его организме, с большой натяжкой оправдывают иностранную фамилию. Посе-
му он постановил прекратить ее, начиная со своего сына Егора, в котором
вышеназванной крови была совсем крохотулька, и дал ему фамилию жены -
Нестеров, благо она обладала, на взгляд Евгения Викторовича, несомненны-
ми достоинствами: была чисто русской, не слишком распространенной и
слегка патриархальной. Слишком хорошо помнил Демилле все дурацкие
школьные прозвища, связанные со своею фамилией, и двусмысленные остроты
насчет его французского происхождения!
Нечего и говорить, что Демилле также не позволил своей жене Ирине ме-
нять девичью фамилию при замужестве. Иными словами, Евгений Викторович
сознательно пресек если не род Демилле, то его подлинное имя.
Брат Федор был еще более решителен. На него сильное впечатление про-
извела история дядюшек Кирилла и Мефодия, о существовании которых он
впервые узнал в четырнадцать лет. Федор пришел к выводу, что исключи-
тельная его фамилия да еще в сочетании с именем никак не смогут сослу-
жить доброй службы. То ли он боялся повторения смутных времен, то ли ге-
ны восстали против иностранщины, но факт остается фактом: Федор созна-
тельно насаждал в себе русское: отпустил бороду, завесил стены иконами,
потом сбрил бороду, снял иконы, женился и принял фамилию жены. Федор Де-
милле стал Федором Шурыгиным. Брата и сестры он сторонился, два года на-
зад вступил в партию и уехал по контракту в Ливию строить цементный за-
вод.
Но то, что выделывала со своим почтенным родом Любовь Викторовна Де-
милле, младшая сестра обоих братьев, с трудом поддается описанию.
Казалось бы, у Любаши было преимущественное положение перед братьями.
Достаточно было выйти замуж, принять фамилию мужа и... прости-прощай да-
лекий русильонец, французское прошлое, дворянская приставка! Однако Лю-
бовь Демилле свято берегла и приумножала свою фамилию.
- Как "приумножала"?
- А вот как.
Восемнадцати лет Любаша забеременела - как водится, совершенно неожи-
данно для родителей, ибо никакого намека на жениха не наблюдалось и в
помине, хотя хвост воздыхателей подметал пыль перед домом Демилле с той
поры, как Любаше исполнилось пятнадцать. Обходилась она с воздыхателями
сурово, в свои сердечные тайны близких не посвящала... была таинственна
- глазки блестели то радостно, то печально, а то вдруг темнели, будто на
смуглое Любашино лицо набегала тучка. И вдруг - на тебе!
Анастасия Федоровна подступалась с расспросами, снаряжала братьев,
чтобы те выследили дерзкого совратителя (Евгений Викторович вечерами си-
дел в густой листве тополя перед крыльцом, точно дозорный, карауля про-
вожатых сестры - это в двадцать пять-то лет! стыдно вспомнить!) - но все
напрасно. Любаша как в рот воды набрала, твердила только: "Отстаньте!
Что хочу, то и делаю!". И сделала.
Собственно, ни мать, ни отец рожать не отговаривали. Но не худо было
бы иметь мужа - хоть какого! - все ж отец, опора для восемнадцатилетней
девушки... Если бы они знали, что опора эта уже находится за тысячи ки-
лометров от России, в жаркой стране, под знойным небом!
Рождение ребенка произвело еще большее потрясение, чем беременность.
Родилась прелестная, здоровая, крупная девочка с черными, как у мамы,
глазенками - пухленькая, с многочисленными вязочками на ручках и ножках.
Радоваться бы да и только! Но была одна неприятность. Девочка была почти
такая же черненькая, как ее глазки, а волосы -в мелкую и тоже черненькую
кучерявинку.
Тогда впервые Виктор Евгеньевич потерял власть над собой. "Кто отец?!
Где этот сукин сын!" - закричал он, когда дочь впервые внесла в дом оча-
ровательную негритяночку, завернутую в розовое стеганое одеяльце с кру-
жевными салфеточками. Черное личико выглядывало оттуда как изюминка из
булки.
"Он француз, папа, - с достоинством ответила Любаша. - Мы же сами из
французов". - "Француз?! - воскликнул отец, обрушиваясь на диван, как
упавшая портьера. - Кто тебе сказал, что мы из французов?.." - тихим го-
лосом закончил он. "Бабушка!" -вызывающе ответила дочь и с этими словами
передала сверток с французской изюминкой в руки Екатерине Ивановне. Ста-
рушка расплылась в улыбке, негритяночка тоже впервые улыбнулась... инци-
дент был исчерпан. А что делать?
Позже удалось установить - правда, не без труда, - что отцом ма-
ленькой Николь (так назвала дочку Люба) является некто Жан-Пьер Киоро,
подданный независимой республики Мали. Упомянутый Жан-Пьер обучался в
Советском Союзе, но рождения дочери - увы! - не дождался, ибо получил
диплом врача и отбыл на родину молодым специалистом.
Справедливости ради следует сказать, что французскими у Жан-Пьера бы-
ли только имя и язык, на котором он разговаривал, в остальном же молодой
человек был истинным представителем Африканского континента. Любашу это
нисколько не смущало.
Так в роду Демилле неожиданно появилась симпатичная негритяночка Ни-
коль Демилле, в свидетельстве о рождении которой, в графе "отец", стоял
осторожный прочерк. Отчество записали "Петровна".
- Почему "Петровна"?
- По-видимому, от Пьера...
- Николь Петровна Демилле... Любопытно!
- Самое любопытное, мистер Стерн, что в графе "национальность", когда
девочка будет получать паспорт, напишут "русская".
- Русская?!
- Ну, а какая же?!
...Погодите, милорд, это еще цветочки. Ягодки будут впереди... Появ-
ление Николь Демилле произвело брожение в умах соседей, знакомых и сос-
луживцев Любаши (она работала лаборанткой в НИИ, мыла химическую посуду
и готовила реактивы для опытов), однако Любаша вела себя с таким досто-
инством, будто дело происходило в Африке. Брат Федор, который тогда
только что стал Шурыгиным, пытался наставить сестру на путь истинный,
указав ей на необходимость твердого национального самосознания. Любаша,
как и следовало ожидать, послала его подальше.
Итак, она воспитывала девочку (с помощью бабушки и мамы) и мыла хими-
ческую посуду. Как вдруг опять забеременела! Что за напасть! Бывает же
такое, как прицепится что-нибудь к человеку, так и не отвяжешься... - От
кого - и на этот раз было непонятно. Евгений Викторович больше на тополе
не сидел бесполезно. Любаша оставалась такой же таинственной - ни тени
смущения, даже радость я бы отметил, совершенно, впрочем, непостижимую.
В назначенный срок она привезла из роддома мальчика...
- Опять негра?
...беленького чистенького мальчика с белокурыми волосами, голубыми
глазками, совершенного европейца...
- Ну, слава Богу!
...и назвала его Шандор. Как выяснилось позже, отцом его был венгр,
ватерполист, член сборной команды по водному поло -могучий и красивый
молодой человек, оказавшийся в нашем городе на соревнованиях и оставив-
ший Любаше и всей стране столь прекрасный подарок.
Отчество записали Александрович, поскольку отца тоже звали Шандор.
Так появился в роду Шандор Александрович Демилле. Было это через три го-
да после рождения Николь.
Я не буду описывать состояния отца Любаши (бабушка Екатерина Ивановна
умерла за год до рождения Шандора - то-то бы обрадовалась), а матушка
смирилась, более того, стала смотреть на жизнь в значительной степени
философски; не стану также пересказывать разговоров вокруг этого события
и кратких энергичных определений, которыми награждали Любашу ближние. А
за что? Какое им, собственно, дело? Любаша попрежнему была выше этого.
Жаль, что отец не понимал... Так и не понял до самой смерти, мучался,
считал дочь девицей легкого поведения - более энергичным словам обучен
не был. А дочь, подождав еще несколько лет, принесла в дом смугленького
мальчика с черными прямыми волосами, чуть раскосого, но не по-азиатски,
а по-индейски. Мальчика назвали Хуаном, а отец у него почему-то оказался
Василием, во всяком случае в графе "отчество" появилось слово "Ва-
сильевич".
- Откуда оно взялось? Может быть, Базиль?
- Не знаю, милорд. Про отца Хуана до сих пор сведений не имеется. От-
куда он - из Никарагуа, Колумбии или Мексики, - остается только гадать.
Впрочем, никто об этом не гадал. Появление Хуана было расценено общест-
венностью как неслыханная дерзость. Стало ясно: Любовь Демилле созна-
тельно расшатывает устои общества; ее действия квалифицировались уже не
как обыкновенное распутство, а гораздо хуже - с явной политической подк-
ладкой. Любу обвинили в отсутствии патриотизма и бдительности (амо-
ральность как-то отошла на второй план) - и это несмотря на то, что нес-
частная женщина практически в одиночку увеличивала столь низкую у нас в
России рождаемость, что она на деле, а не на словах, доказывала свою
верность интернационализму и, наконец, препятствовала вырождению нации,
ибо, как вам известно, милорд, смешение кровей благоприятно действует на
наследственность.
Любаше предложили уйти с работы. Закона, по которому ее могли бы уво-
лить, не существует в нашем Кодексе законов о труде, а посему Любаша от-
ветила гордым отказом и продолжала неукоснительно выполнять порученное
ей дело. Посуда для опытов, вымытая ею, отличалась столь восхитительным
блеском, что придраться не было никакой возможности. Вдобавок Люба не
опаздывала, не уклонялась, не склочничала, не возникала, не отлынивала,
не смывалась, не сплетничала, не воображала... словом, вела себя и рабо-
тала исключительно порядочно, так что начальство кусало локти, не в си-
лах расправиться с безнравственной лаборанткой. Притом учтите, что Люба-
ша была матерью-одиночкой троих детей! Пускай каких-никаких -африканс-
ких, мексиканских, венгерских, - но детей, на которых распространялись
все льготы нашего общества, так что Любашу вынуждены были обеспечивать и
пособиями, и дополнительными отпусками, и путевками, и детскими садами и
яслями.
Постепенно страсти улеглись. Более того, Николь, Шандор и Хуан стали
как бы достопримечательностью того НИИ, в котором работала Любовь Демил-
ле. Уже большая часть общественности, удовлетворив любопытство и желание
принять срочные меры, сменила гнев на милость... при встречах шутливо
осведомлялись друг у друга: "Не слышали, как там наши ,,чукчи" поживают?
" (Почему-то троицу прозвали "чукчами" - то ли от "Чука и Гека", то ли
нашли в этом какой-то юмор.) Лишь несколько одиноких и достаточно злоб-
ных институтских женщин не переставали распространять про Любу грязные
сплетни, стараясь сжитъ ее со свету (тщетно!), и вообще посвятили диск-
редитации Любови Викторовны свою скучную, плоскую жизнь.
Любовь Викторовна держалась стойко. Причем совсем не из последних
сил, вовсе не изнемогая под грузом сплетен, а как-то весело и естествен-
но, будто предложенные обстоятельства целиком и полностью входили в ее
планы - какие, никто не знал. И это бесило завистниц еще больше.
Лично я, милорд, уважаю людей, к которым не пристает грязь.
- О чем вы говорите! Это свидетельствует о достоинстве, о благо-
родстве... Но как же все-таки быть с моралью?
- А что такое мораль?
- Ну... Общепринятые нормы нравственности, скажем так.
- Правильно, милорд! И у нас одна мораль: человек человеку - друг,
товарищ и брат, - так что с этой точки зрения действия Любаши вполне ук-
ладывались в моральные нормы.
Мудрее всех вела себя бабушка Анастасия Федоровна. Стоило посмотреть
на нее, когда она в окружении любимых внуков шествовала на рынок: смуг-
локожий Хуанчик в коляске - изо рта торчит соска - бутылочка теплого мо-
лока бережно закутана в одеяльце -рядом черненькая, как маслина, Николь
с хозяйственной сумкой, а за ними на самокате - Шандор, обрусевший стре-
мительнее всех, благодаря голубым глазам и имени Саня, которое пристало
к нему с пеленок.
Жили, конечно, скромно: лаборантская зарплата Любы плюс ее же премия
раз в квартал (даже премии лишить ни разу не смогли!), пенсия Анастасии
Федоровны, кое-какие сбережения, оставшиеся после смерти Виктора Ев-
геньевича (остатки Государственной премии, полученной профессором Демил-
ле за год до смерти), незначительная помощь родственников, в частности,
обоих братьев, и средства социального обеспечения... в общем, жили, не
унывали.
Еще хотелось бы упомянуть об отношениях братьев и сестры. Федор, пос-
ледние два года проживавший с семьею в Триполи, ограничивался поздрави-
тельными открытками и посылками на имя матери; в них, надо сказать, было
и немало детских вещей, несмотря на принципиальное осуждение им Любаши-
ного поведения. Евгений же и Люба друг к другу относились со снисхожде-
нием, именно потому, что ощущали каждый в себе неутоленную потребность в
любви, принявшую у Любаши формы, только что описанные, а у брата - более
привычные и пошловатые, в виде скоротечных романов, сомнительных побед и
беспрестанных угрызений совести. Брат и сестра будто болели одной бо-
лезнью и жалели один другого. И странно: болезнь была одна, а симптомы
давала разные. Любаша в жизни никому не отдалась без любви - их было
всего-то три: Жан-Пьер, ватерполист Шандор и неизвестный мексиканец (ко-
лумбиец?). От каждого не просто хотела ребенка, а родила вполне созна-
тельно. Евгений же Викторович, напротив, загорался быстро, как сухая бе-
реста, влюблялся, летел, спешил... а потом - пшик! - убеждался в ошибке,
маялся... В итоге получалось, что сходился не по любви, а так, по дурос-
ти. Себе и другим говорил, что любит жену, и вправду любил, но как-то не
так... В семье Демилле невестку недолюбливали, считали холодной и замк-
нутой, излишне принципиальной. Любаша догадывалась, что Ирина ее в глу-
бине души осуждает, хотя внешне это не проявлялось. Неутоленность и в
Ирине была сильна, но она прятала ее внутрь, комкала и лишь изливала
обиды на мужа (впрочем, справедливые), будто надеясь, что смирное его
поведение поможет вернуть бывшую когда-то любовь.
В последнее время дошло, как говорится, до ручки... Евгений Викторо-
вич все чаще являлся глубокой ночью, хандрил, был нервен. Ирина спрята-
лась глубоко внутрь, выжидая. Нужен был толчок - и толчок произошел. Да
такой внушительный! Посему и случились последующие печальные события в
жизни Евгения Викторовича.
Глава 8
НЕЗАРЕГИСТРИРОВАННЫЙ
- Проснитесь, милорд! Проснитесь!
Посмотрите, какое легкое утро гуляет по нашему весеннему городу! Оно
скачет на одной ножке, перепрыгивая через зеркальные лужи, затянутые
хрупким, как вафля, ледком; звенят трамваи, перекатываясь, точно копилки
на колесиках; воздух пахнет первыми почками; ветер врывается в открытые
форточки, производя замешательство в головах юных существ женского пола
и на писательских двухтумбовых столах.
Я никак не могу найти листок... там что-то было... кажется, план ро-
мана. Милорд, вы проснулись?
- Да.
- Вам еще не наскучило слушать мою историю?
- Нет.
- Учитель, вы какой-то хмурый сегодня...
Тем не менее разбудим и нашего героя.
Евгений Викторович проснулся на широкой софе в бывшем кабинете отца.
На спинке стула висела одежда: отутюженные брюки, выстиранная и выгла-
женная сорочка, пиджак и галстук. Тут же, на сиденье стула, лежал акку-
ратно сложенный домашний костюм отца; под стулом чинно, выровняв носки,
стояли тапки.
В первое мгновение Демилле почудилось, что и сам отец сейчас войдет в
комнату, скажет: "Пора вставать, Женя. Любишь же ты поспать! Кто рано
встает, тому Бог дает...". Но, переведя взгляд на портрет отца под стек-
лом, висевший в простенке между стеллажами, Евгений Викторович снова
осознал время и почувствовал, как он стремительно приближается к непоп-
равимому воспоминанию, связанному с прошедшей ночью. Он именно прибли-
жался к нему, поскольку не совсем еше проснулся, и даже попытался прик-
рыть глаза и вновь заснуть, лишь бы оттянуть страшный миг, когда ре-
альность встанет перед ним во всей отвратительной наготе. Упреждая ее,
он ухватился за спасительную мысль: "Померещилось, наверное... Черт те
что! Вроде бы не такой был пьяный..." - хотя знал точно, что обманывает
себя. Не померещилось. Такое и спьяну не померещится.
Демилле проворно поднялся, натянул отцовские домашние брюки на резин-
ке, набросил на плечи мягкую куртку, сунул ноги в тапки... будто пере-
воплотился в отца, как актер перед выходом на сцену. Это соображение
позволило ему на секунду отвлечься от неприятного воспоминания, и он
быстренько юркнул в ванную, плотно притворив дверь. Воспоминание оста-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг