- Не горюй, - будто читая её невесёлые мысли, ободрял отец Тихон, -
сказано нам в утешение: "Ты никогда бы не искал Меня, если б Я уже не
нашёл тебя"... Это я насчёт Книги Жизни. Будь ревностна - "Много званых,
но мало избранных". Господь любит и зовёт всех, но мало кто избирает
Царство, оставаясь теплохладным. Тогда приходят скорби, лишения, страдания
- чтоб через них смягчилось сердце, пришло отвращение к греху. Господь
кого любит, того наказует. Господь всех призывает, но знает, чем всё
кончится, ибо для Него нет времени. Нет настоящего, прошлого, будущего -
Он и изначально всё знает. Время течёт для нас, и в нём мы свободны
выбирать между добром и злом. Вот Пушкин знал, что Татьяна не станет
прелюбодейкой, и за то любил её, так?.. Тебе даны разум и Образ Божий. И
закон в сердце, и свобода выбирать - свет или тьму. Всякий грех, помни,
кража у себя самой. Тот же букет с изъяном - кладёшь в карман, отнимаешь у
души. Искушение - брань, то есть сражение, бой. Выиграл-проиграл.
Проиграл, согрешил - значит, ранен. Много ранений - возможная смерть.
Никто бы не спасся, но мы искуплены Божественной Кровью, Господь победил
смерть. Веруй и моли о милости.
"И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны, и исполнились
все Духа Святого и говорили слово Божие с дерзновением.
У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из
имения своего не называл своим, но всё у них было общее.
Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями
или домами, продавая их, приносили цену проданного.
И полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду".
/Деян.4:31, 32, 34, 35/
Вот он где, настоящий коммунизм...
А она думала о Гане, которому было даровано рождение свыше. И о том, что у
избранников и искушения бывают огненные. Никогда она не заговаривала с
отцом Тихоном о Гане, ни так, ни на исповеди, и снова и снова благодарила
Господа, что тут ей не в чем было каяться...
Всё лето они не виделись - она вкалывала по-чёрному - на стройке, на
участке, на рынке, отрабатывая долги. И ещё ухитрялась по вечерам со
слипающимися глазами сочинить несколько страничек. Спать удавалось по
пять-шесть часов, она себе изумлялась, что выдерживает, и выдерживала. И
вот, наконец, в октябре дом был, в основном, готов, цветочный сезон
окончен, сценарий сдан, долги почти все выплачены. И тогда остро
захотелось увидеть Ганю, которого она целую вечность видела лишь во сне -
один и тот же сон: они бредут рука об руку среди закатных лужинских сосен,
и рыжий дух Альмы невесомо, как и их похожая на полёт поступь, едва
касается в бесконечно длинных прыжках росистой травы.
Он куда-то исчез, этот дух, с тех пор как началась суета со стройкой,
торговлей и долгами. С тех пор как появился в Лужине привезённый Денисом
"немец" Анчар - от медалистов Антея и Чары, которого купил Филипп. Но
когда из пушистого трогательного комочка вымахал здоровенный волкодав,
которого нужно было не просто выгуливать регулярно, но "с нагрузкой",
который в квартире грыз с тоски всё подряд, и поскольку дома сидела, в
основном, свекровь, перед ней стала трагическая дилемма: или ходить целыми
дня ми по комнатам с валидолом и тряпкой, или спускаться во двор и там
гоняться за Анчаром. Который, в свою очередь, гонялся за всеми движущимися
предметами - другими собаками, кошками, машинами и мотоциклами. Денис
приходил только ночевать, Филипп с невесткой Лизой укатили в Пицунду, и
свекровь торжественно заявила, что хоть и очень любит собак и вообще мухи
не обидит, и Анчар красавец и умница, но вопрос стоит о её жизни и смерти.
И раз уж у них теперь есть дача, а она лично освободила Иоанну от забот по
дому, воспитания внука и стирки Денисовых рубашек, то пусть она, невестка,
хоть в чём-то поступится личным комфортом ради семьи и возьмёт Анчара хотя
бы на лето.
Напрасно Денис втолковывал, что лужинский "личный комфорт" напоминает
скорее полевой стан и стройплощадку - свекровь лишь твердила, что они все
сговорились сжить её со свету. В Лужине Денис появлялся редко, в основном,
чтобы обговорить тот или иной сценарный эпизод. Стройка и связанная с ней
разруха, горы мусора, досок и щебня внушали ему ужас, как и новый облик
жены - отощавшей, дочерна загорелой, в драном спортивном костюме, стоящем
на ней колом от подтёков клейстера, раствора и краски. Яна, одна среди
всего этого апокалипсиса, непостижимым образом с ним управляющаяся, не
требующая ни Денисовых мужских рук, ни денег, чего тот ужасно боялся, ибо
ни того, ни другого не было... Яна, перескакивающая с высокой духовной
тематики на строительно-торговый жаргон, а то и срывающаяся в выяснении
отношений с "работничками" на площадную брань. Он не понимал, что
происходит, каким образом из скромной запущенной дачи, на которую они
весной кое-как наскребли деньжат, вырастает нечто
масштабно-фундаментальное. И откуда в литературной даме, с которой он
прожил уже четверть века, проснулся вдруг эдакий многопрограммный
строительно-огородный (он ещё не знал, что и торговый) суперробот,
квалифицированно ныряющий то с пассатижами в забарахливший газовый котёл,
то с кистью на стремянку под потолок, то корчующий ломом старый
смородиновый куст...
- Погоди, я сейчас! - орала она, продираясь мимоходом через тысячу
неотложных дел. Когда можно будет, наконец, умывшись и переодевшись,
приложиться к его щеке и вернуться на несколько часов в обычную жизнь.
Помирая со смеху - такое у него было лицо! Он боялся, что она его попросит
помочь и одновременно боялся её новую - супербабу с отбойным молотком,
всезнающую и всесильную, ни о чём не просящую. И когда она, наконец,
становилась прежней и они работали бок о бок, как всегда, и он сидел за
дяди Жениным столом, потягивая любимый свой жасминовый чай /"твой барин",
как говорил дед/ - он постепенно успокаивался и заговаривал о том, о сём,
а Яна делала вид, что ей интересно. И он понимал, что она лишь делает вид,
но предпочитал не докапываться. "Докапываться", будить спящую собаку он
терпеть не мог. Да и что она могла ему рассказать? Про неведомую силу,
которая так властно и настойчиво уводит её от знакомого, привычного, а
она, страшась Огня, играет в чужие игры, порой самозабвенно до
изнеможения, сама не очень-то понимая, зачем этот дом ей, жаждущей полёта,
свободы от суеты, а ставшей батрачкой, рабой дома и куска земли,
прикованной к этим строительно-садовым делам и долгам...
Теперь вот Анчар, в восторге носящийся за птицами и бабочками, с которым
надо было не только регулярно гулять, но и ухаживать за ним, как за
младенцем - больше чем на несколько часов не отлучишься. И которого всё же
пришлось взять, потому что свекровь была права - Иоанна действительно ей
подкинула, вольно или невольно, свою семью, жила своей жизнью. Надо было
хоть как-то её уважить. Да и вообще на даче собака нужна.
Иоанна стряхивала, сдирала с себя прежнюю жизнь, привычки, связи, как
пловчиха тину, выбравшаяся наконец-то на желанный, но незнакомый берег из
какого-то опостылевшего замкнутого водоёма. Новое рабство принёс этот
берег или это какой-то неизвестный покуда, непроявленный вид свободы? Она
не знала. Просто неведомая сила, которой она своей волей подчинилась,
распорядилась так, а не иначе: И возможно, это добровольное подчинение и
являлось свободой, как осознанной необходимостью, подчиниться этой Воле...
Послушание воле? Наверное, - думала она, - весь вопрос в том, чья она, эта
воля. Два, казалось, бы взаимоисключающих начала заложены Творцом в
человеке: свобода и послушание. Рабство и бунт - вот история человечества,
особенно России. И путь каждого конкретного человека. Мы жаждем свободы, а
наша злая, греховная, разрушительная воля разрушает и нас, и всё вокруг, и
тогда... мы жаждем рабства. Подчиниться чьей-то иной воле - мудрой,
справедливой, очищающей, благой. И мы творим себе кумиров, не находим
таковых в лице грешных земных правителей, тоже рабов кого-то и чего-то,
разочаровываемся во всяких "измах", в собственных рабских страстях,
похотях и кумирах, и вновь жаждем призрака свободы.
Заколдованный круг.
Свобода не как противодействие, противостояние, а как единение, слияние -
такое возможно лишь в Боге. Святая Троица, триединство, свободно
соединённое любовью. Трое в Одном. Лишь Истина абсолютно свободна.
Добровольное подчинение самой Свободе - только здесь могут примириться две
бездны. Слившись свободно, свободно подчинившись абсолютно свободному, я
сама становлюсь свободной. Дух свят и свободен и, слившись добровольно с
Духом, я становлюсь свободной. "Я сказал, вы - боги", т. е. Дух Божий
присутствует в нас, животворит и "ходит, где хочет", это - наша суть,
тоскующая по родной стихии.
Свобода - освобождение от всего, мешающего соединиться со Свободой. Две
бездны, по Достоевскому, - они необходимы. Без них не было бы свободы,
была бы бессмысленная история. Их совмещение - конец всемирной истории. И
в этом совмещении, примирении свободы и послушания - глубинный смысл
истории, путь от грехопадения и распятия до воскресения, дорога "к солнцу
от червя"...
Но если без выбора нет свободы - Он, Творец... Имеет ли выбор Сама Истина?
Да, конечно, - разъяснит впоследствии отец Тихон, - Уничтожить падшее
ослушавшееся человечество или спасти? Искупить собственной мукой на
кресте... Бог стал человеком, чтобы падший человек вновь обожился.
Искупленное Божественной Кровью возвращение каждого человека к первичному
богоподобию /по образу и подобию/ - смысл земного пути. И горе тому, кто
крадёт у Бога. То есть, соблазняя других, заставляет их отдавать своё
время, здоровье, способности не делу спасения и просветления бесценной
человеческой души, а собственной неограниченной похоти. На чём и основано
все общество потребления. То есть она в корне порочна и противна Богу. Ты
воруешь не только у своей души, у её судьбы в вечности, но и других
заставляешь служить своему греху.
"Вы куплены дорогой ценой"... Христос свободно и добровольно избрал
крестную муку, чтобы нас спасти. "Да минует Меня чаша сия... Впрочем, не
как Я, а как Ты хочешь". Вот он, выбор, вот где сомкнулись две бездны.
Свобода и послушание. Свободное послушание делу несения общей муки, твари
и божества, делу великой жертвенной любви во имя восстановления единства
мира. Бога и человека... "Твоя от Твоих Тебе приносящих о всех и за
вся"... Вот указанный нам путь.
Свобода - осознанная необходимость послушания Творцу, Который есть Путь,
Истина и Жизнь.
Ну а как её узнать, эту Божественную Волю? Вручить свою жизнь,
единственную и неповторимую, простому деревенскому священнику - миру это
показалось бы безумием. Миру, из которого она ушла. Иоанна осознала
окончательно, что сбежала, как и благословил отец Тихон. Кто же она
теперь? Помещица? Цветочница?
Наступит осень, она заколотит окна, вернётся в Москву и надо будет жить,
как прежде. Играть себя прежнюю, Иоанну умершую, но не родившуюся свыше.
Кто она теперь? Как жить дальше?
- Господь укажет, - отвечал отец Тихон, будто предвидя, что Денису
удастся, как заслуженному деятелю искусств, выхлопотать разрешение на
первоочередное подключение газа - этой осенью, а не будущим летом, как
планировалось. Пришли на разведку шустрые ребята и, поскольку она на
радостях не стала торговаться насчёт щедрых "премиальных", сходу притащили
ацетилен-кислород, трубы, шланги. И работа закипела. А через несколько
дней на кухне неиссякаемая дальняя огненная речка прорвалась четырьмя
горячими трепещущими голубыми гейзерами. И ожил, зашумел натужно
нагревательный котёл, что-то там завоздушило, долго не пробивало, котёл
постукивал, гудел, распалялся, ребята колдовали с ключами и вёдрами,
что-то сливали, подливали, подкручивали, матерились. И вот, наконец,
пробило, котёл загудел ровно и умиротворённо, одна за другой теплели,
оживали под рукой Иоанны ледяные радиаторы, и всё это здесь, в Лужине,
казалось чудом.
"Чудо" тут же обмыли под солёные огурцы и сваренную на плите картошку в
мундире, ребята ушли, весьма довольные, получив, кроме денег, по
экземпляру детской книжки Кравченко-Кольчугина с фото и автографом /украла
у Дениса - счастливый новоявленный писатель отвалил пачку для группы/.
Ребята почему-то никак не хотели верить, что Кравченко - тот самый
Кольчугин, так и эдак вертели фото, мол, "не похож".
Кравченко был похож. Просто он старел, старел и их сериал, Иоанна
подумала, что печальный факт "ничто не вечно под луною", в том числе и
бесконечные сериалы, может обернуться для неё счастливым освобождением.
Когда не надо будет ездить ни на Мосфильм, ни в Останкино, ни на съёмки, и
ничего не надо будет сочинять, и никаких тебе поправок и замечаний,
никаких худсоветов... При этой мысли она испытала невыразимое блаженство и
вознесла к Небу молитву, чтобы сбылось это как можно скорее и давнишние
мечты Дениса о совместных зарубежных постановках всяких столь Любимых
дядей Женей "ихних" детективов, наконец, осуществились.
Вскоре в доме воцарилась африканская жара. Иоанна открыла на ночь окна, но
котёл не отключила, так ей нравилась эта новая игрушка.
Весь следующий день она будет красить окна и батареи, печь в духовке
картошку, без конца кипятить чайник... Лужинский дом всё более подгонялся
под неё, её привычки, вкусы, становясь таким же увесисто-необходимым и
удобно-защитным, как панцирь для черепахи. Каждый уголок, каждая деталь
были продуманы ею, дом становился незаметно её частью, она уже не могла
без него, еще не отдавая себе в этом отчёта, с привычной тоской думала о
неизбежном переезде в Москву /не зимовать же, в самом деле, на даче, как
медведица!/. В конце концов, у неё семья, обязанности, надо совесть
иметь...
Прошёл август, наступил сентябрь, грянули первые заморозки. Цветы, вроде
бы, кончились, а работы в саду становилось всё больше, конца не видно.
Выкопать георгины, гладиолусы, посадить под зиму тюльпаны, нарциссы, всё
подсушить, уложить на хранение... А сад, огород, всякие там перекопки,
обрезки, консервы... Грязная, одичавшая, с по-крестьянски загрубевшими
руками /если случалось по необходимости появиться в свете и кто-то пытался
привычно поцеловать ей руку, она протягивала сжатый кулак/, - Иоанна
питалась, в основном, хлебом, молоком и чаем с "подушечками" по рублю
килограмм. Денег у неё не осталось, долгов тоже. Анчара кормили соседи -
он охранял и их участки.
Однажды она поехала на электричке на склад за гвоздями. Повезло - купила
"семидесятку", да ещё в магазине на последний рубль - буханку горячего
ржаного хлеба и полтора кило маринованных килек. Был дивный тёплый день,
бабье лето. Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу, жевала кильку с
хлебом, думала, что дома от души ещё и чаю напьётся... И неожиданно
поняла, что ничего другого не хочет. "Мой дом - моя крепость". Покой и
воля. "Какое счастие - не мыслить, какая нега - не желать"...
Однако вдруг захотелось увидеть Ганю. Только его домик она почти не
тронула в своей глобальной перестройке - лишь кое-где необходимый ремонт.
Здесь всё было, как при Гане. Она входила, затаив дыхание, как в храм,
садилась на потёртый диван и закрывала глаза. Ганя был рядом, она это
чувствовала, и они вели молчаливый диалог без слов, где было неважно
содержание, где всё заменяло чудо его незримого присутствия, даже запах
его сигарет. Хотя Варя сказала, что Ганя принял постриг и теперь совсем не
курит.
И вот она не выдержала и поехала в Лавру, дав себе слово просто глянуть на
него незаметно и тут же уйти. Как она и рассчитывала, Ганя направлялся с
братией к трапезной, она его различила мгновенно - в монастырском
облачении, как и другие, он нёс что-то белое - рулон бумаги или свёрток,
не разберёшь. Она стояла в молчаливой толпе женщин в платках, была в таком
же платке и тоже не шелохнулась.
Он не остановился, увидев её, лишь чуть замедлил шаг.
- Иоанна... - эта его улыбка из "прекрасного далека"...
- Я знал, что ты сегодня придёшь... Да, я тебя звал. Такой период -
одиноко и трудно... Но искушения пройдут, ты молись за меня... Как хорошо,
что мы увиделись, Иоанна... Иоанна...
Он молча, без слов, всё это сказал ей, удаляясь с толпой братьев. Эта
улыбка по имени Иоанна... Свободной от свёртка рукой он перекрестит,
благословляя, всё более разделяющее их пространство, и она непостижимым
образом ощутит на лбу, сердце и плечах обжигающее прикосновение его
пальцев. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа..."
Остановись, мгновенье.
А дальше всё устроится само собой. С наступлением холодов она неделю
поживёт в Москве, мотаясь каждый день в Лужино. Основными проблемами было
отключение котла /оставлять - страшно, совсем отключить - дом промёрзнет,
залить антифриз - ядовито, а вдруг где течь?/ Ну, и Анчар, конечно, -
кормить его, прогуливать... А забрать в Москву - мучить всех, и людей, и
пса. И однажды соседка, которая до смерти боялась подходить к анчаровой
будке, каждый раз принимая перед кормёжкой валерианку, проворчит Иоанне:
"Носит тебя холера, сидела бы дома!" Она явно имела в виду не московскую
квартиру, а Лужино. "Дома"... Да, Валя права. Её дом уже давно здесь,
московская квартира Градовых так и не стала ей "домом", в отличие,
например, от невестки Лизы, которая там сразу прижилась, безраздельно
господствовала, совершенствовала и благоустраивала. Не стала Иоанна и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг