кого хочешь, хоть старика, хоть малого ребенка, а они лишь отвернутся и
равнодушно пройдут мимо - чего, мол, дергаться, когда всемогущие хардеры
все равно найдут и арестуют преступника, а не менее всемогущие эдукаторы
заставят его исправиться и взять назад свой проступок!..
Я едва сдержался. Все-таки не каждый день встречаешь серийного убийцу,
подводящего псевдонаучную основу под свои страшные злодеяния.
- Послушайте, Кин, - миролюбивым тоном сказал я. - А может быть, вы
просто ненавидите людей, а? И в особенности - женщин, раз все ваши жертвы
относятся к слабому полу? Может, вы на самом деле - наглядная иллюстрация
к теории доктора Фрейда об освобожденном либидо?.. Комплексы там
разнообразные, а?
Вот этого мне, наверное, не стоило говорить. Теперь перевоспитуемый
окончательно замкнется в скорлупе мизантропии и женоненавистничества - и,
сколько ни старайся, не расколешь этот панцирь...
- Согласитесь, что в ваших рассуждениях имеется некий парадокс, -
упрямо продолжал я. - С одной стороны, вы убиваете ни в чем не повинных и
беззащитных людей, не подозревающих о вашем необычном кредо... А с другой,
получается, что вы пылаете неугасимой любовью к человечеству. Как это
прикажете понимать?
Он презрительно сморщил свой острый носик.
- "Парадокс", - проворчал он, отворачивая от меня лицо. - Что же,
по-вашему, я - псих, что ли?
Не сомневаюсь, мысленно ответил ему я. Прикончить за каких-нибудь
несколько месяцев тридцать с лишним человек, причем около половины из них
не достигших совершеннолетия, мог бы только крайне опасный и очень больной
субъект. Но тщательная психоэкспертиза показала, что Изгаршев вменяем и к
числу душевнобольных не относится - впрочем, иначе он ко мне и не попал
бы, потому что какой смысл тратить время на воспитательную работу с
сумасшедшим? Поэтому вслух я сказал:
- Нет, вы не псих. Но вполне можете оказаться болваном, и завтра это
выяснится. Вам дается последняя попытка стать нормальным человеком, Кин, и
если вы не воспользуетесь ею, то я снова позволю напомнить, что вас ждет...
Я набрал на своем "браслете" другой шифр, и портрет девятилетней
Алевтины на голоэкране сменился изображением человека, прошедшего
принудительную лоботомию. Зрелище не из приятных, надо сказать...
Собственно, после этой операции человек перестает быть человеком. От него
остаются лишь груда мышц, отвисшая нижняя губа, текущие по подбородку
слюни, мутный, ничего не соображающий взгляд и неверная походка.
Но Изгаршев только хмыкнул и отвернулся Другого я и не ожидал.
Лоботомией я пугал его и раньше, но это не оказывало на моего подопечного
никакого воздействия.
Пользуясь тем, что этот тип на меня не смотрит, я закинул в рот
электротаб и некоторое время наслаждался приятным, словно пушистым теплом,
растекающимся внутри меня.
Что делать с этим подонком дальше - я абсолютно не представлял. Все мои
отчаянные трехнедельные усилия, направленные на то, чтобы заставить его
отменить свои убийства, не принесли результата, хотя я испробовал все
известные и даже неизвестные на сегодняшний день средства эдукации. На мои
попытки пробудить в реэдукируемом хоть малейшее сожаление по поводу
содеянных им злодейств он не реагировал. Ни в Бога, ни в черта он не
веровал, а посему не поддавался и морально-религиозным увещеваниям. Как ни
странно, но он даже не страдал чрезмерным себялюбием, обычно присущим
серийным преступникам - иначе я мог бы сыграть хотя бы на этой струнке...
Поистине, это был какой-то робот, в результате короткого замыкания в
его электронной башке зациклившийся на идее-фикс, что, убивая отдельных
людей, он тем самым приносит пользу всему остальному человечеству. Взять
хотя бы эту противную, невесть откуда почерпнутую присказку, которая,
видимо, представляется ему верхом остроумия: "объективно, а не философски
говоря"!.. Не-ет, такого не исправишь, его надо отправить либо на свалку,
либо на полную замену головного компа...
- Вот что, Кин, - неожиданно для самого себя сказал я, отключая
голопроектор. - Расскажите-ка мне подробнее о себе.
- А что именно вас интересует? - с усмешкой покосился на меня он.
- Да всё!.. Как вы росли, чем увлекались в детстве, как вас гладила по
головке мама, как вы страдали от безнадежной влюбленности в самую красивую
девчонку в вашей школе...
- Что, решили переквалифицироваться в психоаналитика? - мрачно съязвил
он.
- Ничего не выйдет, Теодор!.. Я был нормальным в детстве, и в период
моего полового созревания не было ничего такого, что, по-вашему, могло бы
сделать из меня преступника! Я даже мастурбировал в меру, не больше и не
меньше, чем другие, понятно? И мама не пугала меня тем, что у женщин якобы
растут зубы во влагалище! И сверстницы не отказывали мне в близости,
ссылаясь на то, что у меня воняет изо рта и от ног!.. У меня в этом плане
всё было нормально!
Я и сам знал это, потому что успел выучить комп-досье своего
подопечного почти наизусть. Но сейчас мне почему-то захотелось вывести
этого скотину с ученой степенью из душевного равновесия - а там, глядишь,
и обнаружится какая-нибудь зацепка...
- Нормально? - переспросил я, рывком вставая со своего места и нависая
над Кином. - А то, что вы прожили тридцать восемь лет холостяком - это,
по-вашему, нормально? А то, что у вас почти нет друзей, - это в порядке
вещей, да?
Он вдруг хохотнул мне в лицо.
- Ну и дурак же вы, Теодор, - почти ласково сообщил он. - Тысячи людей
в современном мире не имеют ни друзей, ни жен, но считаются абсолютно
нормальными "гомо сапиенсами"...
- Да, но только вы начали вдруг убивать! Причем - детей, девочек!.. И
это тоже - "объективно, а не философски говоря"!..
Он с наигранным испугом отстранился от меня и объявил:
- Ну вот, вы опять заблуждаетесь, Теодор... Впрочем, теперь это уже не
имеет никакого значения, потому что больше мы с вами разговаривать не
будем. А с девчонки я начал потому, что детей убивать гораздо легче. Вы же
видите, я не отличаюсь физической комплекцией... Да это и гуманнее. Ведь я
спасал их от ужасного будущего. Вдумайтесь, что было бы, если бы я убивал
их родителей - детишки остались бы на всю жизнь морально травмированными
утратой любимых людей...
- Молчать! - бешено заорал я так, что Изгаршев вздрогнул -теперь уже
непритворно - и хотел вскочить с табурета. - Сидеть! Я сказал - сидеть,
паршивец!.. А теперь слушай меня внимательно!.. До завтрашнего утра ты
вспомнишь всех женщин, которых ты когда-либо трахал в своей жизни,
понял?.. Всех тех, кого ты изнасиловал перед тем, как убить, и всех тех,
кто, по своей глупости, имел несчастье переспать с тобой! А завтра, в
девять часов, ты мне это всё расскажешь. А в одиннадцать тебя поведут на
Установку!..
Не давая Кину времени опомниться, я резко повернулся и вышел в коридор
прямо сквозь охранный барьер ячейки.
Какая-то смутная идея забрезжила в моей голове наподобие хмурого
дождливого рассвета, но окончательно ей оформиться не дал отчетливый голос
Бурбеля, прозвучавший в коммуникаторе в нескольких метрах от меня:
- Эдукатор Драговский, немедленно зайдите ко мне.
- Иду, иду, - отозвался я, хотя Бурбель не мог меня слышать.
- Не идти, а бежать следует, когда начальство вызывает! - пробасили
сзади и с силой вдарили мне между лопаток.
Это был, судя по выходке, не кто иной, как эдукатор Вай Китадин
собственной персоной. В Пенитенциарии он специализировался на так
называемых "первачках" - тех, кто в первый раз нарвался на неприятности с
законом.
- Привет, - буркнул я, не реагируя на сомнительный афоризм Вая. - Ты не
знаешь, зачем шеф требует меня пред свои очи?
- Конечно, знаю, - жизнерадостно ответил Китадин. - Чтобы устроить
гэ-гэ-эм...
- Чего-чего?
- Грандиозную говномакаловку, - пояснил коллега Вай. И крикнул мне уже
вслед: - Ты потом загляни ко мне, дело одно есть...
Может быть, он и прав насчет причины вызова шефа. Если Бурбель видел с
помощью камер наблюдения конец моей беседы с Изгаршевым, то мой срыв мог
прийтись ему не по душе...
В кабинете шефа, обилием экранов напоминавшем монтажный зал в старинном
телецентре, было тихо. Обычно данное помещение отличалось тем, в нем
всегда витали какие-нибудь не подобающие запахи, и посетителям оставалось
только гадать, откуда в кабинете заместителя начальника Пенитенциария по
научному обеспечению может пахнуть, например, отработанным дизельным
топливом или, скажем, детской присыпкой.
Поэтому, войдя, я еще с порога осторожно принюхался, но сегодня
витающие в помещении ароматы исчерпывались парами хорошего коньяка.
Доктор психологии, действительный член бессчетного числа Академий и
почетный член всевозможных научных обществ Прокоп Иванович Бурбель
расхаживал, заложив руки за спину, как на экскурсии, время от времени
косясь на экраны, на которых нечетко колыхались и невнятно бубнили чьи-то
силуэты.
- Садитесь, Теодор, - любезно предложил он, когда я преодолел
пространство, отделявшее входную дверь от рабочего стола шефа.
Я послушно присел на край указанного мне кресла у небольшого чайного
столика, предназначенного для "своих", а Бурбель, пыхтя, опустился
напротив меня на мягкий диван.
- Скажите-ка, Теодор, сколько лет вы работаете в Пенитенциарии?
- спросил он.
Если это и была преамбула, то довольно зловещая. Похоже, предположения
Вая насчет ГГМ начинали оправдываться.
- Почти семнадцать, Прокоп Иванович, - сказал я.
- И скольких вы уже реэдукировали за это время?
Шеф обожал изобретать новые термины. Собственно, такие словечки, как
"эдукатор" и "реэдукировать", именно он ввел в обиход нашего заведения,
хотя, на мой взгляд, "воспитатель" и "перевоспитывать" звучат ничуть не
хуже.
- Ну, это трудно сказать, Прокоп Иванович. Вы же представляете себе ту
специфику, которая обусловлена пользованием Установкой...
- Да-да, - согласился поспешно Бурбель. - Если наша... то есть, ваша,
Теодор...
деятельность завершается успехом, то мы тут же забываем о человеке,
которого вернули в прошлое. Кстати говоря, на эту тему я однажды попытался
набросать небольшую статейку... разумеется, чисто для успокоения своей
души, так что можете не волноваться насчет нарушения конспирации,
Теодор... Я там назвал это уникальное явление "феноменом псевдоамнезии",
что вы скажете на этот счет?
Бурбель, вопреки своему обыкновению, сегодня явно решил зайти издалека.
Значит, сейчас у него было свободное время.
- Звучит красиво, Прокоп Иванович, - похвалил я. - Только почему вы
считаете, что эта амнезия - "псевдо"?..
Некоторое время мы по инерции обсасывали терминологические косточки,
потом шеф констатировал:
- В любом случае, логично было бы предположить, что ваша деятельность
отличается относительно высокой эффективностью, Теодор. Наверное, проще
было бы сказать, скольких вы так и не реэдукировали, верно?
- Пятерых, - невозмутимо подсказал я. - Последним был тот тип, что по
пьянке пырнул ножом собутыльника, да вы его должны помнить, Прокоп
Иванович...
- Разумеется, помню, - машинально отозвался Бурбель, размышляя о чем-то
своем. - Теперь вы мне вот что скажите, Теодор... Как обстоят дела с Кином
Артемьевичем Изгаршевым?
Я опустил голову, рассматривая темные кружки - следы горячих чашек на
лакированной поверхности столика.
- Работаем, Прокоп Иванович, - наконец, уклончиво сказал я.
- Насколько мне помнится, на завтра намечена последняя попытка
коррекции?
Я молча кивнул.
- Ну и какова, на ваш взгляд, вероятность успеха?
Я молча пожал плечами.
Некоторое время Бурбель сопел и раздувался, как огромная жаба, а затем
заявил:
- Непонятно!
- Что именно, Прокоп Иванович? - невинно поинтересовался я, и это
оказалось последней каплей в чаше терпения шефа.
- А вам, наверное, всё ясно, коллега? - вскричал он, подавшись вперед,
и перемена обращения ко мне с имени на "коллегу" красноречиво
свидетельствовала о гневе хозяина кабинета. - Кин Изгаршев - сложный
человек, и отличается, я бы сказал, весьма неординарным мышлением! А вам,
видите ли, с ним всё ясно!.. Может быть, вы с самого начала решили, что
ему прямая дорога в операционную?!.. Что ж, это легче всего - рубануть
сплеча и махнуть рукой на человека!..
- Но позвольте, Прокоп Иванович... - попытался было защищаться я, но
Бурбель лишь гневно махнул рукой.
- Не позволю! - заявил он. - Я не дам вам казнить человека лишь потому,
что вы опустили руки и сдались, столкнувшись с его упорным нежеланием
перевоспитываться!.. Да-да, я не оговорился, Изгаршев - тоже человек, а не
утративший человеческий облик маньяк, каким вы его себе представляете!..
Да, он заблуждается в своих теоретических рассуждениях, но в этом и
заключается ваш долг - суметь переубедить его, заставить отказаться от
ложных идеалов и в конечном счете вернуть ему гордое звание человека, черт
возьми!..
Я больше не пытался возражать. Во-первых, потому, что с Бурбелем во
гневе бесполезно было дискутировать, а во-вторых, потому, что я сознавал,
что он отчасти прав. Наверное, всему виной в неудачах с Изгаршевым была
элементарная усталость, вынудившая меня расслабиться. Наверное, еще не все
средства были мной испробованы, и можно было как-то повлиять на решимость
"неординарной личности"
убивать всех подряд, чтобы таким образом исполнять функцию хищника в
человеческом стаде...
Однако, вспышки эмоций со стороны зама по научному обеспечению обычно
длились недолго, и теперь Бурбель тоже быстро выдохся, порывисто поднялся
и стал мерить кабинет шагами, привычно заложив руки за спину. По-моему,
эту позу он неосознанно перенял у наших подопечных.
Наконец, не останавливаясь, шеф бросил в мою сторону:
- Прошу извинить меня, Теодор... Что, в данном случае действительно нет
никаких надежд?
Я развел руками. Ни обещать невозможное, ни предрекать свое поражение
мне не хотелось.
Бурбель, ссутулившись, опустился в кресло за столом и некоторое время,
барабаня пальцами по столу, глядел в фальш-окно, где сегодня значился
прекрасный вид на морское побережье.
- А вы знаете, почему раньше тюрьмы стояли на горе или на высоком
холме? - вдруг осведомился он. - Нет?.. Чтобы заключенные постоянно
мучились, глядя на открывающийся с вершины простор из своих тесных,
затхлых клетушек, и чтобы вследствие этого они еще пуще осознавали, какую
свободу потеряли...
- Что ж, - ровным голосом, почти без всякого перехода продолжал он. - Я
вынужден принять решение о направлении Изгаршева на принудительную
лоботомию уже сегодня... Надеюсь, как его эдукатор вы не будете иметь
возражений?
Шеф и раньше не раз поражал меня неожиданной сменой курса. Но сегодня я
был не просто поражен - на некоторое время я просто потерял дар речи.
Поистине, только боги и начальство имеют право на непринципиальность и
непоследовательность своих поступков, а нам, простым смертным, остается
лишь удивляться им!..
Я осознал, что Бурбель все еще ждет моего ответа.
- Нет, Прокоп Иванович, - сказал я, зачем-то вставая. - Я прошу вас
дать мне довести это дело до конца. Я... я... словом, у меня есть еще одна
идея...
Бурбель удивленно поднял брови почти к самому "ежику" волос, начинающих
отливать сединой.
- Вот как? - буркнул он. - А я-то думал...
Он вдруг подался всем корпусом в мою сторону.
- Скажите честно, Теодор, - попросил он, - вы ведь наверняка думаете,
какого черта я так пекусь об этом изверге с обагренными кровью руками? А?
Ну, признайтесь!.. Так вот, знайте... Кин Артемьевич не приходится мне ни
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг