деньги у буфетчика, и они все сидят и уже очень громко рассказывают не
очень пристойные анекдоты, и кто-то затягивает "Виноградную косточку в
теплую землю зарою", и буфетчик выходит из-за стойки, чтобы сообщить им,
что "у нас не поют", и поющий, устыдясь, замолкает, но вскоре они начи-
нают петь хором "В далеких степях Забайкалья", и буфетчик им уже не вы-
говаривает, потому что это бесполезно.
- Привет! - отвечаю я Просто знакомому, попрежнему на него не глядя,
а он садится напротив меня и кладет локти на стол.
- Что за дрянь ты лакаешь, старик? У тебя печень или сердце? Или ты
не при деньгах? Брось ты жаться! Ты же именинник, триумфатор, миллионер!
Третья книга - это не семечки. Ты уже матерый стихотворец. Ты уже мемуа-
ры можешь писать, старик. Можешь вспоминать о своих творческих порывах и
делиться опытом с литературными щенками. Давай коньячку хлопнем за твою
очередную победу!
Я встаю, направляюсь к стойке, беру бутылку коньяку и возвращаюсь на
место. Просто знакомый наливает коньяк в рюмки. Пьем. Он снова наливает.
Пьем. Он опять наливает. Пьем. Он произносит длинный и очень содержа-
тельный монолог.
- Знаешь, старик, я давно хотел тебе сказать. Ты вроде не дурак и пи-
сать умеешь. Но не то ты что-то пишешь, не туда тебя все заносит. Муд-
ришь ты, куролесишь, колесом ходишь, на голове стоишь. Хочешь всем уте-
реть нос - вот, мол, какой я своеобычный! А зачем тебе это, старик? По-
чему ты норовишь всех оттолкнуть и от всех отколоться? Почему ты на всех
глядишь свысока? Почему ты никого не признаешь, никого в грош не ста-
вишь? Вечно ты в сторонке, вечно сам по себе - ни с кем ты не пьешь, ни
с кем ты не дружишь, ни с кем ты даже и поругаться не желаешь. Не скучно
ли тебе, старик, одному-то? Не боязно? Не тоскливо? Пред тобою прямая
дорога, первоклассное шоссе со всеми указательными знаками, с раздели-
тельной полосой и километровыми столбами. Нажми на педали и дуй вперед!
Ты же можешь, я знаю. А тебя все тянет на грязные проселки, а ты все
трясешься по ухабам, все ищешь чего-то в чащобах и на болотах. Зря!
Выпьем еще, старик! Я же тебе друг, я тебя люблю! Честное слово, люблю!
И я вижу, как тебе плохо. Тебя почти не печатают, тебя почти не знают, о
тебе почти не пишут. У тебя небось и баб-то стоящих нет! Ради чего стра-
даешь? А вдруг не выйдет это у тебя, не утрешь ты всем нос, не обставишь
ты всех и не прорвешься в дамки? Шансы у тебя, конечно, есть некоторые.
Но риск-то, риск-то какой! Я понимаю твой принцип - пан или пропал. Кра-
сивый принцип, старик, гордый, благородный принцип. Но страшный, страш-
ный он, этот твой принцип! Ведь можешь остаться и без журавля, и без си-
ницы. Ведь можешь остаться с носом, старик, со своим собственным носом и
больше ни с чем! Нальем еще по одной! Слышал я, что хочешь ты взяться за
роман об этой ... о Бронской.
- О Брянской, - поправляю я.
- Извини, о Брянской. Похвально, похвально, старина. Пора попробовать
тебе силенки и в прозе. Вдруг выйдет! Вдруг пойдет у тебя это дело!
Вдруг обрушишь ты на нас бесценные шедевры! Пиши, старик, пиши! А кто
она была, эта Брянская? Она, кажется, пела? Романсы вроде бы пела цы-
ганские? А почему ее позабыли, ты не знаешь?
К нашему столику подсаживается третий.
- Познакомьтесь! - говорит Просто знакомый.
- Мы уже знакомы, - говорю я и удаляюсь.
- Ты неисправим, старик! - кричит мне вслед Просто знакомый. - А мо-
жет, тебе не стоит браться за роман? А, старик?
Я на службе. Сегодня у меня лекция о Древнем Египте, о начале Нового
царства, о времени правления великой Хатшепсут. Всякий раз, когда я чи-
таю эту лекцию, на меня находит странное волнение. Почему? Царица жила в
пятнадцатом веке до нашей эры. Нас разделяют тридцать пять веков. В об-
щем, конечно, пустяк, но однако... Волнение немножко мешает мне гово-
рить.
- Хатшепсут была умна и красива. Она не любила войны. Ее царствование
было мирным и счастливым. На Египет никто не нападал, Египту никто не
угрожал, Египет благоденствовал. Строились храмы, воздвигались обелиски,
вырубались в скалах обширные гробницы, высекались из гранита величест-
венные статуи. Искусство процветало. Его цветы были утонченны и
женственны, как сама Хатшепсут. Царица послала корабли в страну Пунт.
Корабли вернулись и привезли неведомые благовония, невиданные бесценные
каменья, неслыханных диковинных животных, а также священные деревья в
кадках. Деревья посадили у храма, самого удивительного из всех храмов
Египта. Его построил для царицы зодчий Сен-Мут. Он почитал ее, как боги-
ню, и любил, как женщину. Вот этот храм. Плоские его террасы подымаются
к подножию грандиозных отвесных скал, как бы являясь для них пьедеста-
лом. А вот и сама Хатшепсут! Поглядите, какие у нее глаза - они доходят
до висков! Поглядите, какой красивый у нее нос - с легкой горбинкой! А
какой у нее рот - вы только поглядите! Ее пасынок Тутмос Третий ненави-
дел свою мачеху. Он рвался к власти, он мечтал о войнах, он жаждал крови
и славы полководца. Когда царица умерла, он повелел разбить все ее ста-
туи и стереть ее имя со всех обелисков. Но не все удалось разбить и сте-
реть.
После лекции меня окружают студенты.
- Скажите, пожалуйста, почему она стала властительницей Египта? Ведь
по закону трон должен был занять Тутмос?
- Это тайна, которую поглотило время.
- А правда ли, что Хатшепсут была единственной женщиной-фараоном?
- Да, это правда. За три тысячи лет только этой женщине воздавали
царские почести, только ей не смели глядеть в глаза, только ее одну боя-
лись называть по имени. Позже была еще Клеопатра, но тогда Египет был
уже иным.
- А гробница ее сохранилась?
- Сохранилась. Но останки царицы исчезли бесследно.
- А гробница Сен-Мута?
- И гробница Сен-Мута найдена, но его мумии в ней не оказалось.
- А Хатшепсут умерла молодой?
- Да, молодой. Но обстоятельства ее смерти не выяснены.
Выйдя из лекционной аудитории, я встречаю Л.
- Почему у вас сегодня такое необычное лицо? - спрашивает она с тре-
вогой. - Вы здоровы?
- Не вполне, - признаюсь я. - Когда я читаю одну из лекций о Древнем
Египте, мне почему-то всегда нездоровится.
- А, понимаю! - улыбается Л. - Это ваша божественная Хатшепсут! Вы
смешной. Влюбились в покойницу. А кругом столько живых красавиц!
...Ночью мне снится Древний Египет. Сон яркий, четкий, цветной. Он
запоминается целиком, со всеми подробностями.
Я бос. Идти трудно. Ноги по щиколотку утопают в мелком песке. Он еще
негорячий - солнце едва взошло и круглой оранжевой дыней лежит на кромке
пустыни. Предо мною движется длинный синий треугольник моей тени. Своим
острием он устремлен на Запад. Там, впереди, на западе, розовеет гряда
невысоких гор. Останавливаюсь. В пяти шагах от меня у самого края тени
лежит желтовато-серый диск размером с тарелку для супа. Делаю шаг впе-
ред. Диск подпрыгивает и, распрямившись, как пружина, превращается в по-
лутораметровую змею. Подняв голову, змея смотрит на меня. В ее маленьких
желтых глазках угроза и решимость. Ее хвост, извиваясь, зарывается в пе-
сок. Из ее полуоткрытого рта высовывается красный, раздвоенный на конце,
трепещущий язычок. "Это не желтопузик, а кое-что похуже!" - думаю я и,
отскочив в сторону, бросаюсь бежать. Но бежать еще труднее, чем идти, и
вскоре я снова перехожу на шаг. Горы приближаются. Перед ними появляется
зеленая полоса. Она становится все шире, и я уже замечаю, что это не од-
на, а две зеленых полосы, разделенных третьей, цвета дымчатого хрусталя.
Хрусталь мерцает под светло-голубым, огромным и пустым небом. Тень моя
укорачивается. Солнце уже припекает спину и икры ног. Взобравшись на
песчаный холм, я гляжу на широкую реку, которая спокойно течет между
низкими зелеными берегами и пропадает в бесконечности на юге и на севе-
ре. Горы уже близко. У их подножия виднеется какое-то невысокое ступен-
чатое строение со множеством колонн. Упав на колени, я склоняю голову
перед великой рекой, которая по воле богов тысячелетьями орошает своими
прохладными водами раскаленный песок пустыни. Откуда-то оттуда, из Ну-
бии, из таинственных южных стран, где живут черные люди и где нет горо-
дов и храмов, откуда-то оттуда, из беспредельности, все текут и текут
эти благодатные воды, дарящие жизнь рыбам и птицам, крокодилам и бегемо-
там, землепашцам и воинам, всемогущим жрецам и самому Богу, живущему
среди людей, имя которого не смеет произносить ни один смертный. У моих
ног на берегу реки лежит большой город. Плоские крыши прячутся среди
пальм. Слева, невдалеке, возвышаются освещенные утренним солнцем массив-
ные пилоны храма. Сбегаю с холма и иду по узкой затененной улочке между
глухими, лишенными окон, глиняными стенами. Тощая пятнистая кошка нето-
ропливо переходит дорогу. Навстречу мне шагает смуглый почти голый чело-
век в короткой белой юбочке на бедрах. Он гонит перед собою красную ко-
рову, пошлепывая ее тонким прутиком по костлявому заду. У коровы на шее
медный колокольчик. Он мелодично позвякивает. За коровой на дороге оста-
ются широкие зеленоватые лепешки. Улица кончается, и я вижу священную
дорогу сфинксов, уходящую к пилонам храма. По краям дороги, за сфинкса-
ми, толпится народ. Бегу вдоль дороги к храму. Мелькают отполированные
до блеска крупы гранитных чудовищ. Что-то больно колет мою ногу. Сажусь
на камень и вытаскиваю из подошвы острую колючку. Из ранки идет кровь.
Она каплет на песок и свертывается в коричневые шарики. Прихрамывая и
стараясь ступать на пятку, бегу дальше, пока меня не останавливает сгус-
тившаяся толпа. Из распахнутых гигантских ворот храма стройными рядами
выходят воины. За ними шествуют жрецы в белых одеждах. Их гладко выбри-
тые головы сияют на солнце. Они что-то поют, громко и торжественно. В
конце процессии показываются высоко поднятые золотые носилки с полупроз-
рачным, колеблемым ветром балдахином. Они приближаются. На них стоит зо-
лотое кресло. В кресле сидит Бог.
Я падаю вниз лицом на сухую колючую траву и не шевелюсь. Полежав с
минуту и чуть осмелев, осторожно приподымаю голову. Бог совсем близко.
Он сидит прямо и неподвижно. Концы его полосатого головного платка спа-
дают ему на ключицы. На лбу, свернувшись в клубок, лежит золотая кобра.
Плечи бога узки и покаты. Руки тонки и нежны. На груди под белой тканью
две выпуклости... Бог - женщина! Ее лицо пронзительно, беспощадно краси-
во. Черные брови круто взлетают вверх и плавно опускаются к вискам, поч-
ти достигая маленьких розовых ушей. Светлые миндалины глаз оконтурены
сине-зеленой краской и выглядят огромными. Нос прямой, с еле заметной
горбинкой. Рот небольшой, с пухлой нижней губкой... Божество глядит на
меня, скосив глаза. "Ксюша!" - кричу я и просыпаюсь.
Полежав немножко в темноте, я включаю свет, подхожу к книжной полке,
беру альбом "Сокровища Каирского музея" и пристально разглядываю уцелев-
шие головы каменных статуй Хатшепсут, найденные среди развалин ее знаме-
нитого храма. Потом я сажусь за письменный стол, придвигаю к себе лист
бумаги и начинаю писать письмо в Нижний Новгород.
"Радость моя!
Какое наслаждение писать тебе так - "радость моя"! Эти два слова мне
хочется написать сто раз подряд: радость моя! радость моя! радость
моя!.. Эти два слова мне хочется шептать еле слышно: ра-а-а-дость
моя-а-а! Эти два слова мне хочется прокричать во все горло: РАДОСТЬ МОЯ!
Знал я радость творчества. Она была велика. Случалось, что я тонул в
ней, захлебывался ею. Хватит мне радости, думал я, не нужно мне больше.
И вот пришла радость любви. О, какая это свежая, терпкая, жаркая ра-
дость!
Я гляжу на тебя, изнемогая от изумления.
Кто придумал тебя? Из каких немыслимых отдаленностей ты явилась? Кем
ты подарена мне столь внезапно? И за что?
Я люблю в тебе все. Я люблю тебя всю, без остатка.
Я люблю твои жесты, твой смех и твою привычку подергивать плечами. Я
люблю, как шевелишь ты пальцами, сложенными на колене, и как ставишь ты
ступни при ходьбе. Я люблю, как, удивляясь, приподымаешь ты брови, и при
этом тоненькая складочка появляется у тебя на лбу. Я люблю изгибы твоих
локтей, когда, подняв руки, ты вынимаешь шпильки из своих волос. Я люб-
лю, как ты чихаешь и сморкаешься в платочек. Я люблю слизывать с твоих
щек соленые теплые слезы и касаться губами твоих ноздрей.
Счастья нет! - вздыхают все. Счастья нет! - твердит все человечество
вот уже пять тысяч лет. "И правда, - думал я. - Какое там, к черту,
счастье! Это всего лишь призрак, мираж, хитроумная приманка - вроде
блесны, на которую ловят щук. Приходится лишь довольствоваться надеждой
на счастье, ожиданием счастья, тоской по счастью". Бывали минуты, когда
мне чудилось, что оно, это коварное, неуловимое счастье, где-то совсем
рядышком - стоит лишь протянуть руну и я схвачу его за крыло. И, протя-
нув руку, я хватал пустоту.
Я любил тебя еще до своего рождения. Моя любовь появилась в мире
раньше меня, и она останется в нем после меня, она никогда не исчезнет.
Священны камни, по которым ты ступаешь. Священен воздух, которым ты ды-
шишь. Священна пылинка, которая садится тебе на плечо. Священно облако,
проплывшее над тобою.
Но все же удивительно! Как ухитрилась ты разыскать меня в этих безд-
нах пространства, в этих безмерностях времени? Но непонятно: как удалось
мне встретить тебя в неразберихе истории?
Поздравь меня, моя радость. Вышел из печати третий сборник моих сти-
хов. Я буду счастлив подарить тебе экземпляр с дарственной надписью.
Не слишком ли много поешь ты для обитателей волжских берегов? Питер
уже давно по тебе скучает. Красив ли Нижний? Я никогда в нем не был, но
слышал, что красив. Какие почести воздают тебе жители града сего? Много
ли мебели попорчено нижегородцами на твоих концертах? С кем ты кокетни-
чаешь на званых обедах и ужинах? Кто преследует тебя своим назойливым
вниманием? И, наконец, когда мне встречать тебя на Московском вокзале?
Целую тебя целомудренно в щеку у самого уха. Здесь растут мои любимые
тонкие, светлые, еле заметные волоски".
Стихи о Ксении не пишутся, не даются, ускользают от меня. Я чувствую,
что они где-то поблизости. Я даже вижу их расплывчатые контуры, даже
слышу их неясные звуки, их тихую, приглушенную музыку. Притаившись, что-
бы их не вспугнуть, я жду подходящего момента, чтобы вскочить, схватить,
овладеть... Вот, кажется, момент удобный. Вскакиваю - и никакого ре-
зультата. И снова маячат предо мною силуэты несозданных творений, и сно-
ва звучит в ушах их невнятная мелодия. Но почему, почему они не пишутся?
Я хитрю. Притворяюсь, что забыл о них, что они мне надоели, что не
намерен больше за ними охотиться.
А сам потихоньку собираюсь с силами и тщательно обдумываю план напа-
дения, чтобы уж без промаха...
Ясным солнечным утром, хорошо выспавшись и плотно позавтракав, я ос-
торожно, почти не дыша, сажусь за машинку, стараясь не делатъ лишних
движений, вставляю чистый лист бумаги и, подождав с минуту, ударяю
пальцами по клавишам.
На бумаге появляются первые две строчки.
Нет, это банально. И приторно. И примитивно. И вообще не то. Давно
уже не писал подобной дряни.
Появляются еще четыре строки.
Это вроде бы получше, но все же не совсем то. К тому же нечто похожее
я уже писал когда-то. Повторяюсь. Топчусь на месте. Мне уже не хватает
силенок. Я устал. Я уже ни на что не способен. Поэзия с усмешкой отходит
от меня в сторону. Ей скучно со мною. Она зевает.
Вот еще шесть строк.
Это почти сносно. Даже красиво. Но хотелось бы чего-то другого, че-
го-то посвежее, поярче, посильнее.
Просидев с полчаса, бессмысленно уставившись на бумагу, я встаю и
долго хожу по комнате, засунув руки в карманы домашней куртки.
Что за чертовщина? О ком же мне еще писать-то, как не о ней? И где
мне еще искать вдохновения? Сейчас дверь откроется, и она войдет, шурша
юбками. Войдет и спросит, прямо и строго взглянув мне в глаза: "Когда
же, наконец? Я ждала так долго! Мне надоело ждать! Вы притворщик, су-
дарь! Вы обманшик! О, как я в вас ошиблась! О, как я наказана за довер-
чивость! О, как не везет мне в любви! О, как я несчастна!" И упадет в
кресло, прижимая к лицу платочек, одуряя меня дьявольским запахом своих
духов.
Но отчего, отчего, отчего стихи о Ксюше так упорно противятся мне? Не
оттого ли, что я слишком ее люблю? Но разве это возможно - любить женщи-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг