помощь нашей психиатрии..." - после всего этого она странным образом
успокоилась. Перестала принимать какие-либо транквилизаторы, но целыми
днями гуляла в Ботаническом саду, не обращая внимания на малого, нагло
топающего по пятам. Питалась любимыми кашами и творогом, снова стала
читать много по-английски. Постепенно она разобралась во всем происшедшем,
картина выстроилась, и чтобы закрепить ее, она стала объяснять все дочери
- Оля слушала, раскрыв рот, о заграничных родственниках, о наследстве,
вокруг которого кипят страсти по обе стороны границы, о кавказских мафиози
и вежливом гэбэшнике, произносящем "в соответствии с законодательством
нашей страны" как остроумную шутку. Ольга получила аттестат со средним
баллом четыре с половиной, но поступать, естественно, никуда и не
пыталась, устроилась на почту в своем дворе, в отдел доставки и большую
часть времени проводила с матерью - словом, обычная семья, инвалид-мать и
при ней обреченная на каторгу, пока мать жива, то есть, лет на двадцать,
дочь, немало вокруг таких... Одна деталь - у дверей квартиры этой
психически больной немолодой женщины маялся топтун, а собственность ее
специальный отдел Министерства финансов СССР оценивал в закрытой справке в
четыреста с лишним миллионов инвалютных рублей - ничего не поделаешь,
представительница одной из ветвей знаменитого эмигрантском миллиардерского
рода Тевекелянов...
Так и прожили июнь, потом июль, август, начало сентября... Елена
Валентиновна, гуляя, напряженно о чем-то думала, старалась не видеть
светло-серые глаза у всех встречных - понимала, что это болезнь, но
поделать ничего не могла - видела ясно. Оля разносила почту, выдавала в
пропахшей горячим сургучом и сырой бумагой комнате журналы "Америка" в
плотных коричневых конвертах, ходила в магазины за творогом и геркулесом,
Сомсик то гулял со старшей хозяйкой, то сидел вместе с младшей над
учебником итальянского - Ольга занялась всерьез языком, и, как всем, чем
занималась всерьез, - до полного озверения, круглые сутки и с быстрыми
успехами.
Однажды Елена Валентиновна вернулась с прогулки уже в сумерках. Ольга
открыла дверь напряженная, нелепо улыбаясь, сказала: "тебя ждут". В
комнате сидел тот самый - милиционер в звании подполковника Комитета
государственной безопасности, Анатолий Иванович Черняк, как он
представился еще на первом допросе. Вежливо встал навстречу: "Позволю себе
отнять немного вашего времени, Елена Валентиновна". Она села на диван,
взяла на руки ворчавшего Сомса, вытирала ему тряпкой ноги после гуляния -
набегался сегодня - на лице у Елены Валентиновны изобразилось уже
привычное ледяное неслушание. Анатолий Иванович молча достал из плоского
чемоданчика какие-то фотокопии, несколько листов, протянул ей. Она
отложила в сторону тряпку, подвинулась к лампе. "Коллектив Инюрколлегии с
прискорбием извещает о трагической гибели заведующего бюро переводов
Гачечиладзе Мераба Отариевича и выражает..." Она отложила листок - это
была копия внутриучрежденческого объявления, писанного от руки, и
поглядела на Анатолия Ивановича, как бы недоумевая. "Мы не могли
примириться с тем, что люди с нечистыми руками используют в корыстных
целях информацию государственной важности, - сказал гэбист. - Товарищ
Гачечиладзе, кстати, двоюродный брат небезызвестного вам гражданина Гулиа,
имел по службе доступ к запросу о наследниках скончавшейся в Италии Зои
Арменаковны Тевекелян. Ему стали известны также и данные розыска
наследников, приведшие к вам, Елена Валентиновна. И пока наши компетентные
органы решали, как помочь вам..." "А вы бы не помогали..." "Ну, я вижу, вы
окончательно поддались нездоровым настроениям, - покачал головой Анатолий
Иванович. - Пока мы решали, этот Гачечиладзе сделал закрытую информацию
достоянием преступной группы, возглавлявшейся Георгием Гулиа,
профессиональным аферистом, не впервые пользовавшимся доверием немолодой
женщины, и неким Моисеем Зальцманом, уголовным преступником и сионистским
агентом. В эту же группу входил и устраненный впоследствии самими
преступниками - в результате конфликта внутри шайки, а также с целью
скомпрометировать вас - и некто Нодиашвили Давид..." "Нет", - тихо сказала
Елена Валентиновна. "Пожалуйста, посмотрите следующую фотокопию", - так же
тихо сказал Анатолий Иванович. На листе разбегались опрокинутые завитушки
грузинского письма, тут же был перевод, заверенный какой-то официальной
печатью: "Дато, блондинка не мать - не люби ее сильно, деньги все равно
делить будем. Не забывай дело, Дато". "Все равно, это ложь, подделка", -
сказала Елена Валентиновна. "Вы наслушались измышлений о наших методах, -
улыбнулся Анатолий Иванович, кивнул на приемник. - Нехорошо, вы ведь
все-таки советский человек. Ну, дело ваше, можете не верить, это уже не
имеет значения..."
Елена Валентиновна поверила сразу - слишком безразлично говорил этот
чекист, если бы он знал все, нажал бы на эту записку и ее достоверность
как следует. Она поверила - и уже, невнимательно, совсем невнимательно
слушала дальше... "...в результате Гачечиладзе попал под электричку на
станции Мамонтовка, его столкнула толпа..." "Не могли допустить, чтобы
люди с нечистыми руками?.." - все-таки нашла в себе силы сказать Елена
Валентиновна. Анатолий Иванович не ответил, только в глаза ей глянул прямо
- она осеклась. "...Гулиа, как вам уже известно, погиб в автокатастрофе
пьяным..." Ее, все же, подмывало - она, на секунду испугавшись до дрожи,
уже совсем не боялась этого щенка - слишком он хвастался убийствами. "А
это не вы, случайно, тогда вызвали Георгия из-за стола? Вроде бы похожи...
Впрочем, что же, у вас в организации больше и людей нету - все вы да вы,
во всех лицах..." Теперь он не стал смотреть на нее со значением, он
просто продолжал - как бы признав ее равной, как бы выкладывая все козыри
в открытую: "Нодиашвили, как нам стало недавно известно, скончался в вашей
квартире от удара ножом. В убийстве сознался подручный Зальцмана Тышевич,
выродок, рецидивист - он задержан и находится сейчас вместе с Зальцманом в
следственном изоляторе нашего московского управления. Вы должны отвечать
перед судом за сокрытие обстоятельств убийства, Елена Валентиновна. Но у
нас есть к вам серьезное предложение..."
В прихожей хлопнула дверь - Ольга, сидевшая все это время на кухне,
откуда доносилась какая-то диковатая музыка, ушла разносить почту. "Ваша
дочь пошла на вечернюю доставку, - сказал Анатолий Иванович. - В вашем
квартале очень темные подъезды и полно молодого хулиганья, но вы не
волнуйтесь: пока мы о вас заботимся, с нею ничего не случится..."
"Я покончу с собой", - неожиданно для себя громко сказала Елена
Валентиновна. "И очень глупо поступите, - ответил спокойно Анатолий
Иванович. - Мы вам предлагаем чрезвычайно выгодные для всех
заинтересованных сторон условия. В течение месяца-полутора вы вместе с
дочерью получите все необходимые для выезда из страны документы и, через
Инюрколлегию, официально вступите в права наследования. Уже в октябре вы
будете в Милане и воссоединитесь, наконец, с родственниками, для чего вам
будет дана выездная виза..." "Какими еще родственниками? - безразлично
поинтересовалась Елена Валентиновна. - Там же все умерли..." "Ничего
подобного, - возразил Анатолий Иванович. - У вас есть племянник, Карло
Тевекелян, тридцать четыре года, холост, учитель средней школы. Он делит с
вами, кстати, все наследуемое в пропорции один к трем. Хороший парень,
очень любит с ветерком проехать на своем маленьком "порше" - между прочим,
вы его наследница, в случае чего. Словом, руководствуясь гуманными
побуждениями, наши органы могут разрешить вам выезд для воссоединения
семьи, если..."
"Ну, что же если?" - спросила Елена Валентиновна. Все, что
происходило с нею за последние месяцы, направило ее сообразительность в
определенную сторону, и теперь она уже догадалась о предложении, которое
должен был сделать гэбэшник, но, все-таки, не могла поверить, что это
происходит так просто. Сомс вдруг спрыгнул с ее колен, потопал на кухню -
к своей пустой миске. Она пошла следом - варить ему геркулес. Анатолий
Иванович ответил из комнаты - весело, громко: "Ничего особенного. Просто
до отъезда вам надо будет оформить брак с хорошим, честным человеком,
настоящим патриотом своей родины, а через полгода после приезда туда вы
передадите ему все права на ту часть вашего наследства, которая касается
важного для стратегических интересов нашей страны производства..."
"Аэронавигационные приборы?" - спросила Елена Валентиновна их кухни. "Ну,
вы все понимаете, - обрадовался Анатолий Иванович. - Впрочем, было же
письмо... А все остальное будет в полном вашем распоряжении - дом, машины,
средства для жизни и прекрасного отдыха, для учебы дочери, для обеспечения
ее будущего в том мире, где человек без денег - ничто..." "А кто мне
гарантирует, что я не последую за... всеми... всеми, кого вы уже?.. Кто
гарантирует, что через год в Милане нас с Олей не убьют какие-нибудь ваши
красные бригады?" - Елена Валентиновна изумлялась, как глубоко она вошла в
это безумие, прежде она бы и представить всей этой пошлой бредятины не
могла, теперь же это казалось ей обычной реальностью. "А кто гарантирует,
что вы по приезде туда не обратитесь в полицию, и против честного
человека, скромного московского инженера, не имеющего ясных политических
убеждений и последовавшего за вами только по большой любви к вам, да и
отчасти поддавшись несколько критическим настроениям по отношению к
советскому строю - кто гарантирует, что против этого слабого, но ни в чем
не повинного человека не будет сфабриковано обвинение в шпионаже, с
громкими стандартными воплями газет о "руке Кремля", "проникновении
чекистов" и так далее? Кто нам гарантирует? Кто мне гарантирует, что
спецслужбы не займутся мною, едва я там появлюсь?"
Елена Валентиновна слушала все это из кухни - кормила Сомса, как
обычно, смотрела, как он придерживает своими кривыми руками-ногами ездящую
по полу миску... Услышав последние слова, она вернулась в комнату. "Вы?!"
"А что, очень не нравлюсь?" Он откинулся в кресле, впервые за вечер достал
сигареты, жестом спросил разрешения курить, она автоматически подала
пепельницу... "А где сейчас Массимо?" - спросила она. "Вы очень преданный
человек, - серьезно сказал Анатолий Иванович. - Господин Кастальди, я
думаю, получил в своем ведомстве отпуск после тяжелой службы в России и
отдыхает где-нибудь в Альпах... А вам я советую дочитать эти документы.
Там есть много любопытного о его чувствах к вам..."
Елена Валентиновна взяла последний лист фотокопии. Это был текст
какой-то справки, в правом верхнем углу имелся, как положено, гриф.
"Кастальди Массимо Виченце Паоло... тысяча девятьсот тридцатый... отец -
Кастальди Франческо, архитектор, при Муссолини - активный член фашистской
партии, участник похода на Рим... связь с русской эмиграцией через друга
отца, архитектора Джованни (Ивана Алексеевича) Михайлова, компаньона и
друга семьи финансистов русско-армянского происхождения Тевекелянов.
Массимо Кастальди, третий секретарь посольства Итальянской республики в
Москве, имеет поручение определенных финансовых кругов (и, возможно,
контрразведки итальянской армии) вывезти из СССР, подстраховывая обычные
каналы эмиграции (в данном случае, по соображениям госбезопасности СССР,
закрытые) гражданку Спасскую Е.В., наследницу 3.А.Тевекелян..."
"Это не имеет значения, даже если правда, - сказала Елена
Валентиновна. - Да он кое-что и сам рассказывал, а ваше толкование меня не
интересует... Ваша организация не слишком разбирается в обстоятельствах
возникновения человеческих чувств..." "В общем, подумайте над тем, что я
предложил, - сказал Анатолий Иванович. Он снова прикурил, и в огоньке
зажигалки, в сизоватом этом свете, резко вспыхнувшем в густых сумерках,
наполнивших комнату, - она забыла зажечь свет - Елена Валентиновна увидела
светло-серые глаза, серьезные и грустные. Анатолий Иванович сидел в
кресле, далеко вытянув вперед скрещенные ноги, и вдруг ей показалось, что
она видит веселые разноцветные колечки, пластмассовую рукоятку чуть выше
пояса, кровь... - Трех дней, вам будет достаточно, чтобы подумать?"
"Подумайте и вы о своей страстной любви к сорокалетней сумасшедшей бабе, -
сказала Елена Валентиновна, они уже стояли в прихожей, Анатолий Иванович
надевал плащ. - У вас ведь, наверное, и семья есть?" "А вот это уж вас не
касается", - ответил Анатолий Иванович. Замок щелкнул, дверь открылась,
вошла вымотанная разноской Ольга. Гэбист проскользнул мимо нее, вежливо
попрощался, прикрыл за собой дверь без стука, и Елена Валентиновна
услышала, как он сказал верзиле, подпиравшему стену на лестничной
площадке: "Не спи, Хромченко, не спи, звездочку проспишь!" Взвыл лифт, и в
ту же минуту из кухни, где Оля разогревала ужин, донесся ее тихий, будто
задавленный вскрик и отчаянное, со взвизгиваньем, рычанье Сомса...
Елена Валентиновна бросилась на кухню, насмерть перепугалась за них
обоих. Балконная дверь была открыта, за нею была видна свешивающаяся
сверху, слегка раскачивающаяся толстая веревка. Прижимаясь от храброго
Сомсика к серванту, шепча: "Только не шумите, успокойте собаку,
пожалуйста, не шумите, мы хотим вам помочь, я хочу вам помочь, успокойте
собаку!.." - улыбаясь и, одновременно, делая серьезное и даже
грустно-сочувственное лицо, на кухне стоял высокий, очень ширококостный,
очень здоровый парень в куртке защитном цвета с большими карманами и
погонами, в джинсах, в полотняной шапке с длинным козырьком, туго
натянутой на буйные рыжеватые кудри. В глаза Елене Валентиновне бросился
густой рыжий пух на вытянутых вперед мощных руках, странно подкрученные
усы, красноватая загорелая кожа... "Успокойте собаку, ее же услышит этот
идиот на лестнице, успокойте собаку, я помогу вам", - повторял парень. В
балконную дверь, открытую настежь, ворвался и стих шум мотора. "Гэбэшник
ваш отвалил", - сказал парень. Ольга бросила на стол большой нож-пилу для
хлеба, который она, оказывается, все это время держала угрожающе в руках,
и впервые за все эти страшные месяцы в голос заревела. "Только тише, ради
Бога, что же вы делаете", - умолял парень. Сомс начал успокаиваться
первым, парень сделал шаг к Елене Валентиновне, взмахнул рукой, адресуясь
к ней, и она увидела в раскрывшемся кармане куртки чуть заслоненную
клапаном рукоятку пистолета. Парень смотрел тревожно, глаза, светло-серые,
чуть светящиеся при тусклой кухонной лампе глаза были снова те самые...
"Вот и прекрасно, и сумасшедшая, и хорошо", - подумала Елена
Валентиновна...
Плана, по сути дела, еще месяц назад не было никакого. План весь, от
начала по конца, придумал какой-то старинный приятель Сергея Ильича,
легендарная личность, сейчас он уже совсем старик, хотя Сергей Ильич зовет
его Миша, а когда-то - ого, такой был мэн, чекистов метелил, и Сергей
Ильич говорит - это правда... "Хорошо, - сказала Елена Валентиновна, сняла
чайник, налила свежей заварки Ольге и этому странному малому,
спустившемуся с крыши. - Хорошо, а кто же такой, все-таки, сам Сергей
Ильич?" Рыжий парень, которого Оля уже вполне свободно - будто не она
стояла с дрожащим хлебным ножом - называла Геной, все объяснил. Сергей
Ильич Горенштейн - скульптор, художник, график, немного поэт, участник
бульдозерной и всех прочих выставок, решил уехать давно, отказывали ему
уже не то семь, не то восемь раз, в последний же формулировка была
страшная и безнадежная - "Вам отказано окончательно". После этого Сергей
Ильич несколько месяцев метался, потом решился на любую крайность,
собрался идти советоваться со своим Мишей - и тут звонок. Знакомства у
неофициального художника имелись, как у всякого такого люда, в разных
посольствах довольно многочисленные, кое-что из своих безыдейных творений
он и продавал дипломатам... На этот раз звонил знакомый итальянец, спросил
разрешения заехать. В визите таком не было ничего из ряда вон выходящего -
те, кому надо, смотрели на них сквозь пальцы. Чего с этого дурковатого
мазилы возьмешь, пусть перехватит сотню-другую на жизнь у этих идиотов,
меньше вонять будет, а мазня его Третьяковке не нужна... Итальянец
приехал, привез записку от своего коллеги, высланного в двадцать четыре
часа. В записке было все - адрес Елены Валентиновны, краткая история о
наследстве, обещание большой помощи на Западе, если Сергей Ильич
придумает, как выехать туда самому и вывезти Елену Валентиновну. А именно
к Горенштейну, незадачливому секретарю посольства, посоветовал обратиться
этот самый, привезший теперь записку, помощник культурного атташе - в
глазах неумного и глухо провинциального, ни черта так и не понявшего ни в
культуре, ни в жизни страны, где он служил уже не первый год,
жизнелюбивого толстячка Горенштейн был серьезным оппонентом режиму,
способным одержать верх над гэбэ. Этот хромой, весь в седых кудрях, вполне
богемного вида человек казался мирному отцу трех девочек, не
представляющему себе, как можно выйти из дому без галстука, настоящим
представителем русского антитоталитарного подполья, чуть ли не знаменитым
Карлосом, террористом, в общем - исчадием ада. "Это ваш... лаборе... ваше
дело лучше, чем искусство, вы человек... акционе... действовать", -
убеждал он Горенштейна. Сергей Ильич сам удивился - как легко он дал себя
убедить. Собственно, он уже и был готов ко всему. Теперь требовался совет
Миши с учетом новых обстоятельств. То, что Елена Валентиновна жила с
мудрым стариком в одном дворе, окончательно убедило Горенштейна - надо
браться за это дело, случайно таких совпадений не бывает.
"А вам-то что до всего этого?" - спросила Елена Валентиновна у Гены.
"Мам, ну ты просто!.. - возмутилась Ольга. - Он же уже рассказывал, что
ты, как на допросе..." Елена Валентиновна извинилась - действительно,
что-то у нее с памятью. Гена повторил, что Сергей Ильич ему, как отец, а
своего настоящего отца, майора внутренних войск, служащего в
днепропетровской тюрьме, он знать давно не хочет, хотя и благодарен ему за
то, что научил накапливать мышцы, приохотил к спорту, ко всякому мужскому
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг