способностям, получаю по потребностям. Могут быть, конечно, самые ужасные
потребности, да и способности тоже... Жить, чтобы жить. Ешь, пей,
веселись, рожай, ходи в театр или там на бега... Оставь после себя гору
пустых бутылок, стоптанных башмаков, грязных стаканов, прожженных
сигаретой простыней...
Ну а если крайности отбросить... Заходи в поезд, садись на своё место,
веди себя прилично, занимайся, чем хочешь, только не мешай другим
пассажирам, уступай дамам и старикам нижние полки, не кури в вагоне. Перед
тем, как уйти навсегда, сдай проводнику постельное бельё и выключи свет.
Всё в любом случае оканчивалось нулём. Смысла в жизни не было.
Да, именно в Светлое будущее верил отец в душе. Не в экономическое
изобилие и не в политические права, а в некую прекрасную сказку, грядущий
рай на земле, в котором непременно найдётся место и ему, Петру Дарёнову.
Потому это и была абстракция, потому-то отец и тысячи других его
единоверцев не смогли бы объяснить, что конкретно подразумевают под
Светлым Будущим, но здесь соединились извечная русская, да и не только
русская мечта о свете и бессмертии. Ёмкое слово "Свет", соединившее в себе
понятия Истины, Праведности, Добра и Красоты и слово "Будущее", обещающее
этот Свет всем, живым и мертвым. Никакая конкретная земная цель ничего
подобного не сулила. Это была наивная детская вера, новая религия,
заменившая отнятого Бога.
Не набитое брюхо, не вседозволенность и вседоступность - отец был аскетом,
сторонником жёсткого воспитания и твёрдой власти. Он жаждал этой железной
непогрешимой руки, заменяющей опять-таки Бога, которой можно по-детски
слепо довериться, и лишь подбрасывать угли в топку ведомого ею паровоза.
Обычный земной человек для этой цели не годился. Нужен был сверхчеловек,
которому они и поверили.
После смерти сверхчеловека его роль отчасти заменила идея непогрешимого и
всеблагого государства. Всё это воистину было опиумом для сбившейся с
пути, страдающей народной души. Опиумом для тех, которым удалось не
спиться и не потонуть в обывательской трясине. Для тех, у кого вызывали
тоску, по выражению Лермонтова, "скучные песни земли", сводящие роль
человека к роли травы, выросшей на навозе предшествующих урожаев и
призванной лишь удобрить собой последующие.
Это Ганя по-настоящему поймёт потом, а тогда он так и не нашёл, что
ответить отцу. Возможность наслаждаться жизнью даже в самом
комфортабельном поезде смертников, когда вокруг пустеют купе и в любую
погоду могут придти за тобой, представлялась ему весьма сомнительной.
Жизнь - шутка, не только "пустая и глупая", но и трагическая, - к такому
выводу пришёл юный Ганя. Но есть в ней избранники судьбы, - думал Ганя. -
Которым не надо погрязать в суете, химерах или пьянстве, чтобы избавиться
от ужаса жизни. Наделённые даром творчества. Только в творческом
вдохновении человек может вырваться из давящего житейского тупика и
улететь к звёздам. И он - этот избранник. Он не помнил, когда начал
рисовать, казалось, рисовал всегда - на дверях, окнах, обоях. Пальцами,
карандашами, углём, мелом, украденной у мамы губной помадой или куском
свёклы из винегрета. Что-то поражало его, он хватал, что попадётся под
руку, и рисовал. Ему удавалось двумя-тремя линиями или цветовым мазком
схватить самое главное. Ганя ещё ходил в детсад, когда его посланная в
Москву на конкурс детского творчества акварель "Печка" получила премию.
Коричневый прямоугольник в оранжево-красной рамке, обозначающей гудящее за
дверцей пламя.
Сначала Ганины кисти просто пели, как птицы на ветках. О красоте мира,
природы, человеческого тела, женских лиц и о содержащейся в этой красоте
тайне. Его первые портреты, пейзажи, натюрморты напоминали чуть
приоткрытые шкатулки с драгоценностями, где под неброской росписью крышки
скрывается истинная красота, таинственная и недоступная. Он тогда
увлекался спортом /летом - байдарка, зимой - горные лыжи /, лихо
отплясывал рок-н-ролл, увязывался на улице за красивыми девчонками и
взрослыми дамами, не раз бывал бит, сам бил, и рисовал, рисовал... Всё,
вроде бы, шло, как надо. Отца неизвестно откуда взявшееся дарование сына и
радовало, и страшило - опасался богемы. Богему Дарёнов Пётр Михайлович
представлял в виде Любови Орловой из "Цирка", лихо отбивающей чечётку на
пушке в трико из какой-то рыбьей чешуи. Однако, когда Ганины работы
выставили среди прочих в музее подарков Сталину, напечатали в "Пионерской
Правде" и даже послали куда-то за рубеж, отец стал постепенно склоняться к
уговорам матери отпустить Ганю учиться в Ленинград, где проживала сестра
отца, старая дева и тоже "номенклатура", и была бы счастлива поселить у
себя одарённого племянника.
После смерти вождя отец окончательно сдался - ему было не до сына.
Физическая кончина своего бога потрясла его гораздо больше, чем
развенчания двадцатого съезда. Отец тогда похудел, ушёл в себя. Интересно,
что именно Сталин, а не Ленин был человекобогом Петра Дарёнова.
Итак, в середине пятидесятых Ганя оказался в Ленинграде.
ПРЕДДВЕРИЕ
Вышинский: Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл
выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими
странами, мыслилась, как неизбежный результат соглашения с иностранными
государствами?
Радек: Как неизбежный результат поражения СССР, его социальных последствий
и соглашения на основе этого поражения.
Вышинский: Дальше?
Радек: Третье условие было самым новым для нас - поставить на место
советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас
было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала,
служащий чужому финансовому капиталу.
Вышинский: Четвёртое условие?
Радек: Четвёртое - раздел страны. Германии намечено отдать Украину;
Приморье и Приамурье - Японии,
Вышинский: Насчёт каких-нибудь других экономических уступок говорилось
тогда?
Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата
контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия,
сырья и жиров. Затем - сначала он сказал это без цифр, после более
определённо - известный процент обеспечения победившим странам их участия
в советском импорте. Всё это в совокупности означало полное закабаление
страны.
Вышинский: О сахалинской нефти шла речь?
Радек: Насчёт Японии говорилось - надо не только дать ей сахалинскую
нефть, но обеспечить её нефтью на случай войны с Соединёнными штатами
Америки. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию
Китая японским империализмом.
* * *
"Не следует также забывать о личной заинтересованности обвиняемых в
перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были
удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал
ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право;
никто из них, например, не входил в состав "Политического Бюро". Правда,
они опять вошли в милость, но в своё время их судили как троцкистов, и у
них не было больше никаких шансов выдвинуться в первые ряды. Они были в
некотором смысле разжалованы, и "никто не может быть опаснее офицера, с
которого сорвали погоны", говорит Радек, которому это должно быть хорошо
известно". /Леон Фейхтвангер/
"Уличающий материал был проверен нами раньше и предъявлен обвиняемым, -
отвечали советские люди Фейхтвангеру. - На процессе нам было достаточно
подтверждения их признания. Пусть тот, кого это смущает, вспомнит, что это
дело разбирал военный суд и что процесс этот был в первую очередь
процессом политическим. Нас интересовала чистка внутриполитической
атмосферы. Мы хотели, чтобы весь народ, от Минска до Владивостока, понял
происходящее. Поэтому мы постарались обставить процесс с максимальной
простотой и ясностью... Мы вели этот процесс не для иностранных
криминалистов, мы вели его для нашего народа".
"В первую очередь, конечно, было выдвинуто наиболее примитивное
предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, ещё худших
пыток были вынуждены к признанию. Однако эта выдумка была опровергнута
несомненно свежим видом обвиняемых и их общим физическим и умственным
состоянием. Таким образом, скептики были вынуждены для объяснения
"невероятного" признания прибегнуть к другим источникам. Обвиняемым,
заявили они, давали всякого рода яды, их гипнотизировали и подвергали
действию наркотических средств. Однако ещё никому на свете не удавалось
держать другое существо под столь сильным и длительным влиянием, и тот
учёный, которому бы это удалось, едва ли удовольствовался бы положением
таинственного подручного полицейских органов; он несомненно, в целях
своего удельного веса учёного, предал бы гласности найденные им методы.
Тем не менее противники процесса предпочитают хвататься за самые абсурдные
гипотезы бульварного характера, вместо того чтобы поверить в самое
простое, а именно, что обвиняемые были изобличены и их признания
соответствуют истине".
"Советские люди только пожимают плечами и смеются, когда им рассказывают
об этих гипотезах. Зачем нужно было нам, если мы хотели подтасовать факты,
говорят они, прибегать к столь трудному и опасному способу, как вымогание
ложного признания? Разве не было бы проще подделать документы? Не думаете
ли вы, что нам было бы гораздо легче, вместо того чтобы заставить Троцкого
устами Пятакова и Радека вести изменнические речи, представить миру его
изменнические письма, документы, которые гораздо непосредственнее
доказывают его связь с фашистами? Вы видели и слышали обвиняемых,
создалось ли у Вас впечатление, что их признания вынуждены?"
"Этого впечатления у меня действительно не создалось. Людей, стоявших
перед судом, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися
существами, представшими перед своим палачом. Вообще не следует думать,
что это судебное разбирательство носило какой-либо искусственный или даже
хотя бы торжественный, патетический характер".
"Помещение, в котором шёл процесс, не велико, оно вмещает, примерно,
триста пятьдесят человек. Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты
сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки. Ничто не разделяло
суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью
подсудимых; барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление
ложи. Сами обвиняемые представляли собой холёных, хорошо одетых мужчин с
медленными, непринуждёнными манерами. Они пили чай, из карманов у них
торчали газеты, и они часто посматривали в публику. По общему виду это
походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую
ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и
установить, что именно произошло и почему это произошло. Создавалось
впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я
чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной
точностью всё происходящее. Если бы этот суд поручили инсценировать
режиссёру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало
репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так
добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг
у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью. Короче
говоря, гипнотизёры, отравители и судебные чиновники, подготовившие
обвиняемых, помимо всех своих ошеломляющих качеств должны были быть
выдающимися режиссёрами и психологами". /Леон Фейхтвангер/
* * *
"Мы заканчиваем вечное движение германцев на Юг и Запад Европы и обращаем
взор к землям на восток. Мы кончаем колониальную торговую политику и
переходим к политике завоевания новых земель. И когда мы сегодня говорим о
новой земле в Европе, то мы можем думать только о России и подвластных ей
окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь..." /А. Гитлер/
* * *
"Под гром восторженных оваций в честь творца Конституции великого Сталина
Чрезвычайный Восьмой съезд Советов единогласно постановил: "Принять за
основу... проект Конституции".
"Трудно описать, что делалось в Кремлёвском зале. Все поднялись с мест и
долго приветствовали Вождя. Товарищ Сталин, стоя на трибуне, поднял руку,
требуя тишины. Он несколько раз приглашал нас садиться. Ничего не
помогало. Мы запели "Интернационал", потом снова продолжалась овация.
Товарищ Сталин обернулся к президиуму, наверное требуя установить порядок,
вынул часы и показал их нам, но мы не признавали времени". /А. Суков,
рабочий/
"Мне и Дусе сказали: завтра с вами будет беседовать товарищ Сталин. Не
знаю, какое у меня было лицо, но Дуся вся вспыхнула, засветилась, глаза у
неё буквально засияли." /Ткачиха А. Карева/
"Спешу поделиться с вами величайшей радостью: в Кремлёвском дворце я
увидела самого дорогого нам человека на Земле. Сидела как очарованная и не
могла оторвать взгляда от лица товарища Сталина". /Н.Ложечникова, ткачиха/
* * *
"Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть,
что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже "Дни
Турбиных" - рыба...
Пьеса эта... не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не
забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы,
есть впечатление благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как
Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё
дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы". /И.
Сталин/
СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:
Творец сошёл на землю, "стал человеком, чтобы мы обожились"... Распял Свою
земную плоть и жизнь, чтобы соединить человека со своей божественной
природой. "Возьми свой крест и иди за мной..." То есть распни свою земную
жизнь, жертвенно служа Замыслу о грядущем богочеловечестве. Умри для
служения Вампирии, Мамоне, убив в себе алчного блудливого зверя и эгоиста
- без этого соединение в Доме Отца невозможно, ибо туда "не войдёт ничто
нечистое".
Однажды Лев Толстой нарисовал на листе бумаги треугольник, на вершине
которого - Бог, а два угла в основании - люди. И сделал вывод, что в
процессе сближения человека с человеком оба автоматически тем самым
сближаются с Богом, ибо высота короче сторон... Думается, Лев Николаевич
тут не совсем прав, ибо большинство людей сближаются во грехе - фашисты,
например, идолопоклонники, сексуальные меньшинства, бандиты всех мастей,
монополии и т. д. У Иоанна Лествичника есть книга о духовном пути человека
к Богу, о восхождении постепенном по внутренней духовной лестнице
/лествице/, выше и выше. Думается, что не на плоскости "лежащего во зле
мира", не в сближении в совместном грехе возможно восхождение к Небу, а в
совместном движении к Вершине. Не треугольника, нет, а горы или пирамиды,
по которой избранникам предназначено, завещано, каждому своей тропой,
подниматься, восходить... То есть освобождаться от "притяжения дурной
материальности", бесконечности страстей и желаний, от зверя в себе, в
милости и добре к другим, восходящим рядом с тобой, в связке с ними и
взаимопомощи.
Только так, разными тропами, но ВОСХОДЯ, мы сближаемся друг с другом и с
Вершиной. Пирамида... Не в этом ли разгадка её мистических свойств?
Смею утверждать, что Советский Союз был именно восхождением в связке, идея
коммунизма сознательно или интуитивно была принята народом как раз
соответствием своим глубинному восприятию православно-русской идеи -
соборному восхождению налегке к Царствию Любви и Свободы от земных пут...
Восхождению налегке согласно Писанию:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг