послал лошадь туда. Та, тяжело поводя взмыленными боками, повиновалась.
Стена сплетенных ветвей расступилась и вновь сомкнулась, и они въехали на
небольшую поляну, посреди которой возвышался серо-лиловый валун, на
котором сидела худенькая женщина в ярко-зеленой тунике. Шандеру
показалось, что он сходит с ума, а она повернула к нему обрамленное
пепельными волосами личико, украшенное огромными глазами, когда-то
напоминавшими по цвету камень-листвечник, но сейчас более похожими на
весеннюю листву, просвеченную солнцем.
- Лупе! - Шандер бросился вперед, но она быстро отступила за камень.
- Прости, что позвала тебя таким образом. Я не хочу, чтоб меня видели
твои друзья...
- Но... Позвала? Ничего не понимаю? Как, ты в лесу?! Одна? - граф
сделал шаг вперед, и женщина, останавливая его, протянула вперед узкие
ладони.
- Шандер! Остановись и выслушай.
- "Слово дамы - закон для нобиля!" - ничего лучшего, чем эта цитата
из Кодекса Розы, в голову не пришло...
- "А для дамы закон - честь!" - бездумно ответила Лупе и опустила
голову. - Я не знала, что ты жив...
- Я сам себя почти похоронил, - Шандер больше не пытался подходить,
пораженный ее отрешенным тоном.
- Как ты спасся?
- Меня сначала спасли Рамиэрль и один гоблин, а потом - Герика.
- Да, про нее я все знаю, - серьезно кивнула маленькая колдунья, -
она и есть Королева Осени... И Эстель Оскора. Я гадала в прошлом году...
То, что уже случилось, теперь понятно, но, к несчастью, понимание пришло
слишком поздно...
- Лупе, но, может, продолжим этот разговор в другом месте?
- В другом не получится. Я теперь живу здесь.
- Здесь?! - у него не было слов. - Но здесь только утки да кабаны,
как же ты...
- Они ничем не хуже большинства людей...
- Я готов согласиться, что лучше многих, - разговор начинал его
тревожить все сильнее, на смену первой радости пришло предчувствие беды, -
но это не место для женщины... Ты уже не единожды пыталась бежать от себя,
разве это помогло?
- Нет, - согласилась она, - не помогло.
- Лупе, - граф говорил быстро, комкая слова, словно боясь, что не
успеет, - Лупе, возвращайся. Я все время думал о тебе... Когда я узнал,
что ты была в Мунте, что мы разминулись только на несколько дней, я чуть с
ума не сошел. Почему-то подумал, что ты вернулась в Белый Мост. Я был там,
но там только кошки и летние свечи. Я надеялся найти тебя в Гелани, и
вдруг такое чудо... Я ведь люблю тебя, я это понял уже давно... Помнишь,
как мы прощались у Симона? Ты ведь тоже? Правда ведь? Ты сейчас свободна,
Глео погиб, война кончена, впереди все новое. Настоящее. Давай вместе
забудем то, что было...
- Нельзя, - она сказала очень тихо, почти прошептала, но Шандер
осекся, словно налетел на невидимую стену. - Нельзя, Шандер... Мы потеряли
друг друга, когда расстались прошлой осенью, - она задумчиво накрутила на
палец легкую пепельную прядку. Мы действительно почти полюбили друг
друга... Меня мучило, что я замужем, что я тебе не ровня, но я была
влюблена, я даже осмелилась на Большой Расклад, и сказали мне, что у нас
может быть будущее... Но "может быть" не всегда становится "есть"...
Долго рассказывать, что со мной было. Ты погиб - это было известно
всей Гелани. Я ушла из города, встретила... Нет, это потом... Мы дрались с
годоевскими убийцами, я, и Хозяин пущи, и другие, мы помогали Рыгору и его
людям. А потом появился Луи... Я тебя уже оплакала и не думала, что что-то
может еще быть... И не было бы, если бы не смерть, которая торопила нас...
Шани! Я полюбила Луи... Родольф, он был моей выдумкой, ты - мечтой, а
Луи... Он стал для меня... всем.
- Понимаю, - кивнул Шандер, кусая губы, - то, что я слышал о нем...
Он был достоин тебя... Ты права, любовь всегда права... Но ты не можешь
здесь оставаться! Я готов стать твоим другом. Клянусь, я больше тебе
ничего не скажу, пока ты не успокоишься... Я могу долго ждать... Если
нужно, всю жизнь.
- Зачем, - она подняла глаза, - у тебя еще все случится... Я тоже
думала, когда узнала про тебя, что это конец... Но конца, пока мы живы,
быть не может. Просто у тебя теперь своя дорога, а у меня своя.
- Нет, у нас одна дорога! Проклятый меня побери! В Гелань или, еще
лучше, в мои владенья. Я не дотронусь до тебя, я даже приезжать туда не
буду, если ты не позволишь. Но я буду за тебя спокоен! Буду знать, что ты
есть, что тебе ничего не грозит.
- А мне и так ничего не грозит, - улыбнулась Леопина, - все, что
могло со мной случиться, уже случилось, и ни ты, ни кто другой ничего не
изменит...
- Но не можешь же ты жить одна, в лесу?
- Могу. Только это я сейчас и могу, Шани... Не знаю, что бы было,
если бы ты застал меня в Мунте. Сердце, оно ведь непредсказуемо. Счастье
это нам бы вряд ли принесло, но без счастья живут почти все. Может, я и
пошла бы с тобой, просто чтобы куда-то идти... Но тебя не было, и я
решила...
- Но... разве тут есть циалианская обитель? Или ее будут строить?
- Нет! Пока я жива, ИХ, - она произнесла это с неожиданной яростью, -
здесь не будет! Шани. Я больше не человек. Кэриун... Не знаю, тебе Рене
или Роман рассказывали?
- Да, - он медленно кивнул.
- Тогда ты поймешь... Кэриун позвал меня, и я согласилась. Прежняя
Хранительница топей погибла, и ее заменила я. Даже захоти я теперь все
изменить, это ничего бы не значило. Я привязана к Кабаньим топям, я их
часть, а они - часть меня... Я - Хранительница, Шани. Причем ставший
Хранителем человек, в отличие от эльфа, не может покинуть места, которому
он дает обет... наверное, мне не следовало с тобой встречаться, но ты
должен понять, что я - прошлое. Твоя жизнь теперь намного короче моей, и
ты не должен ее тратить, догоняя вчерашний день. Для тебя меня нет, пойми
это и прими...
- Нет! - крикнул Шандер.
- Да...
2230 год от В. И. 2-й день месяца Собаки.
Святой город Кантиска
Рене пошевелил губами, продолжая в мыслях разговор с женой, и быстро
прошел к Его Святейшеству.
Феликс принял герцога более чем официально, и причина была очевидна -
рядом с архипастырским креслом с видом оскорбленной в лучших чувствах
добродетели стояла Ольвия, предусмотрительно закутанная в скромную
темно-серую одежду, а три резных седалища у стены занимали Максимилиан,
духовник Ольвии Назарий, какового она притащила с собой в Святой город, и
какой-то незнакомый Рене клирик. Что ж, пить, так пить... Рене отвесил
пастырям полагающийся по канонам поклон и почтительно поцеловал перстень с
изумрудом, решив про себя, что если церковники станут уж слишком наседать,
он, Рене, прощаясь, "нечаянно" оговорится и поклянется Великими Братьями,
дав понять, что Эланд отнюдь не является вотчиной Церкви Единой и
Единственной.
Максимилиан оглядел герцога с ласковой укоризной и возвестил:
- Рене из дома Эландских Волингов! Твоя супруга перед Творцом и
людьми обратилась к Церкви с жалобой на тебя и находящуюся с тобой в
прелюбодейной связи дочь тарского господаря Герику. Так ли это? Признаешь
ли ты свою вину?
- Да, это так, - Рене гордо вскинул белую голову: слова были
произнесены, а играть в открытую было ему всегда легче. - Я люблю Герику,
она любит меня. Перед Богом и людьми она свободна, я же вины своей перед
этой женщиной не признаю, так как брак наш был устроен по политическим
соображениям и она с самого начала оговорила себе полную свободу.
- Так ли это, дочь моя? - удивленный и обеспокоенный тон кардинала
мог ввести в заблужденье кого угодно, но Рене прекрасно знал, что клирик
давно и во всех подробностях осведомлен о личной жизни эландских
властителей.
- Ваше Высокопреосвященство, - Ольвия немного замялась, из чего Рене
понял, что она не ожидала такого поворота дела, - я была выдана замуж за
стоящего здесь Рене совсем юной девушкой, и я была ему достойной женой. Не
скрою, - герцогиня потупилась, - нравы эландского двора в силу его
удаленности от Святого престола несколько более свободны, чем хотелось бы.
Но теперь, когда супруг мой должен принять корону из рук Церкви, я
намерена искоренить распущенность, дабы таянский двор стал одним из самых
благолепных дворов Благодатных земель.
Умно, мысленно одобрил супругу Рене, списать все на прошлые
заблуждения и обещать Церкви усиление ее позиций. Тем более Ольвия не
очень-то и рискует. Ее любовник вряд ли последует за ней в Гелань, а
искать себе нового поздновато, так что будущей королеве самое время
начинать думать о добродетели. По крайней мере, он, Рене, не намерен
мешать ей спасать душу путем плотского воздержания.
Максимилиан, казалось, обдумывал услышанное.
- Ты права, дочь моя, что нравы эландского двора лучше оставить в
Эланде, Церковь не склонна напоминать людям о свершенных ошибках, если те
покаялись и попросили прощения, но люди не столь склонны забывать чужие
грехи. Королева же должна быть вне подозрений, как никто другой.
- Брат Назарий, - бархатный взгляд клирика обратился к низенькому
седому духовнику Ольвии, - исповедовалась ли ваша духовная дочь в грехе
прелюбодеяния, и дано ли ей отпущение? Или же она не знает за собой
подобной вины?
Назарий робко заморгал подслеповатыми глазками и сообщил, что его
духовная дочь в совершенном грехе не каялась...
Ольвия наградила старика грустной и ласковой улыбкой и подтвердила,
что вины за собой не знает.
- Что ж, - вздохнул Максимилиан, - добродетель должна занять
причитающееся ей место. Я слыхал, что твоя кормилица, дочь моя, недавно
пыталась защитить твою честь, но была осмеяна?
- Да, - скорбно опустила голову Ольвия, - неразумные и злые над ней
жестоко насмеялись.
- Тот ли человек Зенобия, словам которого можно доверять?
- Да, - с трудом скрывая торжествующую улыбку, твердо произнесла
герцогиня.
- В таком случае мы хотели бы ее выслушать.
- Она здесь, Ваше Высокопреосвященство, - с чувством произнесла
истица, - Зенобия никогда не оставляет меня надолго.
- Пригласите ее.
Рене с возрастающим интересом наблюдал за тем, как разворачиваются
события. Он достаточно хорошо знал Максимилиана, чтобы понять, что тот
что-то затевает, но что? Впрочем, как бы то ни было, от Герики он не
откажется.
Зенобия вошла с сознанием собственной значимости, и Рене запоздало
пожалел о том, что за девятнадцать лет знакомства у него не нашлось
свободной минутки, чтобы придушить мегеру.
Максимилиан, выждав, пока кормилица оглядится, важно ее благословил и
попросил рассказать все, что она знает. Баба затараторила, как стая сорок,
жалуясь одновременно на всех. Похоже старая ведьма была истинным кладезем
сплетен и имела глаза на затылке и уши на животе, как раз на уровне
замочных скважин. Рене от отвращения передернуло, но Максимилиан слушал
старуху с невозмутимым лицом, не останавливая, но и ни о чем не спрашивая.
Постепенно словесный шторм начал спадать, и Зенобия, растерянно поморгав
лишенными ресниц хитрыми глазками, остановилась.
- Поклянешься ли ты, дочь моя, именем Господа, что все сказанное
тобой правда и то, о чем я тебя спрошу, также будет правдой?
Женщина, окинув недобрым взглядом Рене, истово приложила руки к
костлявой груди, где под платьем находилась надетая при именовании
восьмилучевая Звезда с Именем Творца.
- Хорошо, дочь моя. А теперь отвечай, кто является отцом второго сына
и дочерей твоей госпожи? Казалось, Зенобия онемела, а кардинал, не отрывая
от старой сплетницы внимательных глаз, внезапно ставших жесткими, задавал
вопрос за вопросом:
- Как давно Ольвия Арройя вступила в прелюбодейную связь с Огистом
Ганком? Как часто потворствовала ты ей в этом, передавая письма и
обустраивая и оберегая места свиданий? Принимала ли ты подарки от Ганка за
эти услуги? Как давно исповедовалась своему духовнику в этом грехе?
Старуха дрожала крупной дрожью, но молчала. И тогда клирик, тяжело
привстав, вызвал храмовую стражу.
- Что ж, если ты, дочь моя, не желаешь говорить правду служителям
Творца нашего, придется передать тебя в руки Скорбящих Братьев, ибо я имею
точные сведения, что ты занимаешься Недозволенной ворожбой...
Адмирал с удивлением слушал, как Максимилиан перечислял прегрешения
старухи, и в устах клирика невинная торговлишка противозачаточными зельями
и гадание на обычных простеньких картах (об этом Зенобия, видно, не имела
и понятия) разрастались до размеров чудовищного святотатства. Будь на
месте обвиняемой кое-кто другой, Рене бы искренне возмутился и не преминул
бы заявить, что в Эланде, хвала Великим Братьям, покуда обходятся без
синяков, но происходящее слишком живо касалось самого адмирала, и тот
промолчал. Свидетельница же под тяжестью возведенных на нее обвинений
неуклюже рухнула на колени и, безобразно голося, поползла к Феликсу, явно
намереваясь облобызать архипастырскую мантию. Архипастырь нетерпеливым
жестом остановил грешницу...
- Я готов поверить в твое раскаяние, если ты честно ответишь на
заданные вопросы.
Зенобия затравленно глянула сначала на побледневшую Ольвию, потом на
Рене, затем снова на герцогиню и тихо произнесла:
- Огист Ганк первый раз взял ее на семнадцатом году...
- То есть за три года до свадьбы? - деловито уточнил кардинал. - И
все это время она находилась с ним в связи?
Старуха вздохнула и, стараясь не смотреть на свою воспитанницу,
кивнула головой.
- А Огист Ганк к тому времени уже был женат, и твоя госпожа это знала?
Зенобия вновь согласно склонила голову...
- Жена Огиста Ганка - родная тетка по матери твоей госпожи?
Этот вопрос в ответе не нуждался, но свидетельница ответила.
Наступила напряженная тишина, затем Ольвия порывисто бросилась вперед,
намереваясь что-то сказать, но Архипастырь остановил ее властным жестом, и
та покорно отступила на указанное ей место. Феликс еще немного помолчал,
обведя строгим взглядом присутствующих. Странно, но даже не слишком
почтительно относящийся к Церкви Рене в этот момент невольно признал за
бывшим рыцарем духовную власть и право судить и вынести приговор. Наконец
клирик заговорил:
- Я выслушал жалобу Ольвии, супруги присутствующего здесь Рене. Я
выслушал объяснение Рене. Я выслушал свидетели и властью, данной мне
Церковью нашей Единой и Единственной, объявляю свое решение.
Дана Ольвия виновата в глазах Творца нашего в прелюбодеянии, обмане
Церкви и кровосмешении, ибо, вступая в брак присутствующим здесь Рене, она
находилась в преступной связи с другим мужчиной, связи, которую она не
прервала, и к тому же она лгала, принося клятву перед лицом Церкви и
Господа. Вину ее усугубляет то, что ее сожителем был женатый мужчина и
член ее семьи. Кроме того, прижитые с ним дети обманно получили достойное
и уважаемое в Эланде и за его пределами имя и, не зная о своем истинном
происхождении, могут невольно впасть в грех кровосмешения.
Рене лишь оставалось подивиться осведомленности главы Церкви - о
симпатии, возникшей между младшей дочерью Ольвии и одним из сыновей Огиста
Ганка, знали немногие...
- Исходя из услышанного и оглашенного, - Его Святейшество возвысил
голос, - я устанавливаю, что брак присутствующих здесь Рене и Ольвии с
самого начала был незаконным и объявляю о его расторжении. Единственный
прижитый в этом союзе общий сын может носить имя отца и ему наследовать,
но лишь если на то будет воля Рене Арроя. Присутствующую же здесь Ольвию я
признаю виновной в тяжких грехах и во имя спасения ее души призываю
добровольно уйти от мира, передав часть принадлежащего ей состояния в один
из циалианских монастырей, и вступить туда кающейся послушницей.
Самого же Рене, живущего во грехе со вдовой короля Таяны Герикой,
обязую освятить сей союз перед Творцом нашим, как только истечет
королевский вдовий срок. Объявляю приговор законным и обязательным. Арде!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг