Юрий Иваниченко.
"Чистое небо"
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Одиссей покидает Итаку".
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Мгновение - и стало ясно: силы не равны.
Сергей перехватил руки незнакомца, протянутые к щиту регулировки режима
стеллатора, потом преодолевая слабое сопротивление, схватил человека в
охапку и оттащил в сторону. Еще мгновение - и тот оказался в кресле
второго диспетчера. Нависая над ним, Сергей Острожко, ответственный
дежурный Центральной, заорал:
- Тебе что, жизнь надоела? И как ты сюда пролез?
Пробраться ночью в Центральную Щитовую почти невозможно. Три зоны
охраны, и охранники что здесь, что во всех странах, где запущены
стеллаторы, не пропускают никого. Вплоть до применения оружия. Слишком
дорогая и строгая штука - стеллатор. Несколько _нужных_ - а точнее,
ненужных включений, - и он может пойти вразнос, и тогда не выдержит
защита, полетит и сам стеллатор, и Установка, и добрая часть грузовой
станции. Только поселок останется - до него двенадцать километров.
За годы Сергеевой службы здесь, на Сарыче, никто не пытался проникнуть
в диспетчерскую, а тем более в Центральную. Да и зачем?
Сергей спросил еще раз, уже тише:
- Ты понимаешь, куда руки суешь? Мы же все гробанемся...
Человек по-птичьи вывернул голову и виновато сказал:
- Я бы вас предупредил, Сережа. Чтобы все успели уйти. И вас, и
остальных. Чтобы успели. Кровь не нужна. Нет-нет.
Что-то странное почудилось в речи незнакомца, одетого - теперь Острожко
рассмотрел - в униформу вспомогательного персонала. Но в чем заключалась
странность, Сергей не понял. Только спросил, так же переходя на "вы":
- Вы меня знаете?
- Конечно, Сережа. Я специально выбрал вашу смену и ночь, чтобы успеть,
пока вы будете один. Я же знаю, что вы отдыхаете по очереди...
- Подождите, - перебил его Сергей, - что успеть? И откуда вы знаете,
что мы...
- Да-да, - торопливо сказал человек в униформе, - я так и решил, что
если сам не смогу, вы мне поможете. Вы только выслушайте меня сначала, а
потом обязательно поймете...
Он говорил быстро, и в то же время как бы пересиливая себя, и после
каждой фразы кивал - будто ставил точку. Не то чтобы это сильно
раздражало, но все же отвлекало внимание от смысла. Не о каких-то своих
гипотетических обязательствах собирался спросить Острожко, а о том, зачем
этот человек пробрался в Центральную и за спиной дежурного бросился к
щиту. И черт возьми, если бы не слух и реакция Сергея, сейчас бы могло
начаться такое...
- Говорите ясно: кто вы? И что вам нужно? Я сейчас вызываю охрану...
- Вам, конечно, одному не по себе, - торопливо закивал незнакомец, -
опять же по Инструкции вас должно быть здесь двое, но если бы кто другой
_остановил_, то сразу бы к охранникам, а вы сначала послушаете. Я давно
заметил, еще когда вы с женой здесь были на стажировке...
Вот тут-то Острожко вспомнил ясно и сразу, и в следующее мгновение уже
удивлялся себе, что не узнал сразу дядьку Панаса, завхоза их
общаги-малосемейки, где размещались стажеры. Разве что униформа сбила, но
лицо-то... Лицо Сергей должен был узнать сразу. Тогда, шесть лет назад,
разговаривали, гоняли чаи, да и потом... Нет, позже - не разговаривали,
хотя мелькало, право же, заостренное, в ранних морщинах, лицо, сутулая
фигура... Не возле Ганнусиного садика ли?
- Чумак? Афанасий Михайлович? - спросил Острожко, уже с полной
определенностью признавая человека.
- Да лучше по-старому, дядькой Панасом. Что мне в таком величании?
Панасом был и уйду, а отчества и не оставлю, и видать сам того не стою,
раз пресеклась...
Нет, странность была не в голосе, а в глазах дядьки Панаса, в том, что
во взгляде его плавал какой-то туман; и совершенно непроизвольно появилось
в сознании Острожко слово "юродивый", полузабытое, никогда прежде не
употребляющееся для определения визави, еще не прилепленное окончательно к
дядьке Панасу, но уже приближающееся к некоему порогу сознания.
- Хорошо, пусть будет так, но вы не ответили: что вы здесь делаете? И
откуда у вас эта униформа?
Дядька Панас ответил быстро, но первого вопроса будто бы и не слышал:
- А мой комбинезончик, по службе полагается, только не такой, да этот
моего размера...
- Вы работаете здесь? На "Чистое небо"?
- Работаю, конечно. Уборщиком. Тоже ведь убирать нужно, пока смена то
да се, а людей очень много, не объяснить: совесть-то с одного начинается,
когда человек сам перед собой как перед зеркалом...
Сергей понимал все, что говорит Чумак, но чем дальше, тем определеннее
замечал: где-то внутри фраз, остро и с усилием высыпаемых дядькой Панасом,
проскакивает маленькая логическая подмена. Речь начинается об одном, а
потом утверждается другое, не совсем (или совсем не) вытекающее из посыла.
Но как расценить эту особенность речи, Острожко не знал.
- Разве по ночам уборкой занимаются? И зачем вас понесло к щиту?
- Да я все хочу объяснить, а вы такой нетерпеливый стали, будто и у вас
в горле пересохло. Вы бы водички нацедили, все же уборщики знают, что у
вас и термос, и сифончик...
- Сейчас.
Острожко встал, вытащил из шкафа пластмассовую кружку, потянулся за
сифоном - и тут краем глаза уловил быстрое движение.
Сергей резко, так что кружка отлетела в сторону, повернулся и крикнул:
- Стой!
Крикнул, через мгновение дотянулся, навалился всем телом, прижал Чумака
к пульту и, перехватив поперек туловища, отбросил в кресло. Уже понимая,
что _поздно_, что ничего это уже не даст, разжал Чумакову ладонь и отобрал
микрофон. Микрофон "токи-воки", переговорника связи с другими помещениями,
в том числе с охраной. Выдран, что называется, с мясом - не сразу
починишь...
- Вы что?! Что вы наделали? - закричал Сергей на Чумака.
Афанасий Михайлович медленно провел пятерней по лицу и выпрямился:
- Вот и все. Теперь можешь спокойно налить воды. И себе.
Несогласованных действий больше не будет.
Сергей как завороженный поднял с пола кружку, нацедил воду и подал
Чумаку, а сам обхватил носик сифона губами и сделал несколько глотков,
пока рот не переполнился углекислотой.
Перед ним в кресле сидел другой человек.
Цепкий, внимательный и ясный взгляд. Голос твердый, уверенный, будто не
говорит, а командует. Спина выпрямилась, движения стали скупыми и точными.
Сергей отставил сифон и сел.
Только что вся ситуация казалась иною. Да, посторонний в Центральной -
само по себе ЧП, но дядько Панас выглядел таким безобидным, что в его
появлении Сергей предполагал не умысел, а какую-то нелепицу, что-то вроде
случайных блужданий спросонок или с похмелья по корпусам, безлюдным ночью.
Конечно, нарушались серьезные - режим - инструкции, но в этом нарушении не
предвиделась опасность; сами операторы и дежурные нарушают почти еженощно,
самовольно разделяя смену на _подхваты_, и до сих пор ничего не
происходило. Разве что пара необязательных нагоняев, когда начальство
застукивало - и все.
Тем более, Острожко - сильнее, а Чумак безоружен, да и напарник явится
меньше чем через час.
Теперь же Острожко, потрясенный внезапной переменой, воспринимал все
иначе. В приходе Чумака стал очевиден умысел, и не мог Сергей не подумать,
что попал в сложную ситуацию. Чумак явно играл, и пока что это была _его_
игра, а действия Сергея, похоже, вполне укладывались в Чумакову тактику.
"Но в чем умысел?" - спросил себя Острожко.
- Теперь мы должны согласовывать наши поступки, - все тем же властным
тоном сказал Афанасий Михайлович, - и не слишком уповай на то, что ты
физически сильнее. Это далеко не все. Позвать на подмогу или охранников ты
не можешь: меня за спиной оставлять нельзя. Я же не хочу избавляться от
тебя. Наоборот. Значит, нужен консенсус, нужно координировать действия.
Согласен?
- Что все это значит? - спросил Сергей.
Но Афанасий Михайлович пропустил его вопрос:
- У тебя пока что мало оснований мне доверять. У меня больше, но еще
недостаточно. Пока. А нужно полное доверие - других отношений с совестью
не бывает, нет?
- Да кто вы? - спросил Сергей.
- Ты же меня узнал. Чумак. Дядько Панас. Бывший диспетчер, бывший
оператор стеллатора, бывший завхоз, бывший отец... - Чумак судорожно
сглотнул, и на миг лицо приобрело недавнее, болезненное выражение; лицо,
искаженное болью и непониманием, лицо полу-юродивого.
Показалось - и нет его: опять _второй_, решительный и властный. И в
глазах - не муть, а убежденность. Чуть ли не чрезмерная... - но Сергей не
успел довести до конца свою мысль, потому что Афанасий Михайлович
заговорил вновь:
- И как понимаешь, я не диверсант и не террорист. Иначе ни к чему бы с
тобой церемониться. Все необходимые переключения могу сделать сам. И
сделал бы давно без твоей помощи. А тебя, чтобы не мешал... Это не сложно.
Без шума. Но другого шанса не будет. Ты - подстраховка...
- Что вам нужно? - спросил Сергей.
Нет, он все еще не боялся.
Чумак вел себя в самом деле не как диверсант или террорист. Террористы
сначала стреляли и бросали бомбы, а потом уже разговаривали. Или "давали
показания". Опасность? Да, но скорее всего не личная.
Теперь Острожко вспомнил твердо: да, говорили, что завхоз дядько Панас
прежде не был завхозом, а ушел из операторов по здоровью... Нет, была там
какая-то история, семейная, что ли... А если был оператором...
Квалификация не исчезает просто так. И оборудование изменилось не
настолько, чтобы не разобраться самому. Значит, действительно Сергей нужен
для чего-то иного...
- Чего я добиваюсь? - спросил Чумак и чуть прищурился, - теперь
скажу... Вопрос по существу. Только сначала отвечу на предыдущий: кто я.
Согласен?
Сергей утвердительно кивнул, вновь поражаясь перемене в непрошеном
госте.
- Я - твой судья.
- Судья? Да мы едва знакомы. И какие основания...
Чумак резко перебил, почти выкрикнул, наклоняясь к Сергею:
- Ты убил мою дочь!
Мгновение звенящей тишины - и непрошеный, судорожный как всхлип
короткий смех вырвался у Сергея. Он тут же зажал рот ладонью, несколько
раз тряхнул головой, будто пытаясь разорвать сновидение, и ответил, ясно
глядя в глаза:
- Да вы что, Афанасий Михайлович? У меня самого дочка! Что за шутки...
Но Чумак, похоже, не шутил. Если выражение его лица хоть что-то, кроме
игры, означало, то был он строг и скорбен. Покачав головой, он произнес:
- Ты убил ее. Она скончалась на рассвете, в такой же час, за неделю до
своего девятилетия...
"Он что, ума тронулся?" - спросил себя Острожко, и вдруг будто начал
прозревать... И слова, и поведение, все эти неожиданные перемены в Чумаке
укладывались в схему, в картину душевной болезни. В то, что мог себе
представить Сергей - не врач и вообще человек достаточно далекий от
медицины.
Что сия догадка изменяла в ситуации, Острожко еще не знал, и сказал
только:
- Да вы с ума сошли, Афанасий Михайлович, - я же...
- Сошел с ума? - с живостью перебил его Чумак. - Это было бы выходом.
Лучшим выходом. Выпасть из ежечасного сознания, ежечасной муки - когда не
можешь даже позволить себе уйти из жизни...
Такая тоска и боль исказили черты Афанасия Михайловича, что Сергею
стало стыдно за свое предположение - и одновременно отодвинулось
предчувствие опасности. И не как неправедно обвиненный, не как должностное
лицо, вынужденное серьезно нарушать инструкции из-за самого факта
пребывания Чумака на Центральной, а просто по-человечески Острожко сказал:
- Конечно, большое несчастье; но может быть, со временем все
уляжется...
- Со временем все мы уляжемся, - мгновенно отозвался дядько Панас, -
жена и месяца не выдержала, руки на себя наложила, а мне вот седьмой
год...
И тут Сергей как в озарении вспомнил с непреложной ясностью, что это
была за история. Все так: и девочка умерла накануне своего девятилетия, и
мать вскоре покончила с собою, и это была семья одного из операторов
стеллатора. Шума в свое время - семь лет назад, - было достаточно, потому
что у ребенка был один из самых первых в нашей республике случай
гемосольвии. Если не самый первый. У самых истоков пандемии... Но мог ли
подумать Острожко тогда, он, стажера-выпускника Политеха, впервые в жизни
попав на Сарыч через полгода после всех этих печальных событий, что
когда-то дождется обвинения в детоубийстве?
- ...Мне другое выпало, - продолжил Афанасий Михайлович, вперив жесткий
взгляд в Сергея, - и я не могу уйти, не пресекши зло.
Взгляд ли его имел особенную силу, или Сергей окончательно уверился,
что перед ним больной человек, искаженно представляющий действительность и
способный на любые действия, но напряжение наступило жуткое.
Холодно и скользко стало между лопаток, а ноги наоборот, обдало ватным
теплом...
И тут мелодично и отчетливо звякнул таймер-сигнал к очередной фиксации
показаний.
Сергей вскинул голову.
Все так. Девочку звали Оксаной. Оксана Чумак. Одно из самых первых
заболеваний гемосольвией. Девочка умерла в больнице. Никакой, даже самой
косвенной вины у Сергея нет и быть не может: гемосольвией нельзя
заразиться. До сих пор никто не знает, отчего возникает и как
распространяется эта детская болезнь. Смертельная болезнь, - но может
быть, сам Чумак в гораздо большей степени невольная причина - встречал
Сергей в прессе предположение о том, что болезнь как-то связана с
наследственностью...
- Афанасий Михайлович, - твердо и спокойно, как по его представлению
следовало говорить с больным, сказал Острожко и поднялся, - мне пора
делать контрольную запись; а вы, пожалуйста, посидите спокойно. А потом,
если хотите, еще поговорим. Только сразу предупреждаю: я к детским
болезням никогда никакого касательства не имел. А может быть, даже
наоборот: я же на "Чистое небо" работаю.
- Я посижу, - кивнул Чумак, вроде как разрешая, и поморщился будто от
боли; да наверное и действительно от боли, потому что выловил из упаковки
таблетку и быстро проглотил.
Несколько секунд - и отозвался вновь:
- Насчет же "спокойно" - это себе скажи. Ты ведь признался...
Машинально еще Сергей шел вдоль ряда приборов и, казалось, что-то
записывал в оперативном журнале и только спустя добрых полминуты
остановился:
- Признался? В чем?
- В убийстве. Ты убил мою дочь. Ты убил сто тринадцать тысяч двести...
- Афанасий Михайлович быстро взглянул на часы и поправился: - Сто
тринадцать тысяч триста детей. А будешь убивать по тысяче каждую неделю,
если тебя не остановить.
Несколько секунд Чумак молчал. Казалось, что он борется с какой-то
сильной болью. Потом он отозвался негромко и спокойно:
- Все. Теперь ты знаешь. Теперь ничего не изменит моя смерть: ты ничего
не сможешь забыть. Совесть не убьешь.
- Дядько Панас! - Сергей, не выдержав, подскочил к Чумаку и схватив его
за грудки, - да опомнитесь вы! Нашли виноватого! Гемосольвия же - это
болезнь, да, страшная, да, неизлечимая, да, от нее умирают дети во всех
странах, и может быть, действительно умерло уже сто тридцать тысяч - но
я-то при чем?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг