еще любящее прикосновение могло принадлежать только ей. Вполне может быть,
что она вовсе не имеет к нему никаких претензий четверть века спустя после
их первой и последней встречи... да и какие могут быть с ее стороны
претензии? Просто смешно... Но все равно, даже если сейчас она ни в чем не
собирается упрекать его, даже если она все эти годы любила и ждала его, не
спала ночами и специально моталась по проходящим в этом районе автобусным
маршрутам, чтобы встретить его снова, что он сможет сказать ей, кроме
стандартного "Вы ошиблись, гражданочка"?.. Ведь он и не помнит, чту тогда
наплел ей, за кого выдавал себя. За командировочного представителя
какого-нибудь провинциального заводика, случайно заброшенного в столицу
необходимостью выбивания дефицитных запчастей из главка? Или за бывшего
зэка, безвинно севшего в результате чудовищной судебной ошибки и честно
отбывшего свой срок от звонка и до звонка? Или за молодого, подающего
надежды ученого (варианты: инженера-конструктора, важного специалиста),
работающего в секретном НИИ над созданием принципиально новой техники?..
Да что там говорить, ведь он и сам теперь уже не помнил, кем была тогда
она... что-то связанное с педагогией... не то преподаватель в институте,
не то учительница начальных классов...
- Толя, - раздался сзади тихий голос, и осторожное прикосновение
повторилось. - Толя, это ты?
Ага, подумал он. Вот значит, как меня тогда звали. Толя. Анатолий...
отчество теперь, конечно, уже и не вспомнить... столько их пришлось
сменить за почти две сотни Выходов под разными "легендами"!..
Он повернулся и в упор посмотрел ей в лицо. Она пытливо смотрела на
него снизу вверх. Надо было сказать что-то убедительное... ну пусть даже
не очень убедительное, но нельзя было продолжать молчать, потому что
молчание его будет истолковано ею совершенно однозначно в пользу своей
правоты. И, тем не менее, губы его словно склеились, не в силах выдавить
ни звука. Словно он боялся, что его стошнит, если он соврет ей.
- Толенька, - повторила она узнавающим тоном. - Господи, Толя!..
На них начинали оглядываться. Дальше молчать было бы уже просто
преступно. Он разлепил склеившиеся губы и снова закрыл рот. Автобус
качнуло, и она ткнулась лицом ему в грудь.
- Как же... как же так, родной?.. - шептали бессвязно ее увядшие губы.
- Зачем?.. Ну скажи: зачем?..
Он наконец увидел происходящее словно со стороны, и оцепенение покинуло
его.
- Нет, - громко сказал он, отрывая ее от своей груди, казалось, вместе
со своей кожей. - Нет!..
Автобус спасительно подрулил в этот момент к остановке, и он, почти
грубо отстранив ее от себя, пулей проскочил между пассажирами к выходу и
ссыпался вниз по скользким ступенькам, не оглянувшись. Бегство - вот что
это было такое, самое настоящее бегство, и обычно тем, кто вот так
дезертирует, стреляют в спину свои же товарищи, и на миг ему показалось,
что в него действительно вот-вот кто-нибудь выстрелит из натужно
отваливающего от остановки "Икаруса", и кожа на его спине уже съежилась
зябко в предчувствии попадания пули, но выстрела, конечно же, не
последовало... Стрелять в него ей было нечем. Разве что взглядом, но можно
ли разглядеть что-либо в темноте сквозь мутное стекло?..
Дом, куда он шел в темноте позднего весеннего вечера, был отгорожен от
улицы и от соседних зданий высоким забором из металлических прутьев.
Стоянку машин караулил специальный охранник, сидевший в стеклянной будочке
у ворот, а второй охранник - не какой-нибудь замшелый дед-вохровец в мятой
форме, а крепкий, молодой парень в пиджаке и белой рубашке с галстуком с
оттопыренной подмышкой - сидел за деревянным барьерчиком у входной двери в
подъезде. Можно было пройти мимо него так, что он вообще никого не заметил
бы, но сама собой открывающаяся и закрывающаяся тяжелая дверь могла бы
вызвать у него ненужные размышления, и Анатолий решил применить
голомакиятор. Он "нацепил" на себя образ отставного министра, жившего в
этом закрытом доме на пятом этаже... У него, согласно справке Оракула,
вечерний моцион является стойким обыкновением.
Он открыл дверь и уверенно прошел мимо барьерчика, снисходительно
кивнув приподнявшемуся из кресла молодому человека.
- А где же ваша собачка, Сергей Викторович? - неожиданно раздался в
спину вопрос охранника. - Вы же вроде бы недавно с ней выходили?
Спина вмиг покрылась мелким холодным потом. Вот из-за таких мелочей и
рушатся самые подготовленные инсценировки. Ты совсем забыл, что твой
"прототип" - кстати, именно он должен будет завтра на рассвете обнаружить
хладный труп того человека, который тебя интересует в этом доме -
таскается на прогулки поздно вечером и рано утром не ради прогулки, а ради
выгула своего пса!.. И что теперь?
Провал? Или еще можно выкрутиться? Только бы этому шерлоку холмсу не
пришло в голову спросить, какой породы собачка у господина бывшего
министра... вопрос на засыпку будет...
- Нет, уважаемый тезка, - по подсказке Оракула очень кстати будет
подчеркнуть знание личности охранника, дабы унять его разыгравшуюся
бдительность. - Вы, видно, спутали... Это вчера мы выгуливались, а сегодня
что-то приболели...
ветеринара надо будет вызвать, кстати...
Охранник широко улыбнулся.
- Ну что ж, желаю выздороветь, Сергей Викторович! - сказал он,
опускаясь обратно в кресло. - Вашей собачке, конечно...
Тоже мне, шутник выискался!..
Под неусыпным взглядом из-за барьерчика он прошествовал к лифту, в душе
моля Бога о том, чтобы никто не выполз из спустившейся сверху кабины,
потому что тогда придется вновь вступать в опасные разговоры. К счастью,
лифт пришел пустой, и он нажал кнопку десятого этажа.
На десятый этаж он ступил уже в своем обычном облике. Впрочем, этажом
ниже щелкнул дверной замок, послышались громкие голоса, и пришлось входить
в состояние транспарентности.
Так... "Время?" - "Расчетное". Хорошо...
Дождавшись, когда голоса внизу смолкнут, он подошел к двери из
натурального дуба, выходившей на обширную площадку справа, и надавил
кнопку звонка. Вскоре за дверью послышались шаркающие шаги.
- Кто там?
- Телеграмма.
Глазок в двери мигнул желтым светом и вновь почернел. Изнутри пытались
рассмотреть лестничную площадку... Снимем на секунду транспарентность,
чтобы нас было видно.
- Опустите в почтовый ящик.
- Срочная телеграмма, Павел Антонович.
Невнятное ворчание, но потом любопытство и уверенность в бдительности
охраны явно взяло верх. Загремела дверная цепочка, и дверь приоткрылась
ровно настолько, чтобы можно было просунуть в щелочку лист бумаги. Что ж,
этого и следовало ожидать, все-таки не так-то просто проникнуть в квартиру
человека, за считанные дни превратившегося из высокопоставленного
партийного функционера в рядового пенсионера...
А мы опять станем невидимыми.
Глаз в дверной щели недоуменно завращал зрачком, пытаясь дотянуться
взглядом до того, кто в такое позднее время принес срочную телеграмму, но
на лестничной площадке никого не было. Только в двух шагах от двери прямо
на полу лежал свернутый в несколько раз телеграфный бланк.
Сейчас он должен решить, что почтальон не выдержал занудных расспросов
и отправился восвояси, оставив телеграмму возле двери: если, мол, она им
нужна, то пусть выйдут и подберут, а мне, мол, некогда с этими бывшими
препираться!..
Цепочка лязгнула, дверь распахнулась, и на лестничную площадку,
озираясь, выглянул высокий худой старик в потертой пижаме. Уже готовился
отойти ко сну, наверное, когда я позвонил... Убедившись, что на площадке и
впрямь никого не видно, старик, прихрамывая, доплелся до бумажного
прямоугольника, и, кряхтя, нагнулся, чтобы поднять его.
Используя этот момент, Анатолий скользнул в оставленную приоткрытой
дверь и проследовал в квартиру. М-да, неплохо жили ответственные работники
ЦК, совсем даже неплохо... Конечно, теперь уже не тот интерьер, и сервис
не тот, но все еще такой квартирой по сравнению с жилищем среднего
москвича можно гордиться.
Старик, которого звали Павел Антонович, жил в трехкомнатных хоромах
один. Жена умерла несколько лет назад, когда он еще был завотделом
Центрального Комитета, а сын давно уже не жил вместе с родителями. Хорошо,
что ему не пришло в голову завести собаку, подумал Анатолий, обходя
квартиру, - а то бы пес учуял меня...
Что-то ворча себе под нос, Павел Антонович вернулся в квартиру и
тщательно запер на все замки входную дверь. Чистый телеграфный бланк,
который Анатолий использовал для того, чтобы выманить старика из квартиры,
он сунул в карман пижамы. На следующее утро, когда его обнаружит отставной
министр лежащим на асфальте с размозженным от падения с десятого этажа
черепом, этот листок по-прежнему будет лежать в кармане пижамы и станет
одной из многих загадок для следствия по этому громкому делу...
Вначале старик двинулся было в спальню, где была разобрана широкая
кровать, но потом вдруг остановился. Видимо, спать ему уже не хотелось.
Почесав в затылке, Павел Антонович вернулся в гостиную - невидимый
Наблюдатель следовал за ним буквально по пятам - и уселся в кресло-качалку
с продранной обивкой. Щелкнул кнопкой пультом дистанционного управления,
тщательно нацелившись трясущейся рукой в огромный "Джей-Ви-Си", стоявший
на подставке-тумбе в углу комнаты.
От долгого пребывания наедине с собой у старика, видно, выработалась
привычка бурчать себе под нос, и сейчас, перескакивая с канала на канал в
поисках интересной программы, он отпускал язвительные комментарии по
поводу того, что мелькало на телеэкране. Наконец, он выбрал какой-то
тягомотный разговор ведущего с известным политиком, бывшим профессором
столичного вуза, и, подперев лысоватую седую голову костлявым кулачком,
застыл. Чувствовалось, что в таком положении он может просидеть долго...
Но Анатолий знал, что в эту ночь Павлу Антоновичу не дано заснуть в
кресле.
Согласно материалам следствия, всего через час бывший чиновник должен
будет открыть окно на кухне, вскарабкаться на подоконник и шагнуть во тьму
По какой причине и добровольно ли он сделает этот шаг - это-то и
предстояло выяснить...
Однако время шло, а поведение старика не давало никаких оснований
видеть в нем самоубийцу. Воспользовавшись рекламной паузой, он сходил в
туалет (Наблюдатель уже привык присутствовать при самых деликатных
проявлениях физиологии объектов Наблюдения, и его давно не шокировал тот
факт, что даже самый респектабельный политический деятель, оставшись в
одиночестве, способен на мелкие постыдные грешки - человек остается
человеком на любом посту, как бы цинично это ни звучало в данном случае),
потом проследовал на кухню, где наложил на тарелочку сушек с маком, налил
из термоса крепкого чая, настоенного на шиповнике, и вернулся к телевизору.
Наблюдатель вскоре поймал себя на мысли о том, что этот, по-детски
макающий сушки в кружку с чаем, старец вовсе не похож на некогда грозного
завотделом цека, который, в принципе, мог вызвать к себе на ковер и
распечь любого, кто был ниже его в партийной иерархии. И не только
партработников... Достаточно было вот такому Павлу Антоновичу позвонить -
и перед ним стелились лакейски директора предприятий и автобаз, услужливо
намекали на возможность отоваривания прямо со склада директора магазинов и
заведующие разными торгами. От одного его слова могло зависеть, выйти
какому-нибудь фильму в прокат или так и остаться на архивной полке, быть
напечатанной какой-нибудь книге или нет, поехать за границу известному
артисту и спортсмену или всю жизнь носить несмываемый ярлык "невыездной",
встретиться отцу с сыном или мужу с женой или так и жить в постоянной
разлуке по обе стороны государственной границы, которая для них
действительно - на замке...
Разговор в передаче, которую смотрел Павел Антонович, стал вертеться
вокруг событий прошлого августа, и старик чуть не подавился сушкой.
- Вот козлы! - неизвестно в чей адрес высказался он. - Такую страну
просрали!..
И эти тоже... конспираторы херовы!.. не могли начатое дело до конца
довести, все миндальничали с Мишкой да Борькой!..
Зазвенел телефон, и он вынужден был прервать свои излияния. Наблюдатель
мгновенно переместился на темную кухню, где имелся параллельный аппарат,
однако разговор оказался неожиданно очень кратким.
- ... к тебе сейчас приеду, - успел услышать в трубке Наблюдатель
чей-то неторопливый голос, и сразу же пошли гудки.
Значит, действительно ждать оставалось совсем недолго.
Теперь сомнений не оставалось. Скорее всего, тот, кто должен заявиться
к бывшему партбоссу, и будет каким-то образом причастен к его падению из
окна. Остается только выяснить, как именно это произойдет и кем окажется
этот неизвестный - и еще одной загадкой истории станет меньше...
Судя по тому, что старик не собирался переодеваться, в гости к себе
посреди ночи он ждал хорошо знакомого человека, тем более, что тот
обращался к нему на "ты".
Бывший товарищ по работе? Или кто-то из соседей по дому?
Ладно, осталось совсем немного.
Зазвонил дверной звонок, и старик поплелся в прихожую в сопровождении
невидимого Анатолия.
Звонили нетерпеливо, и Павел Антонович пробормотал на ходу:
- Иду, иду, чего трезвонишь так, будто у тебя мочевой пузырь вот-вот
лопнет?!..
Глянув в дверной глазок, он тут же загремел замками и засовами, впуская
в квартиру высокого, статного мужчину в возрасте не более сорока лет, но
совершенно седого, как лунь.
- Раздевайся, - хрипло предложил старик вошедшему. - И ноги вытирай
хорошенько, убирать теперь некому...
- Что, прислуга сбежала к новым хозяевам? - иронически осклабился
гость, тем не менее, тщательно протирая подошвы туфель о коврик у двери.
- У меня никогда и не было прислуги, - огрызнулся Павел Антонович,
шаркая в комнату. - Уж тебе-то грех не помнить!..
- Да я и не забыл, - сказал мужчина, следуя за стариком. - Вместо
прислуги мы с матерью за тобой убирали да мыли... У тебя, помнится,
занятная теорийка была насчет того, что будущий партработник должен с
детства понюхать, чем пахнет дерьмо... вот ты и изгалялся над собственным
сыном... в духе марксизма-ленинизма...
- Арвин, да прекрати ты, - вяло поморщился старик, видно, уже успевший
привыкнуть к подобным упрекам. - Чаю хочешь?
Наблюдатель мысленно вызвал Оракула, чтобы тот нашептал ему данные о
сыне старика, и вскоре убедился: да, это был тот самый человек... Но для
чего ему может понадобиться выбрасывать своего отца в кухонное окно?
Тем временем Арвин Павлович от чаю отказался, сел в кресло и принялся
излагать дело, которое привело его в столь поздний час к отцу.
В последние годы отдельные умники в ЦК КПСС предполагали, что вскоре
может грянуть "Большой Взрыв", как они сами называли конец безраздельного
властвования партии по аналогии с известным "Биг-Бенгом. Причем,
предполагая это, они не сидели сложа руки, а готовили почву для ухода в
подполье. Чтобы выжить и иметь надежду когда-нибудь вернуться во власть,
по их мнению, нужны были деньги, много денег... И дальновидные "умники"
добывали эти деньги и закладывали их на долговременное хранение в
зарубежные, прежде всего - швейцарские, как более надежные, банки. История
известная и все еще обсасываемая журналистами на разные лады...
Естественно, для хранения денег использовались всяческие коды и пароли, с
помощью которых открывался доступ к банковским сейфам и лицевым счетам, а
их знали только немногие доверенные лица. Одним из таких партийных
"казначеев" был назначен и ушедший в отставку завотделом ЦК Павел
Антонович. Конечно, по своему возрасту, здоровью и биографическим данным
он мало подходил на эту почетную роль, но тогда, в августе девяносто
первого, когда толпа уже ломилась в ворота здания на Старой площади,
выбирать достойных было некогда. Возможно, в один прекрасный день заменили
бы и Павла Антоновича, но настать этому дню было не суждено...
У сына Павла Антоновича была небольшая, но очень важная просьба к отцу.
Арвин Павлович хотел, чтобы его папочка передал ему ключевой пароль,
дающий возможность распоряжаться партийными счетами в женевских банках.
Павла Антоновича чуть не хватил инфаркт, когда он услышал от сына такое.
- Да ты что, сынок? - побелевшими губами прошептал он. - Какие счета?
Какие деньги в банке?..
Он еще пытался притвориться, что ничего не знает и не ведает о
партийной казне.
Арвин Павлович, видимо, ожидал подобного поворота беседы и в течение
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг