё раз, и оба растворились в лесу. Не прошло и четверти
оры, как на берегу появились всадники. Эти ехали по тропинке не таясь.
Впереди на высоком сером в яблоках иноходце сидел светловолосый нобиль,
отдаленно напоминавший первого из лесных путников, но черты его были
резче, а плечи шире, да и был он явно старше, хотя вряд ли миновал
возраст, когда мужчину называют молодым. Идущим рядом гнедым управлял
юноша с дерзкими темными глазами и стриженными в кружок каштановыми
волосами, чем-то напоминающий горного медведя. Сзади виднелись пара
десятков воинов в синих с серебром туниках, надетых поверх легких доспехов.
Неожиданно серый иноходец налетел на какое-то препятствие, и тут же
раздался свист арбалетного болта. Всадник успел поднять коня на дыбы, а
затем послать его в сторону, в заросли, заодно схватив за узду коня своего
товарища. Воины торопливо выхватили оружие, но просвистевшая стрела
оказалась первой и последней. Нобиль, остановив властным жестом
темноволосого, склонился над тропинкой.
- Ага, есть, - он, не обращая внимания на возмущение своих людей, нырнул в
чащу, - не рассчитали немного, иначе или ты, или я ночи точно бы не увидел.
- Лумэны! - Юноша произнес это имя, как выплюнул. - Убийцы заугольные:
- Не докажешь, - откликнулся золотоволосый, - Проклятый, по своей земле
теперь придется в кольчуге ездить:
- Ты давно уже грозишься это делать, - отозвался "медведь".
- Тяжело же, - засмеялся его товарищ, - лето идет, жарко: а потом, сдается
мне, так просто я не помру:
Дальше лесные гости слушать не стали. Первый вскинул руку в странном
жесте, то ли прощальном, то ли благословляющем, и повернул к оставленным
лошадям. Его молчаливый спутник тронулся следом.
2862 год от В.И.
Вечер 9-го дня месяца Влюбленных.
Арция. Мунт
Жан Фарбье сидел, уставившись на разостланную на столе роскошную атэвскую
шаль цвета слоновой кости с разложенными на ней одиннадцатью кинжалами и
потрепанной, хоть и дорогой перевязью. Там же лежало несколько побегов
могильника и сидела, подрагивая горлом, живая жаба. Последнее
обстоятельство повергло временщика в полный шок, хотя в сравнении с
неоспоримым доказательством гибели Бонифация и его людей это было ерундой.
Итак, покушение сорвалось, Бонифаций или погиб, или, что было бы ещё хуже,
оказался в лапах у Тагэре, который, прислав этот подарок, без сомнения,
дает понять, что знает все. И не только о неудавшемся покушении. Да,
пожалуй, все погибли, потому-то тут и могильник, а жаба: Жаба, похоже,
напоминание о любимой присказке барона Обена: "Как жаба ни старайся,
дальше лошади не прыгнет". Да, красавчик Шарло всегда любил пошутить.
Неужели на него нет никакой управы?! Ни магия, ни мечи, ни стрелы с
хаонгским ядом. Все нипочем: А может, пусть его! Сидит в своем Тагэре,
гоняет эскотских разбойничков, и ладно. На корону он, вроде, не
заглядывается: Скоро родится, скажем так, наследник Пьера, и Шарло
перестанет быть опасен.
Зря он все это затеял. Дал врагу такой козырь, хорошо хоть Тагэре не
потребовал у Генеральных Штатов суда. Может, до лучших времен приберег и
доказательства, и, вполне возможно, самого Бонифация? А как ловко
подкинули ему подарочек. Прямо в кабинет, да ещё на столе разложили, на
шали Агнесы! И ещё жаба эта:
Фарбье в сердцах поискал глазами, чем бы прихлопнуть мерзкое земноводное,
не голой же рукой; и, наконец, остановился на толстенной Книге Книг,
лежавшей на столе из показного благочестия.
Жаба, не предполагая грозящей ей опасности, сидела враскорячку и
таращилась на Фарбье. Легкая добыча, не то что быстрые и осторожные
тараканы! Тяжеленный том с силой обрушился на ни в чем не повинную тварь.
Фарбье с брезгливой тиной поднял его, но на столе ничего не было. Он
перевернул Книгу Книг, и ему показалось, что он сходит с ума.
На тисненой обложке рядом с символом Церкви Единой и Единственной и Оленем
святой Циалы виднелось выполненное с необычайным искусством изображение
жабы, причем жабы, ухмыляющейся нагло и цинично, а ниже шло начертанное
замысловатой вязью изречение: "Уловляя, уловлен".
2862 год от В.И.
18-й день месяца Медведя.
Тагэре
Природа словно сошла с ума, никогда ещё Тагэре так не цвела, а может быть,
Анастазии так казалось потому, что впервые за свои двадцать семь лет она
была счастлива. Женщина любила мужчину, и в нем весь мир - от высоких
легких облаков до последней слабенькой травинки в углу замкового двора.
Сола уже не вспыхивала от бессильной ярости при мысли о беременности
герцогини. Напротив. Это подарило им свободу. Эстела проводила все время
или в постели, или в лучшем случае в креслах. Разумеется, ни о каком
супружеском долге не могло быть и речи. Шарль дважды в день заходил к жене
и оставался с ней около оры, большего он сделать не мог, да и сама Эстела,
похоже, не очень радовалась этим визитам, как и два прошлых раза обвиняя
супруга в своем недомогании. Анастазия была так счастлива, что любила даже
герцогиню, совесть циалианку не мучила, её вообще ничего не мучило. И
вместе с тем она была хитра, как змея или женщина, оберегающая свое
счастье.
Никому и в голову не могло прийти, что закутанная в белое скромница бледна
отнюдь не потому, что провела ночь в молитвах. Анастазия защищала свою
любовь от чужих глаз, а Шарля от циалианок. Она уже поняла, что Диана
караулит герЦога, как кошка мышь. Арцийская бланкиссима спала и видела
руками Тагэре поднять Арцию против Лумэнов и ордена, дабы поставить на
место предателя Фарбье и его ифранку, а в их лице Елену. Елене же,
напротив, было необходимо, чтобы в Арции было спокойно, а если Шарль
Тагэре станет представлять угрозу интересам Лумэнов, а значит, и
её,авирская змеища постарается тихонько, не вызывая подозрений, отправить
герцога к праотцам. Генриетту же устраивало противоборство между мунтской
и авирской обителями. В этой круговерти Шарло оказался заложником
страстей, раздирающих орден, и Анастазия делала все, чтобы в Фей-Взйе не
желали герцогу зла.
Женщина сама удивлялась своей изворотливости, сообщая наставнице только
то, что шло на пользу владетелю Тагэре но делала она это таким образом,
что со стороны должно было показаться: сестра Анастазия тяготится своим
пребыванием в Эльтском замке и не испытывает к его хозяину ничего, кроме
умеренного осуждения, столь уместного по отношению к закоренелым, хоть и
не опасным грешникам.
Что до остальных обитателей Тагэре, то циалианка так тщательно избегала
сильного пола, что все без исключения уверовали в её непорочность и
отрешенность от мирских страстей. Мужчины пожимали плечами, сетуя, что
такая красивая девушка заживо себя хоронит, старухи и почтенные замужние
женщины приводили её в пример молодым кокеткам, и особенно хорошенькой
чернокудрой жене Рауля-старшего, ожидающей в Эльте возвращения супруга из
очередной поездки. Делия с трудом ладила со свекром и предпочитала в
отсутствие мужа во Фло не оставаться. Злые языки поговаривали, что юная
женщина не слишком крепко запирает на ночь свою спальню, но подтверждений
этому, кроме безудержного стреляния глазами направо и налево, не было.
Особенно бурно Делия заигрывала с герцогом, и тот с удовольствием
перешучивался с прелестницей, но Анастазию это не волновало.
Циалианка уже поняла, что, если Шарло прилюдно флиртует с женщиной, у него
с ней ничего не было, нет и не будет. Ни Делии, ни Лоре, ни Марианне он
никогда не скажет того, что говорит ей, а её никогда не коснутся те
фривольные замечания, которые он отпускает в адрес заигрывающих с ним
красавиц.
Утром Шарль случайно встретил её у иглеция и сказал, что у его Солы
(герцог не терпел её церковного имени) глаза как колокольчики в утренней
росе. Этих слов и ещё его улыбки Анастазии хватило до вечера. Она
улыбалась детям и старикам, помогала садовнику, выкапывающему луковицы
цветов, ходила на кладбище кормить птиц и приводить в порядок заброшенные
могилы. Годилось все, что занимало руки и голову и позволяло скоротать
день. После ужина циалианка поднималась к себе и запирала дверь. К её
вечернему уединению привыкли, раньше она в эти часы действительно
молилась, думала, составляла письма в Фей-Вэйю и Мунт, теперь она
предавалась приятнейшему в мире занятию, а именно - ожиданию возлюбленного.
Герцог появлялся примерно через ору после полуночи, как и в первый раз,
перепрыгивая с заколоченного балкона на её подоконник, - заметить
стремительно мелькнувшую тень снизу было невозможно. Анастазия всегда
ждала его в полном циалианском облачении, правда, волосы под покрывалом
были тщательнейшим образом расчесаны и перехвачены так чтобы сразу же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг