Викторовны? Лучше всего родиться у мамы, у Генриэтты Викторовны неинте-
ресно. Она в этом году стала нас называть на "вы". В прошлом году еще
ругалась, а сейчас вызывает к доске и говорит: "Что вы мне тут лепече-
те?" У них было постановление педсовета, что с нами теперь нужно обра-
щаться вежливо.
Нет, у Генриэтты Викторовны я бы ни за что не родился.
Потом книга "Женщина" у Ольги исчезла. Папа дал Ольге по шее за то,
что я ее читал. А мама у меня выпытывала, понял я там что-нибудь или не
понял. Я сказал, что не понял, чтобы ее не расстраивать.
Я люблю с мамой лежать, когда папы нет дома. Мама теплая, она смеет-
ся, когда я ее целую. Папа приходит и все портит. При нем я не могу це-
ловать маму. Он сразу спрашивает: "Ну, как дела в школе?" Я говорю:
"Нормально". Он сам всегда так говорит маме. Потом папа уходит в кухню
есть. Мама идет с ним, они там сидят за столом. Папа ест, а мама курит.
Я не люблю, когда она курит. Она раньше совсем не курила, а потом стала
курить. Они с папой часто ссорились на кухне и говорили про деньги. Я
сидел в другой комнате и слушал. Я ужасно не люблю, когда они ссорятся.
Хорошо сидеть в шкафу и думать про все на свете! Я недавно узнал нес-
колько интересных вещей. У нас с Ольгой раньше был дедушка, а потом он
вдруг умер. Мама сказала, что мы все тоже умрем. Я этому совсем не верю.
Этого не может быть, чтобы все мы - и папа, и Ольга, и я, и мама - взяли
и умерли. На похоронах дедушки меня не было. Я сидел в шкафу и трясся.
Мне было жалко всех за то, что они умрут. Особенно мне было жалко собак.
У нас когда-то была собака. Мама пошла на базар за шерстью, а купила
щенка. Он был круглый как мяч и катался по полу. Я с ним хотел подру-
житься, но у него завелись глисты. Папа увидел эти глисты и сказал, что
щенка нужно отдать. Мама положила его в корзинку для грибов и куда-то
увезла. Она вернулась с пустой корзинкой, а я два часа в шкафу плакал.
Щеки я вытирал папиными брюками, они все промокли. Мама вытащила меня из
шкафа, и мы с ней поплакали вместе. Она сказала, что отдала щенка в хо-
рошие руки.
Потом я долго думал о нем, как ему живется в хороших руках. Как увижу
собаку, так и думаю: в каких она руках? А потом уже думаю: в каких я ру-
ках? И получается, что я похож на собаку.
Мама часто меня спрашивает, почему я такой грустный. Я ей отвечаю,
что я всегда грустный. Мама тогда пугается, начинает прижимать мою голо-
ву к себе и гладить. От этого мне становится еще грустнее, и я вспоминаю
снова нашего щенка.
Когда мы с Максиком после уроков пошли на пруд, я ему предложил сыг-
рать в собаку. До этого мы играли в подводную лодку и песочные часы.
Максик сказал, что он не умеет играть в собаку. Тогда я встал на четве-
реньки и тихонько заскулил. Так делал наш щенок, когда у него завелись
глисты. Максик засмеялся и залаял. Я тоже стал лаять. Мимо проходил че-
ловек и зарычал. Мы с Максиком убежали.
Мы даже назвать щенка не успели. Теперь уже его не назовешь.
Может быть. они забыли обо мне или думают, что я делаю уроки?.. А я
сижу в шкафу и думаю про английский язык. Мне подарили книгу Пришвина на
английском языке. Я взял у папы толстый словарь Мюллера и стал перево-
дить книгу на наш язык. Мюллер - это тот фашист, который боролся со
Штирлицем. Первого слова я в словаре не нашел. Я пошел к папе и показал
слово. Он засмеялся и сказал, что это артикль. Он в русском языке не ну-
жен. Потом меня Ольга долго учила говорить этот артикль и ужасно зли-
лась. Я говорил "зэ". а она орала на меня, что не "зэ", и не "сэ", и не
"дэ", а что-то среднее. И шипела: "С-зэ!" А зачем нам слова, которые не
нужны?
Мама обрадовалась, что я перевожу Пришвина, и стала искать мне учи-
тельницу английского языка. Я перевел полстраницы, и папа достал с полки
настоящего Пришвина и начал сравнивать. Он сказал, что у меня лучше. А
учительницу мне не нашли, потому что она берет за уроки большие деньги.
Тогда я подумал, что все учителя берут за уроки деньги, и спросил Генри-
этту Викторовну. Она написала в дневнике, чтобы мама пришла в школу. Ма-
ма пришла после уроков и долго говорила с Генриэттой Викторовной. Дома
мама сказала: "Генриэтта совсем рехнулась! Она думает, что мы Сережу
воспитываем антипедагогически".
Больше всех меня воспитывает Ольга. В школе она ловит меня на переме-
не и сразу начинает орать: "Мама сказала!.. Попробуй только не сделай!"
Прямо как сумасшедшая. У нее сейчас переходный возраст. Когда я был ма-
леньким, я думал, что мы с Ольгой вырастем и поженимся. А теперь я не
хочу на ней жениться. У нее есть мальчик из десятого класса. Его зовут
Сашка. Он в нашем доме живет и гуляет с эрдель-терьером. Сегодня Сашка
ей сказал: "Приходи ко мне вечером, у меня предки в театр идут. Послуша-
ем "Исуса", поторчим..." Мама говорит, что они на этом "Исусе" прямо по-
мешались. И не пустила Ольгу. Поэтому она сейчас злая лежит и смотрит на
Элтона Джона.
Ольга читает желтую книгу маминой бабушки. Называется "Евангелие".
Там про Исуса написано, но непонятно. Я пробовал читать. А "Суперзвезда"
мне тоже нравится, особенно там, где его гвоздями приколачивают и счита-
ют: "Твенти файв! Твенти сикс!" Но все равно Сашкин эрдель лучше.
Когда я вырасту, я не буду жениться на девчонках. Они все дуры. Я
лучше куплю себе собаку и буду с ней гулять. Я научу ее играть в челове-
ка.
С Максиком я, наверное, буду дружить, потому что Максик - мой друг.
Этим летом мы с мамой были в спортивном лагере. Он так называется -
"спортивный лагерь", а на самом деле там ловят рыбу и собирают грибы.
Ольгу отправили в КМЛ, а папа где-то работал. Ольга писала нам из КМЛ
письма. Ей там не нравилось. Я ходил по лагерю и пел Ольгино письмо: "Ни
кайфу, ни лайфу, хоть фэйсом об тэйбл!" За мной бегал Тузик. Тузик мне
не очень нравился - у него лапы короткие, и он много воображает из себя.
Хозяин у него профессор. Зато у дяди Игоря была лодка с мотором, и он
нас катал с мамой. У дяди Игоря нет сына такого, как я, и он меня спра-
шивал, пойду я к нему в сыновья или нет. Мама смеялась и говорила:
"Игорь, перестань!" Вообще, он хороший, но я к нему идти не хочу. Папа
обидится.
Один раз я поймал щуку на спиннинг. Она меня чуть не укусила. Дядя
Игорь ко мне подбежал и сломал ей голову. Мне ничуточки не было жалко
щуку. Интересно: почему собак мне жалко, а рыб нет? Наверное, потому,
что собаки похожи на людей.
Все-таки они про меня забыли. Папа, наверное, смотрит хоккей, а мама
вяжет Ольге шарф. Она уже связала шарф выше, чем я, а Ольга говорит, что
нужно три метра. Нужно, чтобы он болтался до земли двумя концами.
Может, крикнуть им из шкафа что-нибудь?
Они обо мне вспоминают, когда нужно есть. Или идти в школу. Или когда
вдруг приходит бабушка. Тогда меня начинают искать. Но сегодня бабушка
не придет, и мы уже поужинали. Значит, я зря сижу в шкафу и думаю.
Этим летом я видел настоящую конуру. Она мне так понравилась, что я в
нее заполз. Конура была в деревне рядом с лагерем. Там жила лохматая
черная собака. Мы с ней сразу познакомились, и она пустила меня в кону-
ру. В конуре пахло сеном, и валялась большая белая кость. Я не успел как
следует устроиться в конуре, как мама меня вытащила, треснула и сказала,
что я совсем ненормальный. Если бы у меня была собака, мы бы вместе си-
дели в шкафу.
Очень хочется с кем-нибудь посидеть в шкафу.
Здесь так темно, что кажется, будто меня нет. Или еще кажется, что я
один во всем мире. Я такой большой-большой, темный и думаю, думаю... И
несусь куда-то к звездам. Зря они все считают, что я маленький. Теперь я
точно знаю, что я всегда был и буду. Ольга вчера спросила у папы, есть
ли Бог. "А что такое Бог?" - спросил папа. "Ну Бог... Иисус", - сказала
Ольга. "Твой Бог отштампован миллионным тиражом на дисках", - сказал па-
па. Ольга фыркнула и обиделась.
А я знаю.
Когда никого нет дома. я лежу на диване и смотрю телевизор. Боком
смотреть телевизор неудобно, но я привык. Я лежу в одеяле и жду. Я слу-
шаю лифт. Если лифт гудит долго, значит, кто-то едет к нам на девятый
этаж. Потом хлопает дверь лифта и я начинаю ждать: позвонят к нам или
нет. Лучше. когда они открывают дверь сами. А если звонят, то я встаю с
дивана и смотрю в дверной глазок. В дверном глазке все какие-то кривые и
смешные. Особенно папа. Я его никогда не узнаю и спрашиваю: "Папа, это
ты?" А он отвечает: "Ты что, не видишь?"
Вообще-то я радуюсь, когда он приходит домой. Но я радуюсь тихо.
Скорее бы вырасти и купить лодку с мотором! Я посажу в нее маму и
свою собаку. Мы поедем по озеру. Нет, сначала я дерну за веревку и заве-
ду мотор. Летом я пробовал дергать, но у меня не хватало силы. Максика я
тоже посажу в лодку. А потом мы все-таки поедем по озеру.
Ольга будет уже замужем, а папа будет где-нибудь работать. Он всегда
где-то работает. Мама будет сидеть в лодке и вязать мне свитер, как у
дяди Игоря. Моя собака будет стоять на носу и смотреть вперед. А Макси-
ка, наверное, его мама не пустит. И я расскажу своей маме, как я в
детстве играл в собаку.
Последний раз я играл в нее летом перед отъездом в лагерь. Я хотел
проверить, как собаке живется на цепи. Цепи у меня не было, и я решил
походить на веревочке. Я достал веревочку, прицепил к ней железное ко-
лечко и надел его на бельевую веревку во дворе. Другой конец веревочки я
обвязал вокруг шеи. И стал ходить взад и вперед. А колечко скользило по
бельевой веревке.
Сначала мне было интересно. Я сторожил склад боеприпасов.
А потом пришла тетка с тазом. В тазу была гора мокрого белья. Тетка
удивилась и спросила: "А ты что здесь делаешь?" "Сторожу склад",-сказал
я. "Выпороть тебя этой веревкой, чтобы глупостями не занимался!" - ска-
зала она. Потом она поставила таз, отцепила мое колечко и стала вешать
белье. "Давайте я буду сторожить белье", - сказал я. Она вдруг рассерди-
лась и стала орать: "Вот я тебя к родителям отведу! Вот я тебя в школу
отведу! Хулиган проклятый!" Я убежал и спрятался за мусорный бак. Меня
прямо затрясло. Что я ей плохого сделал?
Она повесила белье, несколько раз оглянулась и ушла со своим тазом.
Тогда я пошел домой и взял в кухне спички. Я еще не знал, что я сде-
лаю, но почему-то взял спички. Со спичками я залез в шкаф. Дома никого
не было. Я сидел в шкафу и мне хотелось плакать. Вот я и побыл собакой!
Но я не заплакал, а осторожно зажег спичку. Она осветила мамино празд-
ничное зеленое платье с цветами. Я дунул на спичку, и цветы исчезли.
Я подождал, наверное, час, а потом снова вышел во двор. Белье уже вы-
сохло. Там висели простыни, рубашки, трусы какие-то, а особенно трепыха-
лась одна женская рубашка на лямочках. Она была розовой и блестящей. Я
подбежал к ней и сразу поджег ее снизу. Она вспыхнула, как газ, а я по-
бежал далеко. Потом я оглянулся и увидел, что веревка перегорела, и
белье свалилось на землю. Розовая рубашка догорела и погасла. Я прибежал
домой, опять спрятался в шкаф и только тут заплакал.
Так я последний раз играл в собаку. Мама об этом ничего не знает.
Наверное, они уже уснули с мамой. И Ольга уснула. И Сашкин эрдель ус-
нул. Может быть, уже давно ночь или уже следующий день? Может быть, я
уже пропустил школу?.. Обо мне все забыли. Я уже вырос. Сейчас выйду из
шкафа и сразу пойду работать. А вечером пойду искать собаку... С мамой
хорошо... Ольга завтра будет орать. Пускай!.. На свитерах мягко. Халат
пахнет мамой, как будто она вышла из ванной и расчесывает волосы перед
зеркалом. А я лечу в темноте, лечу...
Кажется, это мама кричит: "Сережа, ты где?.."
2. ЭЛТОН ДЖОН
Генка встретил меня на улице и говорит:
- Хочешь со штатницей переписываться? У меня адрес есть...
И дал мне этот адрес. Калифорния, номера какие-то и фамилия штатницы.
То есть все наоборот: сначала имя и фамилия, потом номера. Калифорния и
только в конце - Ю-Эс-Эй. Соединенные Штаты. Это потому, что у них глав-
ное - личность.
А у нас сначала общественное, а потом личное. Страна, город, улица,
номер дома, номер квартиры и только потом - имя и фамилия. Меня это раз-
личие поразило. И я, когда писала письмо этой Фрэнни. обратный адрес
указала по-американски: Мисс Ольга Горчакова, номер квартиры, номер до-
ма. улица, а в конце - Ленинград, Советский Союз.
У меня к себе даже уважение возникло, с таким адресом.
Скоро будем писать название планеты. Ольга Горчакова, Советский Союз,
Земля. Фрэнни Редгрэйв, Соединенные Штаты, Земля. Это когда человечество
распространится в космосе.
Родители, по-моему, слегка дергались, когда я писала письмо Фрэнни.
Папа прибежал к нам в комнату, схватил адрес и пошел к маме. Они долго
шептались, а потом он пришел и говорит:
- Знаешь, ты лучше наш обратный адрес не давай. Напиши адрес школы
или до востребования.
- Почему? - спросила я.
- Почему, почему! - рассердился папа. - Вырастешь - узнаешь.
- Я уже выросла, - сказала я.
Папа снова убежал в свою комнату, и они стали с мамой говорить гром-
че. Папа кричал:
- Теперь разрядка! Я не желаю всю жизнь трястись! В конце концов, что
в этом плохого?..
Потом он пришел, положил листок с адресом на стол и сказал:
- Пиши. Ничего не бойся.
А я ничего и не боялась. Я боялась только, что Фрэнни не поймет мой
английский язык.
Сережка тоже взял листок бумаги и стал писать письмо в Штаты. Он все
время обезьянничает. Сережка писал по-русски и с ошибками. Даже я с тру-
дом понимала, что он там пишет. Представляю, как будет обрадована Фрэн-
ни! Но я все равно запечатала Се-режкин листок вместе со своим письмом.
Мама как-то сказала, что нельзя у ребенка создавать комплекс неполноцен-
ности. Он такой же гражданин, хотя и маленький, и имеет столько же прав.
Я написала Фрэнни, как мы живем вчетвером, какие у меня увлечения и
что мы делали летом. Сережка передал привет американским космонавтам,
которые стыковались с нашими. Я запечатала письма в специальный конверт,
с маркой за тридцать две копейки, и опустила в ящик.
Как-то не верилось, что письмо окажется в Америке.
Целый месяц я проверяла почтовый ящик. Папа все время интересовался,
есть ли ответ. По-моему, он нервничал, потому что много курил в кухне.
Они с мамой высчитывали, сколько времени идут письма в Америку и обрат-
но. Вообще, если самолетом, то это совсем недолго. Но мое письмо могли
отправить и пароходом, тогда возможна задержка.
Письмо от Фрэнни обнаружил папа. Он пришел вечером домой и выложил
нераспечатанный конверт с американскими марками. А сам стал ходить рядом
и интересоваться. Я вскрыла конверт и прочитала письмо от Фрэнни. Оно
было такое же, как мое, только у Фрэнни семья была побольше. У нее ока-
залось три брата и две сестры. Мы с Сережкой даже расстроились немного.
Всегда считалось, что у нас довольно большая семья по нынешним временам.
А тут - шестеро детей!
Еще в конверте была фотография американских космонавтов и маленький
портрет Фрэнни. Ей тоже шестнадцать лет, а выглядит она моложе меня. Во-
обще-то, она довольно некрасивая, но такая милая! У нее веснушки видны
даже на маленьком портрете.
Папа очень обрадовался и все кричал маме: "Вот видишь! И ничего! И
все прекрасно!" Будто он ожидал получить в письме нейтронную бомбу.
Когда я снова встретила Генку, то похвасталась письмом. Генка раньше
учился со мной в одном классе, а после восьмого пошел в техникум. Он
как-то сразу вытянулся и переоделся в импортное. Мне говорили, что он
торчит у гостиницы "Европейская" и клянчит резинку у "фиников". Это
по-генкиному - финны.
- Теперь ты ее наколола, - сказал Генка. - Смотри не отпускай. Проси
диски и джинсы. Ей ничего не стоит, а здесь ты толкнешь прилично.
- Вот еще! - сказала я. - Толкать я ничего не собираюсь.
- Тогда себе, - сказал он. - Ты что, фирменные джинсы иметь не хо-
чешь?
- Хочу, - сказала я.
Я и вправду очень хотела джинсы. У одной девочки из нашего класса
есть джинсы. Ей папа привез из Франции. А мой папа никогда во Францию не
ездил и, по-моему, не поедет. Он даже в Болгарию не ездил, хотя в Болга-
рии таких джинсов не купишь. Вообще-то, их можно купить и у нас, но сто-
ят они безумно дорого.
Я как-то заикнулась родителям, что хочу купить джинсы.
- Это можно, - сказал папа. - Джинсы - это практично и модно. Сколько
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг