ла ему покоя. Получалось, что ему дали отсрочку до завершения романа,
как он понял со слов милорда. Сочинитель представил, как падают в огонь
все четыре части его сочинения, и старался угадать - имеет ли шанс хоть
глава, хоть страница уцелеть в этом страшном пламени. Здесь уж не спасут
связи с секретарем инквизиции, не спасет даже то, что автор сам выдумал
эту процедуру. Все равно сгоришь, как миленький, в этом выдуманном тобою
огне!
Он давно потерял счет времени. Жар от сгоревших рукописей мешался с
жаром тела. Слезились глаза от дыма, вопли несчастных слились у него в
ушах в один предупреждающий предсмертный крик. "Не пиши-и-и!" - будто
кричали они, улетая в безвестность, между тем как роман тек, тянулся,
влачился, приближаясь к концу, за которым ждало его огненное испытание.
В глазах померкло; автор упал с табуретки, потеряв сознание...
Глава 48
ИСЦЕЛЕНИЕ
...Временами я всплывал из жаркого душного мрака с багровыми сполоха-
ми, озарявшими пространство под вйками - или под векбми?.. Пить хочу...
пить... - и видел склонившиеся надо мною лица с выражением беспомощного
участия. Ах, это бред, галлюцинации, как же я раньше не понял? Принесите
губку, скорее!.. - и вот уже холодные струйки стекают по лбу, смешиваясь
с потом. Ну да, я болен, простудился, застудил душу, теперь температура.
Отыскивал начало в багровом бреду, точно шарил багром в колодце. Вода
мягкая, податливая, если не быстро. Быстро не надо, потихоньку, поти-
хоньку... Почему здесь Ирина? Зачем она мучает меня, является к месту и
не к месту? Сейчас мне не до того, сейчас у меня температура. Сорок гра-
дусов в тени... Мне сорок лет и у меня сорок градусов. Это все водка ви-
новата, мне не нужно было пить после убийства царя. Зачем я его убил? Я
просто хотел избежать простуды, кроссовки совсем развалились, даром что
"Адидас"... Ледяные ступни.
Помню Александру; безрассудно с ее стороны являться после покушения
на конспиративную квартиру. Что скажет Николай Иванович? Впрочем, все
равно. Они приговорили меня к смерти, и вот я умираю. Самоубийство пос-
редством ангины. Мамочка, почему я никому не нужен, даже тебе?
Александра пришла ночью после суда - последнее желание приговоренного
к смерти. Меня трясло - от страха, любви, болезни. Это все одно и то ж
е... Ирина, ты помнишь, как однажды в молодости я был в жару, а ты приш-
ла с мороза? Ты показалась мне ледышкой; я гасил свой жар, утыкаясь вос-
паленным лбом в твою холодную грудь, и заразил тебя любовью. Через пол-
часа мы оба пылали, нашим теплом можно было отапливать небольшую кварти-
ру в течение месяца. Но мы расходовали тепло слишком неэкономно, щели
так и не заклеили - и вот результат... Я обнимал Александру, а видел те-
бя. Бедные женщины не знают, как часто, лаская их, любовники видят иные
образы. Наверное, и у женщин так же, и тогда получается, что любят друг
друга совершенно незнакомые люди, вернее - воспоминания. В этих кварти-
рах каждую ночь укладываются спать друг с другом чужие воспоминания.
За жизнь без любви следует казнить.
Но какое моральное право имеют они казнить меня? Можно ли судить за
бесталанность духа?..
Кровь закипела и кипит до сих пор; я слышу, как в ней взрываются бе-
лые пузырьки и бегут по венам, покалывая, точно шипучка. Я опьянен кипя-
щей кровью. Мне надоела моя кровь с чуждыми добавками - инъекциями чужо-
го духа. Они мешают мне жить.
Багровое зарево тяжелит веки, я не могу открыть глаза. Предки смешали
кровь, и она закипела - бурлит пузырьками. Кровь кипит при сорока граду-
сах Цельсия... Нет, это просто ангина. Мне осталось удалить гланды, все
остальное мне уже удалили.
Утром пришел Николай Иванович. "Вы заболели?" Будто не знает, что я
болен давно. Будто для того, чтобы в этом убедиться, нужен был ртутный
столбик. Я еще понимал, что к чему, беспамятство пришло позже. Он увидел
достроенный дом. "Никогда бы не подумал, что вы закончите его таким об-
разом". Я сам бы не подумал. Крыло террасы нелепо торчит в сторону. Ког-
да я приклеил последнюю спичку, дворец мой завалился набок. Пришлось
ставить подпорки. Дом на костылях, как вам это нравится? Но он не заме-
тил подпорок, а может, решил, что так было задумано.
И в этот дом на костылях мы поселим ваших питомцев, Николай Иванович?
Ах, как больно...
Я определенно что-то хотел выразить. Не получилось. Теперь меня каз-
нят -и за дело.
Я хотел выразить любовь воспоминаний.
Мы разучились жить, но вспоминать еще умеем. Я никого не люблю -при-
ходится еще раз признаться в этом, - но мои воспоминания умеют это де-
лать. Любить - глагол прошедшего времени.
"Вы скоро выздоровеете, и все пойдет на поправку". Что - "все", Нико-
лай Иванович?
Ртуть - тяжелый металл. Чтобы поднять ее на такую высоту, надо поста-
раться. Наверное, они испугались, когда я потерял сознание. Они думали,
что "все пойдет на поправку". Но я и здесь оказался ужасным индивидуа-
листом. Я не желал поправляться. Вероятно, хотел избежать публичной каз-
ни, сделать вид, что все разрешилось естественным путем.
Когда я на короткий срок очнулся, то увидел у раскладушки новые лица.
Это были мои соседи, супруги Завадовские. Ртутный столбик все еще прон-
зал градусник снизу доверху, как паста в шариковом стержне. Супруги пла-
вали, точно в тумане, вокруг моей постели - сладкие, как малиновое ва-
ренье, которым они меня потчевали. Они тоже хвалили мой дом. Что за
странность? - все его хвалят, но никто не хочет в нем жить... Потом За-
вадовские растворились в багровом сиропе, а вместо них возникли старички
Ментихины, соседи по улетевшему дому. Старик держал меня за запястье,
считая пульс, а старуха читала вслух "Моральный кодекс строителя комму-
низма" - все заповеди подряд. "Человек человеку - друг, товарищ и бра
т..."
Где же вы были, друзья, товарищи и братья, когда я пропадал в ночных
котельных и кладовках с мышами? Врете вы, уважаемые друзья, товарищи и
братья! Никому нет до меня дела, а мне нет дела до вас. Все, что было
святого, вы перевели в пустопорожние слова, произносимые загробным голо-
сом у постели умирающего.
Впрочем, какой смысл спорить с галлюцинациями?
Потом явился Аркаша Кравчук. Он остановился в дверях, теребя свою
жидкую бороденку. "Я иду к тебе, Аркадий. Ты меня ждешь?" - вымолвил я,
но он мягко покачал головою: "Нет, Женя, ты идешь на поправку. Знаешь,
какие я там стихи написал? Гораздо правильнее, чем здесь". Он подошел к
столику, дотронулся до башенки на спичечном доме. "А я не знал, что ты
тоже сочиняешь. Это почти правильно, вот только терраса..." - "Но надо
же им где-нибудь гулять?" - "Там нагуляются", - сказал он, криво улыб-
нувшись, и вдруг превратился в лысого старика, одетого в выцветшую гим-
настерку со Звездою Героя. "А мы с вами чем-то схожи, - с неприязнью
проговорил он, осматривая мой дом. -Когда поедете в Швейцарию, не за-
будьте прихватить это сооружение. Ему там самое место".
Я понял, что это предсмертные мои видения. Озноб подбирался к сердцу,
язык с усилием ворочался во рту. Почему они не вызывают врача? Ведь я
умираю.
Но вот явился врач с окладистой черной бородою, высоким и сильным го-
лосом. Ему ассистировал мрачного вида субъект с глазами, сидящими у пе-
реносицы. Я стонал, раздирая горло, пока они, склонившись с двух сторон
над кроватью, спорили о методах лечения. "Я думаю, нервный шок, Всеволод
Владимирович, вы согласны? Ваша компетенция позволяет вам отличить
больного от мертвого?" - "Вы нашу конституцию не трогайте, Рувим Лазаре-
вич! Взялись лечить - лечите!" Как вдруг они соприкоснулись лбами надо
мною, и комнату озарила яркая вспышка. Точно вольтова дуга проскочила
меж ними и сожгла обоих в огне взаимной ненависти. Только серый пепел
повис в воздухе, оседая на куполах и башенках моего дома.
Теперь в комнате моей возникла Серафима Яковлевна с подносом ватру-
шек, Михаил Лукич нес за нею кипящий самовар. "Что же мы - не люди? -
говорила она, обкладывая ватрушками мое творение, отчего оно стало похо-
же на торт. - Жить по-людски надо, вот и весь сказ. Воображаешь о себе
много, заяц. Мы - черная кость, однако кое-что в жизни понимаем, и не
тебе нас учить. Попей-ка лучше чайку с ватрушечками, зла я на тебя не
таю, живи как знаешь... Но нас не трогай. Мы свое горбом заработали..."
И лился крутой кипяток из краника, а Михаил Лукич важно кивал речам суп-
руги, похожий на дьячка сельской церкви - вот-вот запоет "аллилуйю".
Я понял, что они пришли прощаться со мною - знакомые и незнакомые,
бывшие соседи, родственники, персонажи - моя семья, в которой я был уро-
дом, потому что не желал понимать их законов, но не мог объяснить им
свои. Я никогда не выздоровлю, Николай Иванович, Благодарю вас, Петр
Лаврович...
Чья-то рука поднесла к моему лицу градусник, и я увилел страшную кар-
тину движущегося столба ртути, который, как лифт нашего дома, неудержимо
поднимался вверх, пока не уперся в запаянный конец трубки. Он прорвал
его и выплеснулся фонтаном блестящего металла наружу. Много раз вот так
я мысленно пробивал крышу кооперативного дома, чтобы взлететь в небо, и
каждый раз упирался во что-то.
Надо выйти за предел. Хотя бы однажды позволить себе выйти за предел.
Пружинки раскладушки пели подо мною на все лады - заупокойный клаве-
син по блудному сыну, погибающему в чужой квартире чужого дома.
Меня накрыло черное забытье, в котором вспыхивали разноцветные пятна,
точно огни цветомузыки в баре "Ассоль". Жирная крыса в лакейской ливрее
со стаканчиком коктейля, зажатым в цепких лапках, сидела за стойкой, то-
порща жесткие усы. Я кинул в нее ботинком, как папа Карло, но промахнул-
ся.
Темнота рассеялась. Возникли очертания окна с кирпичной кладкой за
ним -причуда больного архитектора. Вокруг раскладушки сидели мои интер-
национальные племянники, складывая из кубиков слова "Миру - мир!". Сама
Любаша с грудным Ваней пристроилась на раскладушке у меня в ногах. "Он
проснулся, - сказала она детям. - Поздоровайтесь с дядей". Дети стали
говорить на разных языках. Я силился понять, но не мог. "Мы пришли за
тобой, хватит тебе тут, - продолжала сестра. - Майор согласен. Тебе да-
дут новый паспорт с новой фамилией, можешь сам ее выбрать в телефонной
книге, нельзя же так мучаться! Сашенька согласна. Конечно, она еще моло-
да, но любит тебя..."
Что она говорит? Какая Сашенька? Бред, бред... Мать появилась сзади
со спичечным домом в руках. "Хорошо, что папочка этого не видит! Я его
протерла, там столько было пыли - просто ужас! Как у тебя сейчас с
деньгами? Вы слишком транжирите, надо уметь экономить на спичках... Ты
матери никогда не слушаешься. К нам приходил участковый, предлагал хоро-
шие фамилии. Сидоров, Спиридонов... Есть выбор".
Это хорошо, мама, что есть выбор. Я благодарен тебе, но ведь нужно
нести свой крест. Я не умею экономить на спичках - смотри, какой дворец
отгрохал! Жаль, что он заваливается набок, но ничего, есть еще время
поправить. Или поправиться?
Градусник торчал под мышкой, из него не иссякая хлестала струйка рту-
ти.
Так это же кровь моя, ставшая жидким металлом! Как я не догадался?! У
тех, кто любить не умеет, в жилах течет тяжелая ртуть вместо крови.
Уйдите все! Я уже давно чужой вам, я ушел далеко, не пытайтесь меня
вернуть. Я потерял дом, семью и паспорт. О последнем не жалею.
Все уже навестили меня, но где же мой сын? Где жена? Неужели состоя-
ние мое менее опасно, чем той ночью, когда она явилась мне в окне со
свечою в руках?
Чья-то ладонь поднесла мне ко рту крохотную таблетку, и я послушно
слизнул ее языком. Она резанула мои воспаленные гланды. Через минуту я
начал проваливаться в липкий вязкий сон, я барахтался в нем, пытаясь
выплыть, и уже на грани забытья увидел над собою лицо Ирины. "Теперь хо-
рошо... - прошептал я. - Теперь простимся. Ты пришла слишком поздно. Ми-
нутой бы раньше". - "Он бредит", - сказала она кому-то. "Нет, я ухожу. Я
расплатился сполна за тот столик с шампанским и пирожными. За то, что
считал предназначенность любовью, а это не любовь. Это выше любви. Я ос-
вобождаю тебя от любви, от предназначенности может освободить только
Бог". - "Это не опасно?" - спросила она. "Опасно, милая. Как видишь, это
опасно. Прошу только, никогда не приходи, даже в виде галлюцинаций. Я
построил дом, но он упал набок. Ошибка в расчетах..."
"Я, пожалуй, пойду", - сказала она, обращаясь к кому-то за моей голо-
вой.
"Постой, - сказал мой голос, потому что сам я уже провалился в черную
трубу. - Ты ведь ничего не сказала о моем доме. Как он тебе?"
Она печально взглянула на меня.
"Красивая игрушка, что я еще могу сказать? Но я не стала бы в нем
жить. Он слишком изящен и... ненадежен. Я предпочитаю более крепкие сте-
ны. Прости!"
"Ты свободна!.." - крикнул я из глубины забытья. Все пожухло, оста-
лась лишь одна яркая точка, как на экране выключенного телевизора. Она
единственная соединяла меня с жизнью. "Нас трое, ты забыл?" сказал извне
мой голос. Звезда моя едва мерцала. Я впился в нее глазами, боясь, что
она погаснет...
Не знаю, сколько времени я так провел - день, неделю, месяц? Как
вдруг слабеющая звезда налилась яростью, задрожала - и взорвалась! Это
был Большой взрыв - начало жизни Вселенной. Мгновенно пространство вок-
руг меня наполнилось светом, разлетающимся в разные стороны. Я не мог
пошевелить ни рукой, ни ногой, но знал, что жив и теперь буду жить но-
вым.
Я открыл глаза. Первое, что я увидел, был щегол, прыгающий на столике
вокруг спичечного дома и что-то поклевывающий - не остатки ли тещиной
ватрушки? Сам спичечный дом показался мне маленьким жалким сооружением
(почему-то он был покрыт пеплом). Тут же стояли скляночки с лекарствами
на месте железного противня, противень же с серными головками оказался
на полу у стены.
В комнате ничего не изменилось: тот же полумрак, пустота. У окна на
фоне кирпичной кладки спиною ко мне стояли две фигуры. В одной я узнал
Николая Ивановича. Он покачивался с пятки на носок, заложив руки в кар-
маны пиджака. Рядом с ним стоял невысокий худощавый человек с короткой
стрижкой, отливаюшей сединой.
- В плане следующей пятилетки, - услышал я его глуховатый голос.
Потерпим, - кивнул Николай Иванович.
Я попытался пошевелиться, обнаруживая, что тело слушается меня, хотя
и с неохотой. Услышав шум, стоящие у окна резко обернулись ко мне.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Николай Иванович.
- Никак, - слабо улыбнулся я.
Они подошли к раскладушке, вглядываясь в мое лицо.
- Это Игорь Сергеевич, председатель нашего Правления, - указал на не-
высокого человека Николай Иванович.
- Раз шутите - значит, дело на поправку пошло, - с улыбкой заметил
Игорь Сергеевич.
Николай Иванович приложил свою огромную ладонь к моему лбу.
- Температуры вроде нет... Градусник-то разбился, - объяснил он мне.
- Чего вы хотите? Чаю? Поесть? - спросил председатель.
- Чаю.
- Сейчас я организую, - он поспешил на кухню.
- Ну, слава Богу, оклемались! - с преувеличенной бодростью начал Ни-
колай Иванович, присаживаясь возле раскладушки на стул. - Мы прямо пере-
пугались. Дело-то пустяковое - ангина, а как вас скрутило! Тут все дежу-
рили по очереди. Все-таки я вам скажу, люди у нас хорошие. Если надо
спасать человека - тут уж не смотрят...
- Какое сегодня число? - спросил я.
- Да конец уж декабря! Рождество по старому стилю. К Новому году бу-
дете как огурчик!..
Я лежал с закрытыми глазами, а надо мною гремел бодрый голос Николая
Ивановича. И вновь я слышал слова об историческом прогрессе и от-
ветственности каждого члена обшества, но они почему-то проходили мимо. Я
уже не любил своего прошлого, а без этого не мог полюбить и его прекрас-
ное будущее.
Игорь Сергеевич принес на подносе три чашки, выставил на столик. Ще-
гол бесстрашно крутился тут же, вертя головкой. Мы принялись пить чай
молча и серьезно, будто участвуя в некоем ритуале.
- Вам не трудно будет, если мы прямо сейчас обсудим ваши дела? -спро-
сил председатель.
- Пожалуйста, я готов.
- Мы решили принять вас в кооператив. Пока условно.
- Спасибо, - слабо кивнул я, удивляясь, насколько мне это безразлич-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг