добрых отношениях ко мне со стороны туманных тварей перед людьми, которых
только что чуть не прикончили, было бы не слишком разумно. Меня запросто
могли объявить ведьмой, и выбирайся потом из передряги как хочешь, тем
паче овладевшая мной сила покинула меня сразу же, едва я прогнала Охоту.
Странное это было чувство. Цель Гончих Тумана была для меня предельно
ясной: их выпустили наводить страх и убивать. Нет, они не могли загрызть
человека или причинить ему какое-то увечье, ведь их как бы и не
существовало. Это были тени, отражения, бегущие впереди идущей на нас
беды. Их сила была не в клыках - твари оживляли чудовищный, древний страх,
страх, который спит в самых дальних закоулках нашего существа и,
проснувшись, вынуждает бежать, пока не разорвется сердце, бросаться, Не
разбирая дороги, с обрыва на острые скалы, рубить топором руки своих же
товарищей, цепляющихся за борта переполненной шлюпки, хотя рядом есть
другие, пустые и полупустые.
Гончие Тумана несли с собой этот ужас и потому были смертоносны. Даже
самые сильные не могли долго сопротивляться их магии. И это при том, что
встреченная мной свора была лишь передовым отрядом древнего Зла,
вознамерившегося вырваться из каких-то неведомых нор, где оно скрывалось
веками. Пройдет не так уж много времени, и Белый Олень и его приспешники
обзаведутся реальной плотью. Тогда их можно будет убить, но и они пустят в
ход клыки, когти и кое-что похуже. Стая Соснового холма была первой, ее
спустили на Южный Эланд, явно желая посмотреть, что получится. А вот
Охотника с собачками не было, иначе мне не удалось бы так легко прогнать
тварей туда, откуда они пришли.
Если б у меня была возможность размышлять, я вряд ли бы догадалась,
что и как нужно делать, да и не могла догадаться. Нельзя умом постичь
непостижимое, но я подчинилась голосу своей порченой крови. Он шептал мне,
что свора видит во мне хозяйку, и я стала ею. Кровь подсказала мне, КАК я
должна приказывать псам, а вот ЧТО приказать, было уже делом моей совести
и моего разума. Я видела, что загнанные псами люди на грани безумия, что
еще немного, и самые слабые ударят в спину тех, кто еще сопротивляется
голосу стаи. И тогда я пошла вперед. За Явеллой тварям Ройгу делать
нечего! Всадник меня об этом предупреждал недвусмысленно. Псы растерялись.
Они признавали за мной право повелевать, но мой приказ отменял повеление
Охотника. На какой-то краткий миг я испугалась, что они меня не послушают,
но, к счастью, моя воля пересилила. Я многое поняла в этой схватке,
многому научилась. Каждая моя догадка, подтверждаясь, превращалась в
знание, давала уверенность в себе. Если мне повезет, то от стычки к стычке
я буду становиться сильнее, и, кто знает, может быть, придет время, когда
я на равных схвачусь с самим Ройгу.
Свора убралась. Я знала, что она будет без отдыха бежать и бежать,
пока не доберется до тех, кто ее послал. Скорее всего они догадаются, что
именно я прервала Охоту. Ну, тут уж делать было нечего. Рано или поздно
нам предстоит встретиться лицом к лицу, ну а пока мне нужно было что-то
говорить спасенным.
Мои поиски Рене закончились, ибо меня угораздило нарваться не на
кого-нибудь, а на эландского кардинала, который к тому же уже встречал
Преданного и знал, кому тот принадлежал. Наживку о том, что я укрывалась в
лесу у некоего отшельника, где я и отыскала рысь, Его Высокопреосвященство
проглотил не задумываясь. Равно как и утверждение, что странный плащ и
талисман - дары все того же доброго лесного дедушки, который с
наступлением весны отправил меня к людям, и я решила разыскать Рене, так
как возвращаться в Таяну боялась и не хотела.
Мне повезло, что люди, пусть и не осознанно, всегда и во всем
подражали эльфам. Так и Лебедь, символ клана, подаренный мне Астени,
великолепно сошел за атрибут святого Эрасти. Эльфийский талисман был
дружно объявлен священной эрастианской реликвией, а придуманный мною
отшельник - святым старцем, умерщвляющим за каким-то бесом свою плоть. Я
не спорила - пусть их верят, это их отвлекает от дурацких вопросов. Зато
Рене Аррою я собиралась рассказать все, как оно есть благо от Романа он
знал и об эльфах, и о Проклятом. Я почти не помнила герцога, но, слыша про
него только хорошее, почти не сомневалась, что мы поладим. Разумеется, я
ошиблась. Нет, Рене меня не разочаровал. Довериться такому было бы
величайшим счастьем, но я скорее дала бы себя разодрать на тысячу кусков,
чем рассказала ему правду.
Мы прибыли в Идакону на склоне дня. Кардинал Максимилиан,
демонстрирующий все шесть дней пути исключительную благостность и
величавость (видимо, чтобы свидетели того, как он прятался за чужую спину,
решили, что на самом деле ничего подобного не было и Его
Высокопреосвященство просто уединился для молитвы), немедленно потащил
меня к герцогу, но нам сказали, что он прошел к Шандеру Гардани. Я сразу
же вспомнила чеканный профиль, темные, слегка вьющиеся волосы, вечно
серьезные глаза... Шани был другом Стефана, да и ко мне вроде бы всегда
был добр, теперь же, если верить Максимилиану, граф был смертельно болен.
Во всяком случае, кардинал на выздоровление не надеялся.
По дороге в комнаты Гардани я лихорадочно соображала, как вести себя
в присутствии герцога, чтобы, с одной стороны, не показаться ему
окончательной дурой, а с другой - убедить его отослать посторонних и
выслушать меня наедине. Но все мои умные фразы типа "Я рада видеть вас,
Ваша Светлость, в добром здравии" моментально вылетели у меня из головы,
когда нам навстречу стремительно поднялся стройный седой человек с ясными
неистово-голубыми глазами. Мелькнула мысль - так вот кого мне все время
напоминал Эмзар! А потом я жалобно пискнула и самым неприличным образом
повисла у герцога на шее, уткнувшись лицом в черный колет. Так я плакала в
последний раз в своей жизни. Плакала в три ручья, самозабвенно, всхлипывая
и тряся головой.
У герцога хватило ума выставить всех, кроме, естественно, Шандера,
который не мог вставать. Рене ничего мне не говорил, просто обнимал и все.
Если б я действительно была всемогущей волшебницей, я бы остановила это
мгновение, так как все страшное, холодное, пустое, что держало меня
последние месяцы внезапно разжало когти и с жалобным мяуканьем кинулось
наутек, а я осталась с тем, кто сильнее, добрее и умнее меня. Не знаю, до
чего бы я доревелась, если бы не Шандер, посоветовавший Рене дать мне
какого-то омерзительного пойла, которым пользовали медикусы его самого.
Кольцо рук, сжимавших меня, разжалось, и я, все еще всхлипывая, подняла
голову и огляделась. Шани смотрел на меня с непритворным участием. Великий
Орел, как же он переменился! Если бы я не знала, что это он, я могла бы
тысячу раз пройти мимо и не узнать. Конечно, помни я его не глазами и
умом, а сердцем, я бы наверняка почувствовала благодарность и жалость, а
так мне просто было мучительно стыдно, что этот полуживой человек видит
мою слабость.
Рене между тем действительно плеснул в кубок какой-то пахнущей
горечью жидкости и потребовал, чтобы я выпила, ласково погладив меня по
плечу. Мое тело вспомнило этот жест, он и раньше меня так успокаивал. И
вот тут-то я вскинулась, как норовистая лошадь, которую вытянули кнутом.
Для него я была и оставалась безвольной дурочкой, которая позволяла
делать с собой все, что угодно. Он был в этом совершенно не виноват и не
мог знать, что я переменилась, но как же все это было ужасно...
2229 год от В. И. 28-й день месяца Иноходца.
Арция
Фредерик Койла покачивался в седле и бессмысленно улыбался. При всем
своем желании согнать с лица эту отвратительную гримасу он не мог этого
сделать. Как не мог остановить коня, выпить вина, что-то сказать,
выхватить оружие, убить Михая Годоя или же покончить с собой.
Единственное, что оставил графу тарскийский колдун, - это мысли. Ведь пока
мысль не превратилась в действие, не высказана вслух или не легла на
бумагу, нет ничего более бессильного и бесполезного. И Койла думал и
вспоминал, так как отогнать одолевающие его воспоминания было не в его
власти. Он вновь и вновь переживал ужасы олецькой ночи, глаза и уши
услужливо впитали в себя все мольбы и стоны, безумные глаза, перекошенные
рты. Теперь это будет постоянно преследовать его в том аду, в который
навеки превращена его жизнь.
Он никогда не забудет, как Годой пригласил его и арцийцев к себе, как
на него навалилась свинцовая тяжесть, от которой он на миг потерял
сознание, а потом пришел в себя от резкой боли. Лучше бы он не выжил, как
не выжило двое из гостей Михая оказавшихся счастливыми обладателями слабых
сердец. Остальные же превратились в марионеток, повинующихся любому
мысленному приказу регента. По этому приказу Раймон че Вэтрон перерезал
вены собственному сыну и выпил его кровь, а Рауль че Зиттке поочередно
убил двоих братьев и отца. Сам же Фредерик...
Тогда, в палатке ему и Таисию было велено только смотреть и
улыбаться, а потом пройтись по телам убитых. Графу казалось, что это-то и
есть самое страшное, но затем была Олецька, девушки на алтаре в
переполненной церкви и он с Таисием, при всех... Клирик, впрочем, не сумел
- подвела природа. Михай мог подчинить себе чужую волю, но не вернуть
унесенное временем и строгими постами, так что Койле пришлось заменить
старика с доставшейся тому девушкой. Зато Таисий помог ему, пронзив обеих
странным орудием в виде оленьих рогов. Это нужно было сделать таким
образом, чтобы кровь из пробитого сердца обязательно смешалась на алтаре с
кровью, текущей по ногам жертв. Человек, хотя вряд ли его можно назвать
таким словом, стоявший рядом с регентом, давал им четкие указания, что и
как делать, и они делали. Затем, перемазанные кровью и раздетые, они
отступили, а два тарскийца с лицами блаженных идиотов принесли огромную
белую свечу и водрузили ее на оскверненный алтарь. Годой сделал шаг вперед
и коснулся толстым пальцем фитиля, вспыхнувшего бледным пламенем. И тотчас
смертельным, звериным воем зашлась красивая рыжеволосая женщина, стоявшая
у самого портала. Затем к ней присоединились и другие. Белый дым, похожий
на туман над болотом, окутывал собравшихся, выпивая их жизни, их души, их
разум.
Те, кто был отделен от проклятой свечи залитым кровью алтарем,
нисколько не пострадали. Годой и его помощник произносили какие-то слова
на непонятном, но красивом языке, нараспев, словно читали молитву или
стихи. Они продолжали говорить, пока умирали люди, а затем остановились.
Сразу. Видимо, заклинание имело силу, только пока жертвы были живы. После
этого Фредерик ощутил приказ пойти, привести себя в порядок, поесть и
выйти во двор. И он сделал это! Смыл кровь в келье убитого монаха,
деловито привел себя в порядок, не забыв подобрать воротник и ленты в тон
апельсиновому колету, съел больше чем ел обычно, и, улыбаясь, спустился по
лестнице. У пояса висела шпага, за спиной кинжал, но все его попытки
вытащить их, чтобы убить чудовищного союзника или хотя бы свести счеты с
собственной жизнью, ни к чему не привели. Он все с той блаженной улыбкой
сел на коня и до сих пор едет рядом с тарскийцем, а сзади на своем муле
трусит Таисий, которому Творец и аскетическое прошлое помогают не больше,
чем Фредерику Койле его владение оружием. На лице монаха застыло то же
блудливо-довольное выражение, как и на его собственном...
А Олецька исчезла с лица земли. Пока регент делал свое дело в дюзе,
годоевцы деловито и умело уничтожали город и его жителей. Наблюдательный
ум графа помимо его воли перебирал никому не нужные подробности: то, что в
город вошли только тарскийцы, причем не какие-нибудь, а личная гвардия
Михая, что Михай Годой связался с каким-то чудовищным культом и что он
умеет превращать людей в беспомощных марионеток... Последнее арциец
испытал на собственной шкуре. Мысли Фредерика бились, как голубь в окно.
Неужели ум против магии - ничто? Нет, он должен придумать способ
освободить себя, чтобы отомстить, чтобы предупредить других...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МОЛЧАЩЕЕ НЕБО
Но вот и опять слез наших ветер не вытер
Мы побеждены, мой одинокий трубач!
Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер
Что тешит тебя в этом дыму неудач?
Я здесь никакой неудачи не вижу.
Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись
Я ни от чего, ни от кого не завишу.
Встань, делай как я, ни от кого не завись!
И, что б ни плел, куда бы ни вел воевода,
Жди, сколько воды, сколько беды утечет,
Знай, все победят только лишь честь и свобода,
Да, только они, все остальное не в счет!..
М. Щербаков
Глава 12
2229 год от В. И. 29-й день месяца Иноходца.
Центральная Арция
Дорога была в два ряда обсажена каштанами, защищавшими в жару
путников от неистового солнца, в котором так нуждались виноградники.
Теперь вековым исполинам придется послужить другим целям. Именно они
должны замедлить бег знаменитой таянской конницы. Если это удастся. Если
наспех сколоченный отряд, который приходится считать армией, сумеет
выиграть еще день, то... Дальше Луи не загадывал, он разучился думать о
том, что будет послезавтра, через месяц, через год, решительно окунувшись
в насущные хлопоты - где найти новых людей и оружие, в какой пригорок или
овраг вцепиться, как уйти из-под удара и как и куда ударить самому.
Он почти не спал, ел урывками, сутками не слезал с седла и сам не
замечал, как превращается в воина и вождя. Впрочем, теперь его такие
мелочи, как собственное реноме, не волновали. Принц еще раз осмотрел
позицию и довольно усмехнулся. Годится! Чтобы идти дальше, Михаю придется
завладеть дорогой - прорубаться сквозь виноградники, которые к тому же по
арцийской традиции отделены друг от друга широкими канавами, значит,
превратиться в пьяных черепах, к тому же рискующих из-за каждого куста
получить по голове. Им позарез нужна дорога, и вот ее-то и нельзя
отдавать. Нижняя Арция с ее редкими деревушками и городками оставалась
позади, Михай вплотную подошел к сердцу империи, где за каждым поворотом
или большое село, или город.
Конечно, теми жалкими силами, которые удалось наскрести, такую орду
не остановишь, но ее можно задержать, пока люди не укроются в Пантане,
куда Годой вряд ли полезет, или не уйдут в Кантиску или Мунт, о которые,
как очень хотелось верить принцу, узурпатор обломает зубы. Значит, надо
держаться. Если все пойдет хорошо, вот-вот подойдет арцийская армия, и
можно будет отбиваться, пока не подоспеет Архипастырь, а затем еще и
Мальвани, после чего с Годоя полетят его красно-черные перья. А пока
держаться, держаться и еще раз держаться!
Луи не думал о том, что будет, если император струсит и затворится за
стенами Мунта. Это было бы слишком страшно для сотен Лошадок, лежащих на
пути тарскийско-таянского войска. Если бы не дожди, на месяц задержавшие
убийц, странные дожди, потому что на Среднюю Арцию не упало ни капли,
империи бы уже не было... Но ливни прекратились столь же неожиданно, как
начались, Кадена вошла в свои берега, и дороги подсохли. Теперь на пути
Михая Годоя остались только они... А арцийцы, похоже, не понимают, какая
беда к ним идет, - ковыряются в своих виноградниках. Да и с чего бы им
верить дурным вестям, если они привыкли к хорошим? Хорошо хоть с "Котами"
повезло.
Этот веселый полк за излишнее пристрастие к женскому полу, без
которого стать полноправным "котом" считалось невозможным, был выставлен с
позором из столицы в провинцию. К счастью, командир "Котов" Жак-Здоровяк,
прозванный так по строгим законам армейского острословия (после того как
медик вытащил из его спины атэвскую стрелу, Жак кашлял кровью и не мог
обходиться без варева из каких-то вонючих трав), был ярым приятелем Матея
и поверил всему, что тот рассказал.
"Коты" встали под знамена Луи еще до того, как Гийом с Толстяком
привезли приказ маршала продержаться. Они и стали ядром маленькой армии
Луи, которой пока везло. Арцийцы уже неделю успешно кусали Годоя за пятки,
всякий раз умело ускользая от удара. За это время сыну Эллари Арцийского
удалось поднять и несколько гарнизонов лежащих в стороне от Новой Таянской
дороги городов, в которых дотягивали лямку поседевшие и погрузневшие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг