сознательность обернулась враждой коллективистов и индивидуалистов, бе-
зобразиями и пьянством. Мне очень не хотелось описывать эти явления, я
надеялся на их случайность, теперь же вижу, что ошибался. Особенно неу-
добно было перед Вами, милорд. Как-никак Вы иностранец, а обнаруживать
перед иностранцами свои слабости и пороки мы не любим. Стыдно, знаете...
Я и сейчас сообщаю Вам об этом конфиденциально, не решаясь вынести наши
проблемы на страницы романа. Однако молчать далее нельзя. Мы так привык-
ли считать наши неудачи и промахи случайными, а достижения - закономер-
ными, что лишь трезвый объективный взгляд, горькое сознание того, что
пороки столь же органично присущи нашему кооперативу воздухоплавателей,
сколь и добродетели, помогут нам выжить.
Заканчиваю свое послание. Я сбросил камень с плеч. Далее умалчивать
ни о чем не намерен. А вообще, я скучаю по Вам, милорд. Боюсь также, что
Ваше общение с Мишусиным может отвратить Вас от нашей литературы, а она,
ей-Богу, не так ужасающе продажна, как может показаться.
Примите, милорд, уверения в совершеннейшей моей преданности и почте-
нии.
Ваш соавтор.
Глава 31
ФЕДОР ШУРЫГИН
В середине лета приехал из Ливии на родину младший брат Евгения Вик-
торовича Федор с семьею. Его контракт истекал не скоро - через два года
- и теперь ему полагался лишь двухмесячный отпуск: месяц за текущий год
и месяц, припасенный с прошлого.
Федор Викторович был мужчиной выше среднего роста, с наметившимся
брюшком, аккуратными залысинами и чуть шаркающей осторожной походкой.
Внешне он производил впечатление усталого чиновника министерства, дожи-
дающегося положенной персональной пенсии. Его гладко выбритое унылое ли-
цо и постоянная покорность в глазах никак не соответствовали семейному
темпераменту Демилле; странно было и подумать, что когда-то этот человек
тоже был обуреваем страстями, искал себя, ходил в храм причащаться, шеп-
тал на ночь молитвы. Но давно это было, лет пятнадцать назад. Сейчас ес-
ли кто и напоминал ему по неделикатности о грехах молодости, то Федор
Викторович терпеливо улыбался и объяснял кратко: "Дурак был". Однако
вряд ли это простое объяснение соответствовало истине, ибо глупость не
так легко поправима, а Федор Викторович был отнюдь не глуп.
Объяснение резкой метаморфозе, произошедшей с Федором Демилле на
двадцать пятом году жизни, многие связывали с женитьбой. И действи-
тельно, все свершилось быстро, в один год. Федор закончил строительный
институт, пошел прорабом на стройку, женился, сбрил бороду и сменил фа-
милию. Жена его - Алла Шурыгина, выпускница филфака, в университете тоже
производила впечатление ищущей натуры, диплом писала по раннему твор-
честву Ахматовой, вообще увлекалась стихами, но работать по специальнос-
ти не пошла. От ее филологического образования сохранилась лишь привычка
надменно судить о новинках советской литературы да выписывать журнал
"Вопросы филологии", комплекты которого по прошествии времени обменива-
лись на макулатурный талон, дающий право приобрести книгу Стефана Цвейга
или Мориса Дрюона.
Казалось, оба нашли то, что искали. Демилле - прочную фамилию, а Шу-
рыгина -солидного мужа. Впрочем, Федор Викторович обрел окончательную
солидность еще через год, когда вступил у себя на стройке кандидатом в
партию.
Именно тогда вместе с самоуважением он получил моральный авторитет в
семье, позволивший ему принять на себя функции старшего сына, а впос-
ледствии и главы семейства. Правда, функции эти выражались более в сен-
тенциях, чем в реальных делах, ибо Федор Викторович не любил волно-
ваться. Покой он ценил превыше всего, находя в нем истинную гармонию,
умиротворение, решение всех проблем. Зачеркнув и осудив свое прошлое, он
перенес неприязнь к разного рода исканиям на всех людей, паче же всего -
на родственников. Он решительно не понимал действий своей сестры и пос-
тупков брата, которые вместо того, чтобы успокоиться, выкидывали Бог
знает что (Федор Викторович всегда был в курсе через Анастасию Федоров-
ну, принимавшую близко к сердцу все перипетии судьбы своих детей и де-
лавшую их достоянием гласности). Поначалу он старался воздействовать, то
есть писал сестре и брату пространные письма морализаторского толка. У
Любаши сохранилось два: после рождения Николь и Шандора; появление Хуана
показало, что глас брата остается гласом вопиющего в пустыне, и Федор
прекратил связь с сестрой. У Евгения Викторовича писем накопилось куда
больше. Тут были послания, знаменующие каждое новое увлечение Демилле,
особливо шумные выпивки, отказ переделывать конкурсный проект по требо-
ванию руководителя мастерской, идеологические разногласия с отцом, когда
Виктор Евгеньевич и Женя ругательски ругались по поводу какого-нибудь
постановления... Все это, по мнению Федора, не имело ни малейшего смыс-
ла, ибо нарушало покой, не приводя к каким-либо результатам. "Женя! Ты
опять волнуешь меня..." - такой фразой начинались почти все письма, от-
чего выходило, что главной неприятностью, произошедшей от поступка Евге-
ния Викторовича, было нарушение душевного спокойствия брата.
Характерно отношение Ирины к письмам Федора. Она, будучи сама в вол-
нении от поступков мужа (особенно это касалось любовных увлечений и дру-
жеских застолий), от души смеялась, читая каждое новое письмо, и в этом
находила успокоение. Таким образом, письма отчасти достигали своей цели,
хотя бы в отношении Ирины. Демилле же злился, звонил брату, начинал ру-
гаться по телефону, чувствуя, что не прав по всем статьям, а оттого за-
водясь еше больше. Дело обычно кончалось тем, что трубку перехватывала
Алла и сообщала Евгению Викторовичу ледяным тоном: "Евгений, Шурыгин
из-за тебя живет на валидоле", - она в глаза и за глаза называла мужа
Шурыгиным.
Федор действительно не расставался с валидолом с молодых лет, был
мнителен и постоянно следил за пульсом. Он знал свой пульс, как таблицу
умножения; каждый лишний удар приводил его в глубочайшее раздумье. Он
искал причину этого лишнего удара, и лишь добившись нормы, которая сос-
тавляла у него шестьдесят семь ударов в минуту, мог чувствовать себя от-
носительно спокойным.
Во время похорон отца пульс его достиг восьмидесяти четырех ударов в
минуту и с тех пор, вот уже несколько лет, никогда не поднимался выше
этой отметки. Отчасти этому способствовало и то, что со смертью отца Фе-
дор почти вовсе перестал бывать в родительском доме, ограничиваясь раз-
говорами с матерью по телефону, обязательными поздравительными открытка-
ми на Восьмое марта и Новый год и письмами к Евгению. А последние два
года пульс, несмотря на жару в Ливии, никогда не превышал семидесяти,
потому что связь с семьей осуществлялась исключительно с помощью поздра-
вительных открыток, а производственные проблемы уже давно перестали вли-
ять на кровообращение Федора Викторовича.
К моменту заключения контракта на строительство цементного завода в
Ливии Федор Шурыгин занимал должность ведущего инженера строительного
треста с окладом в сто семьдесят рублей, прогрессивкой и премиальными,
имел трехкомнатную кооперативную квартиру и небольшой счет на сберкниж-
ке. У Шурыгиных была дочь Виктория, девяти лет.
Если бы Федор Викторович знал, какой сюрприз готовит ему старший брат
в далеком от Ливии Ленинграде, то он, весьма вероятно, отложил бы отпуск
еще на год или же направился, скажем, на южный берег Крыма. Однако он
ничего не подозревал о переполохе в родном городе, потому как не подоз-
ревала о нем и Анастасия Федоровна, которая продолжала писать младшему
сыну пространные письма с новостями, невзирая на его молчание. Кроме то-
го, у Федора был прямой повод побывать на родине: он обзавелся автомоби-
лем и, отправив его малой скоростью через Средиземное море, должен был
самолично встретить ценный груз в Ленинграде и устроить его надежно. На-
до сказать, что покупка автомобиля входила в программу установления
окончательного покоя в жизни; на эту тему было много сомнений, много до-
водов "про и контра" -увеличит ли автомобиль жизненные хлопоты или же
уменьшит? Подсчитав все плюсы и минусы, Федор и Алла решили: уменьшит.
Ожидалось лишь небольшое усиление волнений, связанное с покупкой и пе-
реправкой автомобиля домой, а дальше расчеты показывали почти полный
штиль.
Федор так увлекся получением контейнера с "Жигулями" в экспортном ва-
рианте, что не сразу позвонил матери по приезде. Не то чтобы забыл и за-
мотался, а просто два таких волнения, как устройство такелажных работ
при погрузке и общение с Анастасией Федоровной, хотя бы по телефону,
наступившие одновременно, могли загнать пульс в неисследованные частот-
ные дебри. Потому Федор Викторович решил действовать последовательно:
сначала "Жигули" и гараж, а потом встреча с родней. Только когда сверка-
ющий автомобиль цвета волны в Средиземном море занял место в новеньком
гараже и прошли сутки, требуемые на релаксацию пульса, Федор набрал но-
мер матери.
- Мама, здравствуй, это я, - сказал он.
- Господи, Жеша, где ты пропадаешь? Я кручусь, как белка в колесе.
Любу положили в дородовое, дети на мне... Совсем забыли мать! -сразу же
накинулась на него Анастасия Федоровна.
Федор не удивился: голоса братьев Демилле были так похожи, особенно
по телефону, что мать всегда их путала. Неприятно поразила его новость о
Любаше, и он, держа левою рукой трубку у уха, правой взялся за запястье
и нащупал пульс.
- Мама, это я, Федя... - сказал он, считая удары.
- Боже мой, Феденька... - Анастасия Федоровна сразу заплакала и про-
должала дальше сквозь плач: - Наконец-то! Я тут одна разрываюсь, Женя
куда-то пропал, не звонит совсем, Ирка тоже... Люба в больнице, я совсем
одна, - Анастасия Федоровна зарыдала. - Если бы видел папочка, слава Бо-
гу, что он этого не видит...
Федор Викторович отодвинул трубку от уха, так что причитания матери
слились в однообразное, еле слышное журчание, и вновь придвинул, когда
журчание оборвалось.
- Что, Люба вышла замуж? - строго спросил он.
- Да что ты! Кто ж ее возьмет с тремя детьми? Я тебе удивляюсь!
- Значит, опять!
- Опять! - и Анастасия Федоровна вдруг весело рассмеялась. Переход от
слез к смеху у нее совершался мгновенно, как у младенца.
Федор Викторович помолчал, соображая, способны ли дальнейшие расспро-
сы ухудшить его состояние, и все-таки решился:
- А как твое здоровье? - спросил он и тут же вновь отдернул трубку от
уха, ибо зажурчало опять. Дождавшись перерыва, он сказал в трубку, держа
ее на отлете:
- А у нас все в порядке. Приехали, здоровы, привезли тебе подарок. Мы
машину купили.
По донесшимся из верхней мембраны отрывистым звукам Федор Викторович
понял, что мать обрадовалась. Он снова осторожно приблизил трубку к уху.
- Я навещу тебя, - сказал он.
- Федя, навести Любу. Ей будет приятно.
- Ты же знаешь, как я к этому отношусь, - сказал он спокойно.
- Феденька, узнай, что с Женей. Мне не выбраться, да и не хочу к Ирке
ехать. Она последнее время совсем нас знать не хочет.
- Хорошо, мама. Тебе привет от Аллы.
При этих словах Алла, находившаяся в той же комнате, воздела глаза к
потолку. Она считала, что разговор слишком затянулся.
- Да-да, целую, - сказал Федор и повесил трубку.
- Ну что? У Демилле опять все вверх тормашками? -презрительно спроси-
ла жена.
Федор Викторович пожал плечами.
- Люба рожает.
- Идиотка, - коротко заключила Алла и ушла в другую комнату.
Федор Викторович сделал несколько дыхательных упражнений по системе
йогов, после чего сел за стол и придвинул к себе лист бумаги.
"Здравствуй, брат! - вывел он. - Мой отпуск начался с волнений..."
И далее на трех страницах Федор развернул огорчительную картину се-
мейных безобразий, ожидавшую его в Ленинграде. Невнимание к матери...
подтвердившаяся законченная аморальность сестры... есть и моя вина...
однако Ливия, ожидающая цементный завод, не позволяет каждодневно опе-
кать расстроившийся семейный клан, так что он надеется, что брат внемлет
голосу разума и совести...
И прочее в том же духе.
Федор запечатал конверт, открыл записную книжку и переписал адрес
брата: "Улица Кооперации, дом 11, кв. 287". Он позвал Вику и велел ей
опустить письмо в ящик.
Прошло несколько дней, в течение которых Федор и Алла почти не выхо-
дили из дому, посещали только рынок неподалеку, откуда приносили овощи и
фрукты, недоступные в Ливии: редиску, репу, свеклу, картошку, кабачки,
огурцы. За два года им осточертели бананы, апельсины, и теперь Федор
каждый день занимался консервированием овощей, готовил великолепные соу-
сы и потчевал семью. Он любил кулинарное искусство.
Алла без перерыва смотрела телевизор, впитывая отечественную информа-
цию - начиная с "Утренней почты" и кончая вторым выпуском "Сегодня в ми-
ре". Одна Вика с утра отправлялась гулять и, вернувшись, рассказывала
родителям о родине. Многое ее удивляло. Временами она требовала, чтобы
отец и мать отправились с нею в город, чтобы на месте объяснить то или
иное явление, однако Федор Викторович неизменно отвергал эти предложе-
ния, боясь увидеть что-нибудь такое, что вывело бы его из равновесия.
Разумеется, не поехал он и к брату на улицу Кооперации, ограничившись
письмом. И правильно сделал - это могло кончиться резким учащением
пульса при виде огороженного фундамента. Отправив письмо, Федор принялся
ждать ответа, впрочем, без лишнего нетерпения.
Анастасия Федоровна звонила каждый вечер и рассказывала о домашних
делах, избегая говорить о Любаше, но все же не выдерживала, кое-что со-
общала. Любаша лежала пока в дородовом, возбуждая всеобщее любопытство.
Дело было даже не в ней, а в Нике, регулярно приносившей матери переда-
чи. Ее негритянское личико вызывало толки рожениц и медперсонала.
Прошла неделя, но ответа от брата не последовало. "Мог бы и позво-
нить", - ворчал Федор. На что Алла лишь надменно вскидывала плечи: "Буд-
то ты не знаешь их безответственную породу!". Получалось, что Федор к
породе уже не принадлежал. Огорчало его не столько отсутствие звонка от
брата, сколько необходимость что-то предпринимать.
И вдруг вечером на восьмой день Евгений Викторович явился сам.
Федор открыл дверь - и не узнал брата. Перед ним стоял исхудавший че-
ловек с ввалившимися глазами, в которых читались беспокойство и тоска...
Волосы были длиннее обычного, почти спадали на плечи, над губой пробива-
лись непривычные жесткие усы. Но еще страннее была одежда. На Демил-
ле-старшем была синтетическая куртка, украшенная звездно-полосатой эмб-
лемой, вельветовые джинсы и кроссовки. В руках Евгений Викторович держал
вместительный "дипломат" с блестящими замками.
Если бы не тревожный взгляд, Федор решил бы, что брат, дотоле никогда
не следивший за модой, резко изменил привычки. Чего доброго, втрескался
в какую-нибудь "фирменную" девицу и старается внешне омолодиться. Но
глаза говорили о другом. Человек с такими глазами не мог быть не то что
влюблен - он не мог даже думать о женщинах.
Братья обнялись. Федор испытал мгновенный прилив детской любви к Ев-
гению, точно окунулся во времена юности, когда он не был еще Шурыгиным,
а Женя вызывал его неизменный восторг своим умом, блеском, талантом. И
Евгений Викторович растрогался, уронил слезу, ибо давненько не видал
близкого человека.
- Алла! Женя пришел, будем ужинать! - крикнул Федор.
Алла появилась в прихожей, подставила Демилле щеку для поцелуя.
- Однако ты изменился, - сказала она с усмешкой.
- А, ерунда! - Демилле махнул рукой.
Он щелкнул замками "дипломата" и извлек из него бутылку коньяка и
шампанское.
- Шурыгину нельзя, - предупредила Алла.
- Ничего, Алюн! Ради встречи... - сказал Федор.
- Вам мать не звонила? Правильно, я не велел звонить. Любка родила!
Мальчика! - объявил Демилле и направился с бутылками в кухню.
- Фу-ты, Господи! - вздохнула Алла.
- Кого? - Федор поспешил за братом.
- Мальчика! Знаешь, как назвала? Иван! - Демилле звонко рассмеялся. -
Наконец взялась за ум! Иван Иванович Демилле! Каково?
- Фу-ты, Господи! - повторила Алла.
Они расположились в маленькой кухоньке за столом, появились закуски,
бокалы. Алла, выпив шампанского за рождение племянника, удалилась, сос-
лавшись на головную боль. Братья остались одни.
Демилле внешне повеселел, но тревога в глазах не исчезла. Федор с са-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг