образом разбивают, причем, он рассыпается на мельчайшие кусочки, а
освободившееся тело, после известных совершенных над нам манипуляций,
воскресает.
"Панорама мира" находилась также в особом здании, вернее - в огромной
обсерватории.
Уже давно-давно, еще в то время, когда наша Европа переживала
ледниковый период, марсиане изобрели особого рода телефотограф, который
дает возможность на свертке ткани, постоянно развертывающемся, непрерывно
получать изображения той планеты, на которую этот прибор направлен, и
фотографировать ее. Громадные кипы подобных свертков с изображениями, в
которых заключаются истории в лицах всех солнечных планет, хранятся,
расположенные в хронологическом порядке, в особых книгохранилищах, и всякий
желающий во всякое время может видеть любое событие, совершавшееся/
например, на нашей Земле, за сотни и тысячи лет тому назад. Для этого
соответствующий свиток навертывают на вращающийся вал и смотрят на
изображения на нем через особые оптические приборы.
Рацио, бывший нашим проводником, показал нам несколько таких живых
картин из истории нашей земной планеты. Я видел, таким образом, в этом
оригинальном кинематоскопе пещерных людей, ведущих борьбу с дикими,
допотопными животными; видел кочевые племена, населявшие в доисторические
времена нашу нынешнюю Европу; видел затем египетских фараонов, окруженных
многочисленными толпами свиты и войска, во время смотра; видел царя Давида;
видел греков в сражении при Фермопилах; Юлия Цезаря, поражаемого Брутом;
Наполеона во время Бородинской битвы и прочее, и прочее. Словно на огромной
сцене театра, исторические события, одно за другим, развертывались перед
моим глазом.
Более трех недель употребили мы с Либерией на осмотр и изучение разных
чудес, находившихся на выставке на Озере Солнца, но, разумеется, не
осмотрели и десятой доли того, на что стоило бы взглянуть. Я так увлекся
всем мною виденным, что стал почти совершенно позабывать о том, кто я, и
что мое пребывание здесь, на Марсе, только временное. К окружающим меня
марсианам я привык настолько, что стал смотреть на них так же, как смотрел
бы на людей, - их безобразие уже перестало мне казаться безобразием,
напротив, они казались мне очень милыми, ловкими и даже грациозными.
Словом, я чувствовал себя здесь как нельзя лучше, и все мои желания были
направлены к тому, чтобы побольше видеть, побольше знать.
Но вот в одно прекрасное время Рацио сообщил мне, что Пакс желает
переговорить о чем-то со мной.
- Что вам угодно? - спросил я, подойдя к телефону.
- Несчастье! - ответил Пакс. - Мой сын Экспериментус, переселившийся в
ваше земное тело, внезапно заболел. Болезнь очень серьезная. Его можно
спасти только под одним условием, если ваше "я" снова немедленно же
возвратится в свое тело; иначе ваше земное тело умрет, дух моего сына
отойдет в область неизвестного, а вы останетесь среди нас навсегда.
Это известие было для меня ударом грома среди безоблачного неба! Как
ни интересна была жизнь среди обитателей Марса, но я все-таки находился тут
только из любопытства, я был только гостем здесь, и мне никогда и в голову
не приходило оставаться тут навсегда. Там, на Земле, остались все мои
привязанности, все мои привычки, вся моя любовь. Я предпочитал лучше жить
вместе с людьми, чем оставаться чужим среди благоденствующих марсиан. Я
вспомнил, наконец, о своей возлюбленной, оставшейся на Земле, и жгучий стыд
и страх овладели мной. Как я мог позабыть о ней?! Как я мог хоть одну
минуту не думать о ней?! Боже мой! Что, если в самом деле мне придется
остаться здесь навсегда, навечно с ней разлученным, и она даже никогда и не
узнает о моем удивительном превращении?! О, мне казалось, что я схожу с
ума! Мы только тогда познаем всю силу любви, когда рискуем потерять любимое
существо. Но при обыкновенных условиях человек, по крайней мере, борется,
старается устранить препятствия, мешающие ему соединиться с любимым
человеком, проявляет иногда геройские подвиги, выказывая всю силу своей
энергии, своего ума, своей ловкости. Но что значили бы весь мой ум, вся моя
энергия, все мои силы и способности, если бы мое земное тело погибло, а я
остался бы на Марсе? Если бы даже допустить, что Роша, или кто-нибудь
другой на Земле, пожелали поменяться со мной моим марсианским телом, и я
снова имел бы возможность попасть на Землю, то разве моя возлюбленная
узнала бы меня в моем новом теле? Разве она могла бы меня любить так же,
как раньше? Без сомнения, нет! Ведь любят не за одно "я", не за одну душу,
а и за тело. Разве может иметь какую-либо прелесть для молодой девушки юная
душа в дряхлом старческом теле?
Мое положение было поистине трагическим. "Скорее, скорее! Авось, еще
успею!" - вот все, на что я мог теперь надеяться.
Мой страх был дотого велик, что я, позабыв всякую деликатность, чуть
не силою тащил Либерию ехать со мною в обратный путь, так как один я не
сумел бы ориентироваться и найти более прямую и скорую дорогу к жилищам
Паксов. Юная марсианка беспрекословно повиновалась моему желанию, но при
всем своем смятении и страхе я не мог не заметить, что она была очень
расстроена и опечалена. "Бедняга, - думалось мне, - она ведь тоже рискует
потерять своего единственного брата". Однако мне почему-то казалось, что
она далеко не с той стремительностью спешит с нашим возвращением, как этого
хотелось мне. Впрочем, нужно сказать и то, что при моем положении каждая
секунда должна была мне казаться целою вечностью! Рацио, бывший с нами,
заметив мое беспокойство и тревогу, стал успокаивать меня, говоря, что если
мы отправимся в обратный путь по подземной железной дороге, вагоны которой
приводятся в движение сжатым воздухом, то через какие-нибудь час-полтора
будем уже на месте. Он довел нас до подземного вокзала, где мы сели в
пулеобразный, герметически закупоривающийся вагон. Так как во время пути
приток свежего воздуха снаружи в эти вагоны был невозможен, то в них
находились особые резервуары с жидким воздухом, благодаря которому
пассажиры в вагонах могли вполне обходиться без наружного свежего воздуха.
Поезд тронулся. Но несмотря на страшный толчок, который должен был
получиться в начале полета вагона по трубе, этого толчка я почти не
заметил. Точно так же остановки и толчки на узловых линиях, которые
неизбежно должны были встречаться нам на пути, еле-еле ощущались,- дотого
устройство этих дорог было совершенно.
Мы оба почти всю дорогу молчали. Я предоставляю судить самому читателю
о той тревоге и опасениях, которые происходили в это время в моей душе.
Что, если мы опоздаем? Шутка сказать! Ведь вся моя судьба висела на
волоске из-за какой-нибудь одной промедленной минуты, и я мог остаться
навсегда здесь чужим, среди чуждых мне существ, с которыми у меня
решительно ничего общего не было, да, как мне казалось, никогда и не могло
быть.
Но вот прошло полтора часа, показавшихся мне целою вечностью, и
кондуктор объявил, что мы у цели нашего путешествия.
Либерия, всю дорогу мрачно молчавшая, встала и повела меня за собой.
Вскоре мы очутились в воде, на дне моря, и тотчас же начали подниматься на
поверхность, работая своими членами. Вынырнув из воды, я увидал, что мы
находимся подле самой обсерватории Пакса, откуда я начал свое
странствование по Марсу. Мы проникли в преддверие, находившееся внизу
башни, у поверхности воды. Тут оказалась подъемная машина, ведшая на верх
обсерватории. Либерия указала мне, как ее следует приводить в движение, и,
подавая мне для пожатия свой хобот, сказала:
- Прощайте, Не-Он! Я чувствую себя не в силах присутствовать при вашем
возвращении на Землю. Вы меня никогда более не увидите, - но знайте, что я
буду постоянно наблюдать за вами отсюда, когда вы будете жить на Земле.
Вспоминайте иногда меня!.. Я... Я... - голос ее прервался,- я полюбила вас!
Да, я вас люблю!- почти с рыданием вскричала она, и не успел я опомниться
от изумления, услыша такое совершенно неожиданное признание, как юная
марсианка быстро повернулась, нырнула в воду и исчезла под ее волнами.
Я был поражен и несколько минут стоял, как окаменелый. В моей душе
поднялся целый вихрь разнообразных мыслей и ощущений. Прежде всего я
почувствовал, что с моих глаз спала точно какая-то пелена: я увидел, что я
здесь, на Марсе, был уж вовсе не так одинок, как мне это почему-то
казалось. Во время нашего путешествия с Либерией мне ни разу и в голову не
забредала мысль о возможности любви между нами, - считал я это невероятным
не потому, что Либерия, на наш, земной, взгляд, была безобразна, - совсем
нет! Я успел уже, как сказал раньше, не только привыкнуть к этому, но даже
стал находить и понимать своеобразную красоту в безобразии марсианского
тела, - оно мне не казалось, уже отвратительным, напротив, - не менее
привлекательным, чем и человеческое тело. К Либерии же я стал даже
чувствовать какое-то бессознательное влечение. Не забредала же в голову мне
мысль о возможности любви между нами потому, что просто как-то не
представлялось к этому повода. И вдруг ее внезапное признание в момент
разлуки навсегда, ее грустный, кроткий глаз, полный слезы, когда она
говорила это признание, и ее быстрое исчезновение сильно смутили мое
сердце. Я понял теперь, почему после рокового известия Пакса, так меня
напугавшего и встревожившего, Либерия казалась все время столь грустной и
молчаливой. Очевидно, в ее душе в это время происходила страшная драма.
По-видимому, психика женщин, как на Земле, так и на Марсе, одна и та же:
как те, так и другие любят все необычайное, все выходящее из ряда обыденной
жизни, все так или иначе интересное. А я, без сомнения, попав на Марс при
столь исключительных условиях, был в данное время самым интересным
субъектом в глазах юной марсианки; неудивительно поэтому, что, находясь со
мной все время нашего, путешествия в общении и близости, она увлеклась мной
и полюбила меня. Любовь эта зародилась и свила себе гнездо в ее сердце
совершенно бессознательно: она совсем не думала о тех последствиях, какие
могут выйти из этого. Известие от Пакса о болезни моего alter ego3 на Земле
раскрыло ей глаза, и она ясно увидела, на каком рискованном основании
покоилась ее любовь ко мне: свое счастье она могла бы купить, в лучшем
случае, только потерею навсегда своего единственного, горячо любимого
брата. И это сознание должно было страшно ее мучить и угнетать.
Я не знал, что мне было делать? Броситься за ней следом? Но где я мог
отыскать ее под волнами безбрежного моря? Местность мне была незнакома, и я
легко мог совершенно затеряться. Да и к чему? Ведь если бы я сознательно
решил остаться на Марсе и, таким образом, пожертвовал бы чисто из
эгоистических побуждений ее братом, разве она простила бы мне это?
Мне ничего более не оставалось, как нажать кнопку и подняться на верх
обсерватории, что я и сделал, хотя уже далеко не с той торопливостью, с
какой стремился сюда раньше.
Наверху меня поджидали уже г-н и г-жа Пакс.
- А где же Либерия? - обратилась ко мне мать юной марсианки.
- Она почему-то не захотела присутствовать при моей вторичной
метаморфозе, - ответил я, сильно смущенный.
Паксы переглянулись между собой, и по их молчаливому взгляду я понял,
что они догадываются об истинной причине, заставившей их дочь
отсутствовать.
- Мой сын несколько увлекся, путешествуя по вашей Земле, и не
соразмерил силы вашего организма с духом своей предприимчивости и энергии,
следствием чего было очень серьезное расстройство вашего земного тела, -
заговорил Пакс. - Дело можно поправить, как я вам уже сообщал, только под
условием, если вы немедленно же возвратитесь обратно на Землю.
- Я готов,- ответил я.
Тогда Пакс усадил меня в кресло и усыпил.
Когда я очнулся, то увидал, что лежу на постели, в обсерватории г.
Роша, на Монблане. Я вновь был прежний "я", но в каком состоянии - увы! - Я
был совершенно болен, разбит, расслаблен и лежал почти без движения.
Добрый Роша суетился возле меня и подавал мне какие-то лекарства.
Затем я впал в забытье, со мной началась нервная горячка, и жизнь моя долго
висела на волоске. Только в начале ноября, когда на Монблане наступила уже
суровая зима, я в состоянии был вставать с постели и ходить по комнате.
Меня перенесли на носилках в Шамуни, где я пробыл всю зиму и только к весне
окончательно поправился и окреп, благодаря целительному горному воздуху.
Вскоре затем я уехал в Россию.
Заключение
Прошло восемь лет. Много воды утекло за это время; много привелось
перенести мне тяжелой нужды, несправедливых обид и гонений, много пережить
несчастий и горьких разочарований. Не раз, смотря в тихую звездную ночь на
небо и отыскав глазами красную звездочку,- планету Марс, я вспоминал про
Либерию и думал, что, может быть, и она в это же самое время смотрит на
нашу Землю, видит меня и думает обо мне; и я глубоко жалел, что не остался
там навсегда, на этой удивительной планете. И все это время я с нетерпением
ждал, когда, наконец, господин Роша опубликует о своих сношениях с
обитателями Марса. Но проходил год за годом, и я напрасно следил за
газетами, в надежде, что вот-вот все заговорят об удивительном открытии
Роша - о нем не было ни слуху ни духу.
Осенью 1895 года судьба снова забросила меня в Швейцарию, и я
воспользовался случаем, чтобы отыскать своего старого знакомого астронома,
и поехал в Шамуни. По дороге я остановился в Мартиньи, в Ронской долине, и,
случайно разговорившись с хозяином отеля, спросил у него, между прочим, -
не слыхал ли он что-нибудь о некоем ученом Роша, живущем на Монблане?
- Роша... Роша... Позвольте, - сказал француз, выслушав меня, - я
что-то такое припоминаю; кажется, я где-то читал о гибели какого-то
чудака-ученого на Монблане. Да, это было в 1888 году, во время всем
памятной здесь необыкновенной грозы, пронесшейся над Швейцарией и Савойей и
наделавшей тогда нам немало бед. Я потерял в то время почти все свои
виноградники. Да, припоминаю... Впрочем, если не ошибаюсь, у меня чуть ли
не сохранился даже и номер газеты, в котором было сообщено о гибели этого
ученого.
- О, какое бы вы сделали мне одолжение, если бы оказалось возможным
отыскать этот номер! - воскликнул я, сгорая от любопытства и тревоги.
- Tiens, je vais le chercher dans ma bibliotheque, - сказал
обязательный француз, и через несколько времени он принес мне старый номер
одной провинциальной французской газеты за 1888 г., где, между прочим,
значилось следующее:
"1-го, 2-го и 3-го октября почти вся Швейцария представляла из себя
как бы какой-то сплошной рокочущий ад. Все эти три дня свирепствовала
страшная гроза, сопровождавшаяся почти беспрерывными, наводившими чуть не
панический ужас, раскатами грома и несметными потоками дождя. Все горные
речки и ручейки вышли из своих берегов и превратились в грозные бушующие
потоки. Низменности затоплены. Железнодорожное сообщение во многих местах
прервано. Погибло множество виноградников и фруктовых деревьев. Убытки
простираются на десятки миллионов франков. Гроза не миновала и Савойи,
причинив и здесь немало бед. В порах, в особенности около Монблана, было
много обвалов, погубивших сотни голов скота. Не обошлось и без человеческих
жертв. Между прочим, на Монблане погиб один оригинал-ученый, некто господин
Роша. Этот ученый много лет жил вдвоем со своим слугою на одной из вершин
Монблана; по словам одних - занимаясь изучением движения ледников, по
рассказам других - собиранием редких горных трав. Достоверного же о его
жизни никто ничего не мог сообщить, так как господин Роша жил совершенным
отшельником и никого к себе не допускал, да и о месте его хижины знали
только очень немногие, близкие ему люди. Огромная снежная лавина,
сорвавшаяся с вершины горы, на которой стояла хижина г. Роша, увлекла
последнюю за собой в пропасть вместе с ее хозяином и слугой. Все поиски
оказались невозможными, так как обвалом засыпало все следы..."
Итак, вот где была разгадка, почему молчал господин Роша! Значит, все
его многолетние труды, мемуары, все поучительные беседы с обитателями
Марса, все те открытия и изобретения по разным отраслям знаний,
заимствованные им от ученых Марса, словом - все, что он готовил издать в
свет, все это безвозвратно погибло!
Судите же теперь сами, какую незаменимую утрату понесло человечество в
лице этого скромного ученого-труженика!..
Предисловие, подготовка текста и публикация Ю. Медведева
1 Нужно заметить, что год на Марсе имеет не 365 дней, а 687, чуть не
вдвое длиннее земного; причем, день равен 24 часам 37 минутам 23 секундам..
Средняя жизнь марсианина достигает до 100 марсовых лет, т. е. равна чуть не
двум нашим столетиям. Здесь имеется в виду год марсовый, а не земной.
2 Главы XIV и XV в оригинале изъяты цензурой. - Прим. редактора.
3 Второе я (лат.).
Помочь можно живым: Сборник фантастики. Составитель Л.Ю.Шувалов. - М.:
Молодая гвардия, 1990, 480 с. ISBN 5-235-01543-6
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг