нем священной войны-джихада на то, чтобы вытеснить из юго-восточ-
ных и южных стран Внутреннего моря легионы Pax Byzantia, наслед-
ников Империи. Только к северу от древней Финикии, в горах Тавра,
румы наконец остановили победоносное продвижение всадников беше-
ного Омара ад-Дина, остановили - а потом и отвоевали часть преж-
ней территории... но только часть. Нефилим пришлось защищать свои
земли самостоятельно. Как это было всегда, по правде говоря...
Они и защищали. Как могли. А точнее, как могли себе позволить -
могущество древнего народа было немалым, однако далеко не все, на
что это могущество было способно, Нефилим смели пустить в ход. Не
потому, что опасались ответного удара: арабы научились в изгнании
многому, но со знаниями и умениями Сошедших не им было тягаться.
Страшило само могущество, ибо не изгладилась покуда из цепкой па-
мяти Нефилим участь страны, вошедшей в мифы народов Внутреннего
моря под именем Атлантиды. Перешедшие, Ивриим, могли верить в ле-
генды о тучах пепла, каменных дождях, погибельном огне и великом
потопе - но Нефилим знали правду и помнили о последствиях. Потому
и не могли позволить случившемуся тогда повториться. Даже под уг-
розой нашествия "двоюродных братьев", как звали детей Ишмаэля - и
звали с полным на то основанием, ведь Ишмаэль тоже был сыном Ав-
раама из Ура, первого из Перешедших...
Орас кое-что знал обо всем этом и раньше; будучи Несущим Огонь,
он сумел уловить витающее в воздухе настроение так же четко, как
если бы ему это рассказали во всех подробностях. Доводилось магу
слышать и о Сафеде Белокаменном, мудрые жители которого окрашива-
ют в священный голубой цвет (чего ему не было дано видеть) крыши
своих домов, оконные ставни и двери, чтобы отвести глаза воздуш-
ным слугам Иблиса. И еще кое-что было известно Орасу... причем не
от Зу-ль-Аккана, презиравшего учение Перешедших.
Пусть его сочтут лжемессией, пусть попытаются предать всем воз-
можным карам, пусть это даже получится - дело теперь не в этом.
Дорога из тьмы действительно привела мага туда, где могла, должна
была отыскаться помощь против идущих позади него ужасов Старого
Мира. Именно потому, что привела дорога именно сюда, они двига-
лись позади и не пытались, не осмеливались обогнать - даже когда
путь открылся полностью.
Ведь как раз здесь родилось то, что кое-кто из людей понимающих
зовет "опасным сиянием". Zohar. Книга, которая больше, чем книга,
учение, что выше, чем учение, ключ, что ценнее, нежели ключ, зна-
ние, которое отнюдь не просто знание... Опасное сияние, способное
быть и всем этим, и ничем из этого, и - что как раз и требовалось
сейчас, - надежным щитом и острым мечом.
Орасу нужно было лишь направить это сияние на тех, кто скрывал-
ся за его спиной. Он знал, что сделает это, даже если сияние по-
глотит его самого. Сделает, если только сможет.
Огонь все еще был внутри него и все еще подчинялся Владыкам. И
сам маг все еще принадлежал огню, не властный сделать ни одного
движения сверх разрешенного. Все, что он сейчас мог - это думать.
Думать и говорить.
Значит, так и будет позднее назван новый лжемессия белокаменно-
го Сафеда.
Обреченный говорить.
ЭПИЗОД. ТРУБАДУР
Вокруг расписного фургончика собралось человек тридцать, хотя в
поселении было не менее пяти сотен жителей. Что ж, философски ре-
шил он, для начала и этого хватит. Вполне. Все равно до завтраш-
него вечера выехать не удастся: мулам нужен отдых, хоть несколько
часов; да и доброе колесо за пару минут не сделать. Времени до-
станет не на одно выступление.
- Почтеннейшая публика, - раскланивался тем временем его напар-
ник-зазывала, бойкий Ромеро, - и на эль, и на бублики заработаем
песней и доброю вестью. Везде бываем, про всех все знаем - и все
подарим, почти что даром. Коли в сердце грусть - ну и пусть, коли
зреет беда - ерунда! Слушайте, слушайте, будет наука, как разго-
нять и унынье, и скуку!..
Последний раз он провел ладонью по струнам, проверяя настройку
старой мандолины. Пора.
Появившись на крыше, он, вопреки сутулости, картинно откинул на
плечо пестрый плащ и горделиво скользнул взглядом поверх голов...
Ледяной клинок чьих-то глаз вонзился промеж лопаток, трубадур по-
качнулся. Сработал обычный рефлекс - взмах рук и изгиб тела пре-
вратил падение в прыжок; он поклонился, и вновь взойдя на передок
фургона, осмотрелся уже повнимательнее. Никого.
Показалось? Возможно, не очень уверенно подумал он, возможно...
Но когда пальцы трубадура коснулись струн, а рот открылся, что-
бы начать одну из традиционных баллад, ледяной клинок вернулся. И
вонзился глубже, много глубже... безжалостно вскрывая защиту и
извлекая наружу то, что он скрывал даже от себя самого.
Мелодия стала рваной, голос изменился, уходя одновременно вниз
и вглубь. Слова... пожалуй, это все же были его слова. Его - ис-
тинного, не скрытого благодушной маской-личиной для окружающих.
Мимо леса на зыбкой границе миров,
Мимо старых, покрывшихся грязью камней;
Здесь когда-то был мой праотеческий кров,
Здесь я вырос и жил до прихода теней...
И нет боле мне хода
в те прошлые дни,
Когда славного рода
горели огни,
Когда солнце бросало
на землю лучи,
Золотистым кинжалом
сверкая в ночи.
Зрители удивленно переглядывались, не привычные ни к таким бал-
ладам, ни к такой музыке. Лишь бледный как смерть Ромеро начинал
кое-что понимать, проталкиваясь в задние ряды. У него не было ни
малейшего желания видеть то, что вскоре должно было, не могло не
произойти.
Ромеро - и тот, другой, чей взгляд послужил причиной... Нет, не
другой - Иной. В отличие от ныне живущих, события былого не поза-
бывший и не желавший забывать. Или забыть не способный.
Впрочем, трубадуру было все равно.
Теперь.
Я не помню, как стены рассыпались в пыль,
Я не видел, как страх беглецов пожирал.
Но я знаю, что это - не сказка, но быль,
Ибо в сказке не станет улыбкой - оскал.
Мой сломался клинок
в ту кровавую ночь,
И запомнят урок
ускользнувшие прочь -
Но ни ярость, ни меч,
ни волшебная дверь
Не смогли уберечь
обреченных на смерть.
Люди уже не только переглядывались, но и перешептывались, с не-
малым сомнением поглядывая на трубадура.
Он не слышал и не видел ничего вокруг, мысленно вернувшись ту-
да, куда возвращаться отнюдь не хотел. И только его собственный,
отчего-то охрипший голос еще напоминал о том, что вокруг - насто-
ящее, а не прошлое.
Пока, во всяком случае.
Помню цепи, и плеть, и ошейник раба;
Помню хруст кандалов и багровую тьму...
С той поры я на легких не жил на хлебах -
Беглый раб, с господами веду я войну.
И когда запоет
рог меж черных холмов,
И копье всласть прольет
трусов жидкую кровь -
Мое имя опять
проклянут их отцы,
И на скорбную рать
устремятся, глупцы...
Ромеро наконец выбрался из толпы и во весь дух припустил туда,
откуда они прибыли не далее как сегодня утром, хотя ему казалось,
что минуло полжизни.
В общем-то, для Ромеро так и было.
Для трубадура с сегодняшнего утра жизнь прошла не наполовину, а
полностью.
До краев полон местью, от битв я устал.
Даже мертвый иной раз способен ожить;
И тогда отложил я кровавый металл, -
Но петлею на горло судьбы легла нить.
Мы свой собственный рок
за собою ведем,
И в назначенный срок
до весов добредем,
И на левую чашу
положат мечты
А на правую - сажу
и зло пустоты.
Ему казалось, что теплое майское солнце стало из бледно-золото-
го - багровым, затянутым пеленой сладкого дыма. И не зря.
Потому что под опущенными веками радужная оболочка расширялась,
закрывая весь белок, а под тканью одежды менялась плоть, с жуткой
медлительностью похрустывая костями и перемещая хрящи и мускулы.
Изменение не слишком сильное - но достаточное, чтобы обеспечить
немедленное сожжение, если вдруг это откроется. А чуть погодя так
и произойдет, сдерживаться он уже не мог.
Только музыка, только терзающие мандолину пальцы пока еще напо-
минали об окружающем мире... но вскоре, он знал, уйдет и это.
Я сумел превозмочь жесткий жребий судьбы,
И в сраженьи с собой сам себя погубил.
Да, я жив - но стоят лишь пустые гробы
Вдоль дороги, где я эти годы прожил...
Пусть услышат меня
те, кого уже нет -
Дети Пепла, Огня
и Несущего Свет, -
Скоро круг завершит
Колесо, и тогда
Я отброшу свой щит
и войду во Врата!
Первой завопила средних лет толстуха. Пока - от страха, нечле-
нораздельно, указывая на него дрожащим пальцем. Скоро вопль ужаса
сменится яростной истерикой, но он вряд ли успеет услышать это.
Трубадур знал, ЧТО видят люди, изо всех сил пытающиеся не ве-
рить собственным глазам. Он бы даже усмехнулся, однако забыл, как
это делается.
Сутулость уже была не нарочитой, а вполне естественной. Одежда
трещала на груди, свободно болтаясь в поясе и ниже; ремни санда-
лий резали покрывшиеся шерстью ноги, подобные звериным лапам.
Он даже не пытался уклониться, когда первый камень оставил кро-
вавую ссадину на лбу. До конца оставалось всего ничего... и неза-
чем было оттягивать неизбежное.
Мимо леса за зыбкой границе миров,
Мимо старых, в трясину ушедших камней...
Да, я жив; и со мною жива еще кровь
Для сраженья лишь бледных седлавших коней.
Не жалеть! Ни о чем,
никого, никогда!
Пусть за правым плечом
дышит в ухо беда,
Пусть за левым слыхать
уже ловчих свистки,
Все равно - можно встать
и оскалить клыки!
Метко пущенный топор раскроил в щепки ни в чем не повинную ман-
долину и вонзился ему в живот. Волчий оскал, окрашенный кровавой
слюной, заставил людей на мгновение отпрянуть, однако у кого-то
тут же сыскались вилы с прочными деревянными зубьями, у другого
обнаружился острый и тяжелый разделочный нож - и полагаясь на си-
лу оружия, они вновь ринулись на оборотня-трубадура...
Оборотни помирают не только от серебра, с тех пор свято убежде-
ны крестьяне в Эстремадуре, леонской земле на границе с Лигурией.
Им не было дел до странной схожести старой, почти уничтоженной
расы г'нолла с истинными оборотнями. Им не было дел даже до того,
что во время оно считалось: убивший оборотня сам вскоре становит-
ся оборотнем, - это не более чем языческое суеверие, твердо гово-
рил деревенский священник, отец Родригес. Не было причин не дове-
рять ему, не раз уже доказавшему и монастырскую ученость, и прос-
то соседскую добросердечность.
Фургончик со всем нехитрым скарбом спалили на месте, в костер
бросили и искромсанные останки. Оставшуюся после этого золу окро-
пили святой водой и закопали у перекрестка, на всякий случай вко-
лотив в "нечистое место" новенький осиновый крест (разумеется, с
заостренным нижним концом). Следующим утром на перекладине креста
объявилась краткая надпись. Не на леонском или лигурийском диа-
лекте - на подлинной, литературной латыни Вергилия и Овидия; од-
нако, оценить сие мог разве что отец Родригес, поскольку в селе-
нии больше никто не сумел бы прочесть и собственного имени.
Никто, за исключением написавшего знаменитыми словами знамени-
того имперского историка Такита: "Honesta mors turpi vita potior"
- то есть "Честная смерть лучше позорной жизни".
И нацарапавшего вместо подписи - четырехпалую ладонь, которая
хмуро взирала на мир безвеким глазом, открывшимся на пересечении
линий судьбы и ума.
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг