- Слишком все сложно, правда? И глупо... Давай-ка спи.
Однако, произнеся такие слова, Наденька внимательно следила за моло-
дым человеком, ибо в глубине души опасалась сейчас легкого тона или пре-
небрежения. Пирошников не стал ничего говорить, а лишь обнял Наденьку за
плечи и с минуту не отпускал. Поначалу он искал слова, но все они каза-
лись ему неподходящими, а затем, почувствовав, что никаких слов и не
нужно, что между ним и Наденькой установилось доверие, которое может
обойтись без объяснений, Владимир успокоился, и теперь его спокойствие и
участие передавались Наденьке непосредственным, хотя и таинственным пу-
тем из души в душу.
Наденька встала и отошла к дивану, пожелав Пирошникову спокойной но-
чи, а он вытянулся на одеяле, пребывая после услышанной истории в ясном
и гармоничном состоянии духа, как будто что-то уже решилось для него и
стало понятным, хотя мысли еще не дошли до этой ясности понимания.
Глава 19 Голос
Пирошников проснулся под утро и открыл глаза. Он прислушался к стуку
будильника - и понял вдруг отчетливо, что когда-нибудь умрет. Он предс-
тавил себя лежащим в земле на глубине двух метров под ее поверхностью;
почувствовал всю тяжесть этой земли на груди, на руках, на лице - и ему
сделалось страшно. Он подумал, что без него мир не изменится, и это нав-
сегда. Навсегда!.. Такой неотвратимостью повеяло от этого слова, что у
Пирошникова дрогнул подбородок и комок подкатил к горлу...
Он закрыл глаза и дотронулся рукою, показавшейся ему чужой, до лба.
Прикосновение разбилось на осколки, заструилось по телу и проникло
внутрь, где его собственный голос начал говорить, сначала тихо, а потом
все уверенней и громче.
"...Если смерть неизбежна, какое значение имеет твоя судьба? Зачем ты
мучаешься в поисках выхода? Зачем ты мучаешь других, вовлекая их в бесс-
мысленную и жалкую игру собственной жизни? Чем ты можешь отплатить им?
Ты всегда верил, что жизнь - по крайней мере, твоя - имеет смысл, но
никогда не задавал себе труда найти его. Ты полагал, что смысл будет дан
тебе так же естественно, как была дана сама жизнь. Более того, ты расс-
матривал остальной мир лишь с точки зрения твоего смысла жизни. По су-
ществу, все, что тебя окружало, начиная от камней и деревьев и кончая
близкими людьми, было декорацией, фоном, на котором разыгрывалась траге-
дия твоей жизни. Ты искал занятие души, способное сравниться по значению
с фактом телесной смерти, - и не находил его. Все казалось тебе мелким и
недостойным, потому что ты неправильно задал условия задачи. Ты решил
противостоять в одиночку.
Мир для тебя состоял из суммы одиночества, причем только одно из них
- твое собственное - заслуживало внимания и скорби. Никто не был твоим
должником, но и ты никому не был должен. Ты считал это справедливым, за-
бывая или не замечая того, что всю жизнь, начиная с рождения, ты поти-
хоньку брал в долг.
Тебе не нравилось это слово. Оно предполагало в себе, как ты думал,
систему нечистых обменов по принципу "ты - мне, я - тебе", которые ни-
когда не бывают эквивалентными и ведут к зависимости одного от другого.
Ты не хотел никому быть должным, считая, что только так можно сохранить
свою свободу. Но ты забыл о другом, высшем значении слова "долг", пред-
полагающем душевную необходимость отдачи не тому, у кого брал, а тому,
кто нуждается и бедствует.
Взгляни внутрь себя - там мерзко, там натоптано грязными башмаками,
почти нет чистого места... Что это там? Ах любовь!
Любовь!.. Ты сам разменял ее на двухкопеечные монетки, чтоб обзвонить
всех знакомых женщин и каждой сказать одно и то же. И каждая взяла у те-
бя частичку, и поблагодарила вежливо, и чмокнула губами в трубку, а по-
том короткие гудки сказали тебе "отбой".
А вот честь лежит в уголке, прикрытая носовым платочком. Сорви его, и
она начнет качаться, кланяясь и крича, как заводная кукушка: "Честь
имею! Честь имею! Честь имею!"
Скромница-совесть, изогнувшись, как скрипичный ключ, висит на гвозди-
ке и корчит из себя шпагу на пенсии. Когда-то она была отточена, пряма и
даже способна на легкие уколы, но ты использовал ее как украшение своего
внутреннего "я", похожего на неприбранную комнату, и вот теперь она ни-
чем не отличается от штампованной пластмассовой собачки с высунутым язы-
ком, каких вешают на дверях домашнего туалета.
А где же твоя храбрость?.. Нет ее. Зато ходит напудренная трусость в
шляпке, чертовски привлекательная на вид. Она весьма кокетлива - так и
хочется простить грехи и выдать годовой желтый билет, чтобы не нужно бы-
ло каждый раз оправдываться обстоятельствами.
Смотри, смотри! Да не закрывай же ты глаз, прошу тебя! Вон там, ви-
дишь?.. Твоя пошлость размазана по стене слоем прогорклого желтого мас-
ла, которое капает, когда ты перегреешься спиртным, и растекается по по-
лу вязкой и липкой лужей.
Твоя скромность в картонной маске ягненка смущенно ковыряет в носу,
но дырочка в маске узкая, и коготь волка не пролезет в нее.
Доброта?.. Ау, где доброта? Она только что пообедала и лениво наблю-
дает хоккей по телевизору. Она добрая, твоя доброта. Она никогда и нико-
му не сделала ничего плохого. Она застрахована от несчастных случаев на
круглую сумму и теперь ждет конца страховки, надеясь не без основания,
что шею себе не поломает.
Что же остается? Остается блистательное Предназначение, но его трудно
рассматривать сколько-нибудь серьезно, потому как это блажь чистой воды,
наподобие гомеопатических шариков, в которых ничего нет, кроме сахара,
но которые тем не менее излечивают, если верить, что это так.
Ну так в чем же дело? Поверим, что это так. В чем же оно состоит,
твое предназначение?
Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начав-
шей свой путь с удивительной целенаправленностью. Ей было необходимо
сделаться живым человеком. Может быть, отсюда нужно вести твое предназ-
начение? Но вот ты появился на свет и стал расти, и в это время у тебя
имелась также вполне определенная цель. Ты был предназначен стать разум-
ным человеком. И ты им стал.
Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавес-
тись так называемой душой. Это очень и очень зыбкое понятие - душа. Это
не просто способность чувствовать. Способность "мыслить и страдать" -
вот что это такое. Страдание рождает мысль, но и мысль рождает страда-
ние. И наконец, предназначение души - сделать тебя человеком творящим,
то есть побеждающим смерть.
Что же ты должен творить?
Душу, только душу.
Ты должен творить ее ежечасно в себе и других любыми доступными тебе
способами. Ты должен творить ее ежечасно, потому что душа - нежное рас-
тение и требует постоянного ухода. И если тебе удастся сохранить ее до
конца и присовокупить к ней еще хоть одну человеческую душу, сотворив и
воспитав ее, то твое предназначение исполнится.
Ты должен понять, что ничем не отличаешься от других людей и ничем их
не лучше. Ощущаемое тобой предназначение ни на вершок не приподнимает
тебя, но лишь указывает путь. Путь этот оказывается в постоянной опас-
ности со стороны жизненных обстоятельств, которые искривляют его, закру-
чивают в немыслимые петли и возвращают к началу.
Необходимо следить за ним и по мере возможности исправлять.
Человек действительно рожден бороться, но будет весьма прискорбно,
если он станет бороться за деньги, за благополучие, за славу, за власть.
Он должен бороться за свою душу и воспитывать дух. И более всего он дол-
жен бороться с собой".
Таким образом говорил этот голос, и его слова укрепляли Пирошникова и
способствовали поднятию духа. Конечно, надо признать, что состояние души
Пирошникова не отвечало пока требованиям, которые он предъявлял к ней.
Душа была, если можно так выразиться, захламлена и неухожена, но Пирош-
ников почувствовал, что ее чистку нельзя производить в одиночестве. И
все события, предшествовавшие нынешней ночи, указывали на необходимость
найти точку приложения сил души.
Он вдруг подумал, что встряска, устроенная лестницей, была ему необ-
ходима, а понявши это, несколько успокоился, и мысли его переключились
на Наденьку. Он понял, что Наденька, может статься, будет нуждаться в
его помощи. Подобная мысль была ему приятна, хотя и несколько смутила,
потому что он не знал наверное - способен ли он помочь?
Пирошников повернулся на бок и встретился взглядом с Толиком, кото-
рый, высунувшись из-за спины спящей Наденьки, блестел в темноте глазами
и явно готовился заговорить.
- Это уже ночь? - спросил он шепотом.
- Нет, это уже утро, - ответил Пирошников.
Глава 20 Кладовая
И на самом деле, было уже воскресное утро. Незаметное, правда, тем-
но-серое и мутное, но утро, без всякого сомнения.
Толик, соблюдая максимальную осторожность, перешагнул через Наденьку,
влез в тапочки и в пижамке подошел к Пирошникову, который, приподнявшись
на локте, с интересом на него поглядывал.
- Пошли, - пригласил Толик, дотрагиваясь до Владимира.
Пирошников послушно поднялся, взял Толика за руку и вышел с ним в ко-
ридор.
Толик потянул Пирошникова в кухню, где в полумраке раздавалось поса-
пывание старушки Анны Кондратьевны, спавшей на своем сундуке, да глухо
урчал соседкин холодильник. Толик медленно обошел помещение, знакомясь с
обстановкой и внимательно все разглядывая. Молодой человек двигался за
ним на цыпочках. Старушка шумно вздохнула во сне и проговорила свое "о
господи!", видимо участвуя в каком-то сновидении. Осмотрев кухню, Толик
направился в коридор, где горел свет, и раскрыл дверь в комнату Ларисы
Павловны. Комната за ночь утихомирилась и привела свой пол в горизон-
тальное положение. Соседка спала на тахте, укрытая желтым одеялом и воз-
вышаясь под ним, как песчаная дюна. Георгий Романович отсутствовал, лишь
на журнальном столике лежала его черная перчатка, сжимавшая пустую бу-
тылку шампанского.
- Ничего интересного, - разочарованно сказал Толик, закрывая дверь. -
А где же мы будем играть?
Они пошли по коридору, и тут мальчик заметил дверь в кладовку, куда
немедленно сунул нос. Из кладовки пахнуло непривычным смолистым запахом.
Толик юркнул внутрь, и Пирошников последовал за ним в полную темноту. В
кладовке пахло морем, смолой, глухо слышался плеск волн и шуршанье приб-
режной гальки. Владимир пошарил рукой по стене рядом с дверью и нашел
выключатель. Раздался щелчок, и над головами Толика и Пирошникова зажег-
ся фонарь, обернутый в редкую проволочную сетку и светившийся голубым
светом.
Пирошников прикрыл дверь в коридор и окунулся в новый мир, существо-
вавший, оказывается, совсем под боком, но до сих пор неведомый.
Глухая каморка мела вид капитанской каюты, в которой видимо-невидимо
было всяческих предметов, заставивших мальчика и молодого человека сразу
обо всем забыть. Прежде всего бросился в глаза иллюминатор с толстым
двойным стеклом, за которым, как это ни удивительно, покачивалось море,
удаленное, точно в подзорной трубе, если смотреть в нее с широкого кон-
ца. Под иллюминатором находился штурвал, плотно сидящий на медной оси с
блестящей шишечкой на конце и расходящимися от нее тонкими деревянными
лучами. Тяжелый прямоугольный в сечении обод штурвала, перехваченный же-
лезом, был утыкан рукоятками, отполированными ладонями рулевых, а сверху
по нему шла вырезанная полукругом надпись по-латыни: "beati
possidentes", что означает: "счастливы обладающие".
Справа от штурвала находился компас с покрытым потрескавшейся и
частью соскочившей эмалью кругом указателя, на котором нанесены были
многочисленные деления. И подзорная труба конечно же тоже лежала на спе-
циальной полочке под компасом, сохраняя след капитанской руки на кожаной
черной обшивке. Тут же висело на крючке никелированное сооруженьице, по
всей видимости секстан, с двумя крохотными зеркальцами, укрепленными на
нем странным образом.
По левую от штурвала сторону торчала изогнутая и расширяющаяся на
конце труба, смотревшая на наших героев весьма требовательно, точно ожи-
дая приказа, который вот сейчас должен провалиться в нее, - и тогда ко-
рабль тяжело и послушно выполнит команду.
И наконец, боковые стены каюты занимали полки, на которых стояли в
беспорядке книги, разумеется старинные; сложены были карты, причем одна
из них свисала с полки, открывая незнакомые контуры материков, лишь от-
даленно напоминающие их истинные очертания.
Нечего и говорить, что Толик сразу шагнул к штурвалу и, расставив но-
ги, впился в него мертвой хваткой. Пирошников встал позади и взял под-
зорную трубу.
- Куда поплывем? - спросил он суровым голосом.
- На Северный полюс, - немедленно ответил Толик тоже серьезно.
Он легонько повернул штурвал влево, и картина в иллюминаторе медленно
поползла вправо.
- Кто будет капитан? - спросил Толик.
- Ты, - великодушно предложил Владимир.
Мальчик подумал и отказался:
- Ты будешь капитан, а я буду матрос. Ты больше.
- Хорошо, - сказал Пирошников и крикнул в трубу: - Всем по местам! С
якоря сниматься!
Пол под ногами вздрогнул и покачнулся. Сквозь стены каюты проникли
внутрь свистки боцманских дудок и топот ног бегущих матросов. Море в ил-
люминаторе сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей устремилось
навстречу, накатываясь бесконечной чередой волн. Вздрогнул и пополз эма-
лированный кружок компаса, вращаясь внутри другого кружка, а из перего-
ворной трубы внезапно раздался хриплый бас:
- Якорь поднят, сэр!
- Отдать швартовы! - радостно крикнул Пирошников, и Толик в восторге
подхватил: - Отдать швартовы!
О воображение! О божественное и дерзкое мальчишечье воображение! Чего
бы мы стоили без тебя? Ты даришь нам временами и как бы походя царствен-
ные подарки: далекую жизнь, необитаемый остров, несбывшуюся любовь. Ты
разыгрываешь спектакли в гениальной постановке случая, ты таинственно и
прихотливо, ты посещаешь смелых и делаешь их обладающими. Не аргументами
доказываешь ты свою правоту, а картинами, и твой обман в тысячу раз
правдивей реальности, потому что осенен свободой.
А на экране между тем показались айсберги, оплывающие под солнцем и
изрезанные струями воды по бокам. Толик, повинуясь приказам капитана,
крутил штурвал, а лицо его побелело от напряжения и сделалось неподвиж-
ным.
Он вывернул штурвал вправо до отказа. Стена айсберга сдвинулась вбок
и пропала из поля зрения, а на ее месте возникла новая картина. Теперь
путешественникам открылась другая стена, состоящая из белых кафельных
плиток, на которых был укреплен крючок с висевшим на нем оранжевым мах-
ровым полотенцем. Изображение в иллюминаторе поплыло дальше и обнаружило
соседку Ларису Павловну, которая склонилась над умывальником и плескала
себе в лицо пригоршнями воду.
Очевидно, иллюминатор каким-то образом выходил в ванную комнату, где
и застал не вовремя Ларису Павловну.
- Лево руля! - испуганно крикнул Пирошников, и соседка исчезла, но
зато снова голубой грудью надвинулся айсберг.
- Правее! - приказал Владимир. Толик исполнил приказ, и корабль ка-
ким-то чудом проскочил между айсбергом и соседкой по узенькой полоске
воды.
Толик повернул голову к Пирошникову, и молодой человек увидел его
глаза. Темные и сидящие глубоко, эти глаза уже не излучали неприязни, но
светились вдохновением и ожиданием немедленного счастья.
- Они нас встретят, - твердо сказал Толик.
- Кто встретит? - спросил Владимир, все еще находясь под впечатлением
белой, как айсберг, соседкиной фигуры.
- Мама и папа.
Ах вот зачем они плыли к Северному полюсу! До Пирошникова только те-
перь это дошло. Они плыли на рандеву с несуществующими родителями
мальчика - поди ж ты! - и Владимир, обругав себя за несообразительность,
подумал, что игра может завести слишком далеко, если обманет ожидания
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг