оставаться самой собой и при этом совершенствоваться в эльфийской магии.
Лицемерие и шум императорского дворца раздражали тарскийку, родовое гнездо
Годоев было разрушено гоблинами Рэннока, да и привязанности к нему в ее
душе не было, а в Высоком Замке хозяйничала молодая герцогиня. Появление
Герики напомнило бы Ланке о том, о чем напоминать ни в коем случае не
стоило...
Конечно, можно было остаться в Идаконе, поднимаясь с зарей на Башню
Альбатроса, день за днем ожидая, когда же над горизонтом появятся
долгожданные паруса. Героини старинных баллад и преданий поступали именно
так, но Герика следовать их примеру не хотела. Эстель Оскора отпускала
своего адмирала с улыбкой, а не со слезами, что бы там ни творилось у нее
в душе, но остаться в опустевшей без него Идаконе было бы слишком тяжело.
Она и так держалась из последних сил.
Рене умчался на свой корабль еще затемно, сбросив с плеч десять лет и
тысячу забот. В сущности, они простились ночью, и герцогиня Тарская не
собиралась выказывать посторонним, среди которых оказалась и замотанная в
черное до самого носа старая Зенобия, своих чувств. Не прийти же в порт
она не могла - это оскорбило бы эландцев. Так заведено - женщины провожают
корабли и ждут. Мужчины машут им с палубы и уходят, чтобы, если повезет,
вернуться...
- Идут! - разумеется, первой оповестила о том, что от "Созвездия"
отвалил баркас, Белка, не пожелавшая возвращаться с отцом и молодой
мачехой в Гелань. Впрочем, маринеры уже считали дочку Шандера Гардани
своей и к тому же почти невестой младшего Рене. И сам новоиспеченный
таянский герцог, и его наследница вызывали в Эланде самые горячие
симпатии. Белка ж, с раннего детства возненавидевшая всяческие придворные
церемонии, направо и налево заявляла, что жить можно только здесь, на
севере. Герика прекрасно понимала девочку, она и сама бы дорого дала, чтоб
никогда в жизни не видеть напыщенной роскоши мунтских дворцов,
кисло-сладких физиономий нобилей, наглых столичных нищих и раздувшихся от
сознания собственной значимости академиков... Именно весь этот сброд и
заставил Рене почувствовать свои годы, превратив победу если и не в
поражение, то в какую-то мелочную ежедневную возню.
Если б можно было вернуться к тому, с чего они начинали, - к свободе,
осознанию того, что каждый миг может стать последним, а значит, нельзя его
пропустить. Впрочем, Рене сумел-таки погнать время вспять, и его подруге
грех на это сетовать. Пусть уходит и возвращается таким же, каким он был,
когда она впервые пришла в Идакону...
Солнечный луч скользнул по белым волосам, превратив их в эльфийское
серебро, и у Герики, следившей за приближающимся баркасом, сжалось сердце.
Старый эландский обычай возвращаться перед дальней дорогой на берег, чтобы
еще раз сказать тем, кто остается, слова любви и надежды, клирики называли
пережитком ереси, но для моряков это было куда важнее церковного
благословения.
Умный Максимилиан решил, что если что-либо нельзя уничтожить, это
нужно использовать в своих целях. Облеченный в парадные одежды, кардинал с
присными торжественно вышли на причал, явно намереваясь напутствовать
уходящих. Клэр слегка подтолкнул Герику, указав ей чуть в сторону от
святых отцов, и тарскийка помимо воли усмехнулась. Соседями клириков
оказались гоблины, возглавляемые Урриком.
Как ни странно, добровольно принявшие на себя обязанности
телохранителей императора горцы и маринеры прекрасно поладили - здравый
смысл, природная порядочность и уважение к чужой отваге взяли верх над
фанатизмом и предубеждениями. В Арции Ночной Народ ко двору не пришелся, а
в Таяне слишком свежи были воспоминания о Михае Годое, но в Эланде
корбутцы нашли добрых друзей. Впрочем, Шани твердо решил убедить своих
подданных в том, что гоблины столь же виноваты в преступлениях ройгианцев,
как сами таянцы в подлости Тиберия. Зная волю и упорство нового таянского
правителя и любовь, которую к нему питали в Гелани, Герика не сомневалась,
что между Рысью и Зубром вскоре наступит самый что ни на есть долгий и
приятный мир.
А мир, похоже, пришел в Благодатные земли всерьез и надолго. Атэвы и
те прекратили набеги на южные города и выказывали не свойственное им
дружелюбие. В Арции по всем статьям начинался золотой век, и трудно было
понять, отчего на душе было тревожно, пусто и муторно...
Баркасы - сначала с "Созвездия", затем с "Ветра" - причалили. Гребцы
опустили весла и приготовились ждать возвращения капитанов. Рене,
сбросивший пышные императорские одежды и с наслаждением надевший простое
платье маринера, впрочем, необыкновенно ему идущее, прыгнул на землю
первым. За ним последовал Ягоб. Несмотря на то что поход обещал стать
просто приятной прогулкой, Герика была бесконечно благодарна зятю Димана
за настырность, с которой тот навязал Рене свое общество.
Запретить вольному капитану идти туда, куда он хочет, нельзя, и Рене,
хоть и сквозь зубы (раздражала излишняя заботливость), согласился с тем,
что "Осенний Ветер" пойдет к неведомым землям вместе с ним. И вот сегодня
Ягоб, как всегда затянутый в серое, весело улыбался провожающим,
подмигивая хорошеньким женщинам. Рене тоже слегка улыбался, но по сторонам
не глядел. Легкой, почти эльфийской походкой, так не похожей на обычную
моряцкую развалочку, император приблизился к старому Эрику.
Герика знала, что сейчас произойдет. Глава Совета Маринеров примет из
рук уходящих символические ключи от якорных цепей, которые будут храниться
в зале Совета до того дня, когда "Созвездие Рыси" вновь войдет в родную
гавань, или же вечно, если корабль не найдет дороги домой. Возлюбленная
Рене видела такие ключи, укрепленные на черной каменной доске, где
выбивались название корабля, имя капитана и год, месяц и число, когда он в
последний раз покинул Идакону. Под черной доской стоял массивный стол с
гематитовой крышкой, именно на нее Эрик сегодня на закате водрузит бережно
принятые им ключи с "Созвездия" и "Осеннего Ветра".
Рене встал на одно колено и протянул старейшине узкую шкатулку,
которую тот и принял, произнося известные каждому маринеру слова: "Уходи и
возвращайся, что бы ты ни встретил на пути". В ответ Рене, глядя в глаза
Эрика, отчеканил ответную фразу: "Я вернусь, потому что меня ждут".
После этого наступало время прощания с близкими, но на сей раз все
пошло иначе. Первым нарушил обычай Максимилиан, по знаку которого причал
огласило торжественное и строгое пение. Как бы ни относились маринеры к
Церкви Единой и Единственной, не почувствовать торжественности и
уместности этой суровой музыки они не могли. Когда отзвенели последние
звуки, усиленные водой, кардинал произнес короткую проповедь, которая не
вызвала восторга, но и отторжения не последовало. Люди согласились с тем,
что поп во многом прав и к тому же желает путникам удачи, а от этого еще
никому худо не было. Зато то, что случилось потом, внесло сумятицу не в
одну душу.
Рене Аррой, получив напутствие Эрика и благословение Церкви, подошел
к своему сыну, стоявшему рядом с Белкой. Следующей должна была стать
Герика, после чего на площадь выкатят бочонки с атэвскими винами и все
выпьют за удачу и возвращение... Однако пронзительный кликушествующий
вопль раздавшийся над пристанью, мало напоминал пожелание счастливого
плавания.
Старая Зенобия пришла отнюдь не из любопытства. Нянька Ольвии,
пронзительно крича, тыкала скрюченным пальцем в сторону Рене, а с уст ее
срывались проклятия. Сотни людей на площади Альбатроса ошалело слушали
разносящиеся далеко слова. Старуха знала, куда бить, и била наотмашь.
- ... чтоб ты ждал смерти и не мог дождаться, чтоб тебе стать
защитником своих врагов и губить своих друзей, и чтобы ты никогда не
вернулся к своей шлюхе, чтобы вы бежали друг за другом и не догнали! Да не
найдется такого камня, где б ты мог преклонить свою голову, пусть не будет
у тебя могилы ни в море, ни на земле, пусть твоя память станет пыткой, а
память о тебе - позором... Чтоб увидел ты, как твое семя уничтожает друг
друга, а твой дом зарастает волчцами, пусть... - старуха схватилась за
горло и, испустив короткий глупый звук, завалилась за спину, тяжелая юбка
задралась, и стало видно, как конвульсивно дергаются иссохшие ноги. В шее
Зенобии торчал кинжал с роговой рукояткой.
Люди растерянно оглядывались, но Роман, стоявший сзади Рене, сразу
понял, в чем дело, и бросился к кучке гоблинов. Криза дерзко взглянула в
глаза эльфу:
- Разве ты не знать... Проклятье не жить, если убивать ведуна, пока
он не кончать... Вы чуть не опоздать!
- А ведь она дело говорит, - пожилой маринер вздохнул с явным
облегчением, - так оно и должно быть: нет колдуна, нет и колдовства...
- Вот ведь гадина, - в сердцах плюнула какая-то женщина... - Сама
шлюхой была, шлюху воспитала, и туда же... Да любой другой вместо капитана
эту Ольвию еще пятнадцать лет назад...
Поступок Кризы вызвал живейшее одобрение, и раскрасневшаяся от
смущения орка в конце концов спряталась за спину Уррика со словами: "Мне
они нравиться... Оба. Капитан и невеста. Я хотеть, чтобы они встречаться и
жить вместе! Старая мешать..."
- Так и будет! Спасибо тебе! - Рене уже стоял рядом. - Хотя убивать
ее вряд ли стоило, старая ведьма совсем рехнулась!
- Она не была безумна, - Максимилиан не замедлил сказать свое веское
слово, - то, что она делала, совершенно очевидно являлось Запретной
магией, причем направленной на то, чтобы нанести смертельный вред. По
закону это преступление, карающееся смертью. Да, эта девушка поспешила, но
лишь потому, что сочла необходимым остановить смертельно опасное
колдовство. Именем Церкви нашей Единой и Единственной я, ее смиренный
слуга, свидетельствую и утверждаю, что именуемая Кризой невиновна и
поступок ее угоден Творцу нашему!
На сей раз выступление клирика было встречено восторженным ревом.
"Вот так и завоевывают сердца и души", - подумал Рене и столкнулся
взглядом с Герикой.
Тарскийка слышала все слова, произносимые Зенобией. Видимо, странный
и опасный дар действительно покинул ее, так как волна Силы, которая смела
бы с лица земли мерзкую старуху, не поднялась. Просто сердце женщины сжала
ледяная чудовищная лапа, а ноги словно бы приросли к земле. К
действительности ее вернули слова, которыми вполголоса обменялись Клэр и
Эмзар.
- Мне это не нравится, - голос владыки Лебедей был тревожен, - не
могу понять, в чем дело, но что-то произошло...
- Я почувствовал, - Клэр выглядел до предела озабоченным, - их надо
остановить...
- Поздно, - прошептал Эмзар, - они все равно уйдут, они должны
уйти... Это та судьба, против которой нельзя бороться, именно потому, что
ее можно победить. А затем... Затем наступит конец всему...
Дальше Герика не слушала. Сжав зубы, она стремительно пробивалась к
Рене, и люди с готовностью расступались перед ней. Император стоял рядом с
гоблинами, рядом маячил Максимилиан, из-за плеча Арроя сверкнули синие очи
Романа, но дочери Годоя не было никакого дела до того, слышит ли ее
кто-нибудь.
- Рене! - она бесстрашно взглянула ему в лицо. - Или убей меня здесь
и сейчас, или возьми с собой.
Ей не было никакого дела до восторженно-одобрительных взглядов,
которыми обменялись люди на площади. Ей вообще не было ни до чего дела.
Она видела только своего адмирала, который со смехом прижал ее к себе.
- Ну, разумеется, ты поедешь со мной. Назло всем пророчествам мира!
Как я теперь могу тебя отпустить?!
- Правильно! - просияла Криза. - Это нужное дело. Нельзя
расставаться, если можна потом теряться! Я так хотеть для тебя счастье!
- Спасибо, плясунья. - Рене положил руки на плечи девушке. - Вот,
возьми на счастье мое оружие... - и протянул побледневшей орке свою шпагу,
а потом звонко расцеловал девушку в обе щеки. - Ты ведь теперь моя сестра.
Сестра по оружию.
- Мы всегда быть тебе и твоим потомки сестра и брат, - Криза
протянула обе руки к Рене, а Уррик громко добавил:
- Клянусь именем Истинных Созидателей, орки Юга вечно будут друзьями
и союзниками Арроев. В беде и радости!
- В радости и беде! - подтвердил герцог, а Герика, лихорадочно сорвав
с руки браслет из темного металла, протянула его гоблину.
- Уррик! Это тебе от меня. На память обо всем, что было... Обо мне, о
Шандере, и, - она улыбнулась, - о Преданном.
Гоблин молча взял шелковую ленту, служившую женщине поясом, и поднес
к губам:
- Я сохраню подарок той, в ком течет кровь Инты...
2231 год от В. И. 20-й день месяца Иноходца.
Арция. Мунт
- Здоровье императора! - Жюльен-Огурец поднял пивную кружку. - Какое
счастье, что Рене Счастливый распустил эту мразь - я имею в виду тайную
канцелярию. Только я бы на его месте посадил бы всех синяков на кол, а
доносчиков бы утопил в Льюфере.
- И не говорите, - хозяин "Счастливой Свиньи" был не менее решителен
и кровожаден, - сколько достойных людей сгубили эти мерзавцы.
- А вы слышали, - Жюльен тоненько хихикнул, - что случилось с бывшим
любимчиком Бернара, этим ре Прю?
- А, помню, чернявый такой красавчик...
- Уже не чернявый! - прыснул Огурец. - И не красавчик! Его моль
сожрала!
- Чего?
- Чего-чего! Моль! Так что теперь у него ни усов, ни волосов... Гол,
как тыква. Бровей и тех нет. И не растут... Мало того, как он где
объявится, вся окрестная моль к нему слетается...
- Твое здоровье, - толстяк Жан-Аугуст, давясь от смеха, подлил мазиле
свежего пива, - как же это так вышло?
- А поделом мерзавцу! Он сцепился с другим фискалом, и тот на него
наслал моль. Синяки-то даром что объявили себя врагами Запретной магии, а
колдовством баловались направо и налево. Это нам было ничего нельзя, а
сами... - Огурец возмущенно стукнул опустевшей кружкой по столу, и хозяин
поспешил ее наполнить.
- И что дальше, почтенный?
- Дальше? Ну, Прю грохнулся в обморок, и пока он так валялся, моль
его и отделала...
- Уж больно скоро.
- А это была какая-то непростая моль! Представляешь, она все сожрала!
Этого... вообще нашли в чем мать родила. Из синяков он, конечно, вылетел.
И волосы у него расти перестали...
- Ой, насмешил, - толстый трактирщик схватился за бока, - а ты-то
откуда знаешь?
- Люди рассказывают, - неопределенно пожал плечами мазила, скромно
умолчав о том, что среди тех, кого он предлагал утопить в Льюфере, была и
его скромная персона. Правда, ему повезло. Покойный Куй был человеком
аккуратным и, даже умирая, озаботился уничтожить все свои бумаги, дядюшка
Шикот помер два года назад, а Арман Трюэль, унюхав, что дела Годои плохи,
решил, что с молодым и глупым Луи и бешеным Рене ему не сговориться, и
исчез. Огурец остался без присмотра и благоразумно стал дожидаться
победителей. Когда в Мунт вошли резестанты, мазила выполз на свет божий,
напоминая всем и каждому о своей былой смелости. Сие возымело успех, тем
паче что Мунт был изрядно прополот господами фискалами и отыскать в нем
настоящих резестантов было бы трудновато. Огурец же со своим длинным
языком и умением без мыла влезать в любую дыру на второй день после входа
Луи в город уже малевал победителей, рассказывая им всяческие ужасы про
годоевские времена. И все же, все же зря он рассказал трактирщику про ре
Прю, ведь о его позоре, равно как и о том, что он оказался единственным,
кого извлекли из-под обломков живым, знали только фискалы! Художник со
вздохом взглянул на полупустой пивной бочонок:
- Ну, спасибо, почтенный Жан-Аугуст, пошел я, забегу к тебе
как-нибудь.
- Заходи, почтенный, - улыбнулся трактирщик, - хоть ты сейчас и в
гору пошел, но такой свининки, как у меня, вряд ли где еще попробуешь. Ты
где сейчас?
- Личный живописец графов Батаров...
- Как же тебе удалось?
- Старый граф сам разыскал меня, - скромно потупился Огурец. -
Помнишь, я приводил к тебе зимой женщину, она приходила в город от принца
Луи, вечная ему память.
- Вечная память, - вздохнул трактирщик, вновь наполняя кружки.
- Так вот она приходила к Батарам, за домом которых эти проклятые
синяки следили. Я едва успел увести бедняжку, правду сказать, я не думал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг