из хрусталя и черного агата - часть письменного прибора, который сам по
себе был деталью псевдославянского интерьера. Довольно неожиданной
деталью. Далекие предки немало подивились бы и лампе, и тяжелой каменной
пепельнице и уж, конечно, зажигалке...
Зажигалка не работала. Пепельница росла прямо из стола. Лампу даже
разбить было нечем.
За два дня, проведенных в своей тюрьме, отец Алексий перепробовал на
предмет убойности все, до чего смог дотянуться. Тщетно. Делали на совесть.
И все же сейчас священнику нужна была именно лампа. Не красивый, играющий
светом на множестве граней хрустальный шар, а сетевой шнур, заключенный в
гибкую пластиковую оболочку.
***
Олег отложил карандаш и вскинул голову, прислушиваясь. Болезненной
вспышкой дом пронзила тревога. Мгновенная, тут же угасшая.
Олег выдохнул и бездумно уставился на лист бумаги перед собой.
Стоило бы подняться наверх, посмотреть, как там жертва. Или хотя бы
взглянуть на мониторы. Почему, кстати, этот... отец Алексий не уничтожил
все камеры? Ведь он нашел их...
Ну что ты дергаешься, Зверь? Что может сделать запертый в тюремных
покоях священник? Дверь выбить? Проще стену проломить. И то разве что
головой.
Не хотелось идти. Совсем не хотелось. Тем более что ощущение
опасности ушло. Да и опасность грозила не человеку. Это дом почувствовал
что-то. Он вообще был очень чутким, резной терем-игрушка, и вздрагивал
нервно, даже когда подходили близко к ограде лоси или медведь.
Лесные твари привыкли, что их здесь подкармливают. Иногда, если не
звало настойчиво небо, экзекутор проводил в этом забытом богом и людьми
тереме один-два месяца. После каждого Ритуала у него было что-то вроде
отпуска, и убийца, как медведь в берлогу, прятался в роскошный терем,
ограничивая связи с внешним миром одним лишь, постоянно действующим
персональным каналом магистра.
Олег задумчиво слушал дом. Карандаш словно сам бежал по бумаге, и
проступали на чистой белизне два огромных, слегка изумленных глаза,
горбатый развесистый нос, покрытый бархатистой, нежной-нежной шерстью.
Вислые губы.
Лосенок.
На этих, длинноногих, всегда слюнявых, убийца за несколько лет
понасмотрелся. Насколько грациозны и смертельно тяжелы были родители,
настолько же нелепыми, беспомощными казались детеныши. Зверь был хорошо
знаком с лосихой и быком, почему-то всегда одним и тем же. Взрослые его не
боялись. Дети, глядя на родителей, привыкали быстро
Кроме семьи лосей жила неподалеку от теремка медведица, которая тоже
заходила за угощением, правда, лишь в теплое время года. А еще были волки.
Нелюдимые летом, зимой они становились общительны и послушны на загляденье.
Экзекутор улыбнулся. Звонок магистра выдернул его из казахской степи,
где огромная стая волков, преданных как собаки, готова была убивать по
первому слову хозяина. Хорошие они. Волки, а ведь любят его. Не за пищу,
много ли той пищи - десяток трупов за год - просто любят.
Из зверья Олег не дружил только с собаками.
Не любил стайных. Тем более помоечных. Медведь, конечно, тоже, дай
ему волю, ни одной помойки не пропустит. А волки, те прямо так, стаями, по
помойкам и лазают. Ну, так он медведь. А они волки. Им многое позволено.
Все мирно уживались на одном листе ватмана. Дрожащий лосенок, его
спокойная, чуть высокомерная мать, косматая медведица, с влажно блестящим,
похожим на поросячий пятачок носом...
Дом вскрикнул от страха и боли.
И Олег взвился.
Идиот! Кретин! Мечтатель хренов! Что ты себе позволяешь, скотина?!
Второй этаж был уже полон дыма. Едкого, беловатого, какой бывает от
сгоревшей шерсти.
"Ковры"...
Убийца задохнулся. Скатился вниз, не касаясь ступеней. Схватил, не
глядя, сразу с полдюжины носовых платков, сунул их под воду и вновь
помчался наверх, прижимая мокрую ткань к лицу.
Действовал он четко. Потому что медлить было нельзя. Пальцами толкнул
смотровую пластину. Так и есть, стены уже горели. Проклятый священник
лежал рядом с дверью. Надо думать, в последний момент испугался смерти,
пытался выбраться из горящей комнаты.
Ключ легко повернулся в замке.
Из тюремных покоев пахнуло жаром. Потолок угрожающе потрескивал,
осветительные пластины лопались с болезненным звоном.
Не отнимая от лица мокрых платков, палач одной рукой ухватил свою
жертву за ворот...
***
... Боль была такая, что несколько мгновений он ее просто не
чувствовал. Лишь корчился на полу, хватая ртом воздух, задыхаясь от дыма.
Следующий удар был по лицу. В переносицу. И этот удар стал последним.
***
Отец Алексий быстро обыскал тело. Оружия не нашел и вылетел за дверь,
захлопнул ее за собой, запер на два оборота. Он знал, конечно, что
оставляет в комнате труп. Уж сейчас-то бил наверняка. Осколки носовой
кости ударили в мозг. С этим не живут. Даже Звери не живут. И все-таки
запер дверь.
По задымленной лестнице вниз. На улицу.
Несколько секунд священник просто дышал. Он настолько свыкся с мыслью
о неизбежной смерти, пока лежал в горящей комнате, ожидая появления
убийцы, что сейчас каждый глоток воздуха казался первым в жизни. Однако
дом горел. И следовало поспешить.
Отец Алексий толкнул вверх выкрашенную под дерево дверь гаража. Здесь
еще работали осветители, и две машины сияли в ярком беловатом свете
гладкими боками, бессмысленными выпуклостями лобовых стекол.
Какой-то американский внедорожник, судя по всему из самых последних.
И российская "Нива". Священник быстро оглядел обе машины. "Ниву" узнал. Ее
заднее сиденье он не спутал бы ни с каким другим. Надо полагать, именно
эта машина на ходу.
Отец Алексий скользнул за руль. Не глядя, протянул руку к кармашку
для ключей.
Пусто.
Еще не веря, священник пошарил там пальцами, заглянул даже.
Пусто.
Зверь не имел привычки оставлять ключи от машины в этом традиционном,
специально для них сделанном пластиковом кармашке.
- Мать твою в бога душу, - яростно прошептал отец Алексий.
У Зверя были в кармане какие-то ключи. Они попались под руку при
обыске, но священник спешил, поэтому не обратил на это внимания. Искал-то
оружие. Почему-то уверен был, что убийца шагу не сделает без хотя бы
простенького пистолета.
Значит, надо возвращаться. Нечего и думать завести машину без ключей
- никогда это толком не получалось, сколько ни учился. А выбраться из этой
глуши без автомобиля можно и не успеть. Зверь говорил о церемонии. Вдруг
он ожидал гостей? Они ведь могут появиться уже утром. Будут искать. Нет.
Пешком не уйти.
Ладно, снять с трупа ключи не страшнее, чем сделать трупом живого
человека.
Священник разыскал в наборе инструментов тяжеленную монтировку,
глотнул напоследок чистого ночного воздуха, вернулся в задымленные сени и
бегом помчался по лестнице наверх, закрывая лицо мокрым обрывком
собственной рясы.
***
Олег дышал дымом. В ушах звенело, и кружилась голова. Комната горела,
волосы потрескивали, убийца чувствовал, как скручиваются от жара брови и
ресницы. Он закашлялся, выплевывая кровь, комком стоявшую в горле.
Проклятый священник. Как же быстро уходят чужие жизни. Вчера одна.
Сегодня другая...
А дверь оказалась заперта.
Олег взвыл от ярости, с размаху ударив плечом в тяжелое дерево. Вот и
попался, идиот. Давно ли смеялся, мол, проще стену сломать.
Уже понимая бесполезность попыток, он снова ударил. Всем телом.
Наверное, этого делать не следовало, потому что удар отозвался болью в
черепе, снова потекла кровь, заливая и без того перепачканную рубашку.
Проскрежетав ногтями по двери, Олег сполз на пол. Остался сидеть, уронив
голову на горячие резные планки.
Вот так и умирают...
У него оставалась еще одна жизнь. Еще одна, кроме своей собственной.
Значит, умрет он не скоро. Не быстро. Не задохнется и даже сгорит не
сразу... Может, получится потерять сознание от дыма?
Нет! Нельзя! Нельзя умирать. Только не так, не в огне... Он не
сгорит, он не должен, не может...
Ужас сменялся яростью. Бессмысленной, рычащей, безрассудной.
Не огонь... Нет, только не огонь.
Задыхаясь и кашляя, он вновь стал подниматься на ноги. Цеплялся
руками" за плачущую лаком резьбу. Пальцы липли...
Дверь распахнулась неожиданно. И Олег, потеряв опору, рухнул на
колени перед отцом Алексием.
***
Кажется, его кости ломались под ударами. Череп, во всяком случае,
точно треснул. Потом снова пришли темнота и ночная тишь. Здесь не было
места жару и пламени. Огонь не успел. Опять не успел.
***
Выдергивая из кармана убийцы простенький брелок с двумя ключами,
священник увидел, что Зверь улыбается. Эта улыбка на обожженном, разбитом,
залитом кровью лице была настолько жуткой, что отец Алексий, сам себе
удивляясь, ногой отпихнул тело Зверя обратно в комнату. И вновь закрыл
дверь на ключ.
Выбраться из дома во второй раз оказалось сложнее. И все-таки
священник нашел выход на улицу. Вернулся в гараж. Убедился, что "Нива"
действительно на ходу. После чего, оставив мотор включенным, он разлил по
полу, расплескал по стенам содержимое трех больших бочек с горючим,
опустошил бак второго автомобиля. И, выезжая, с силой приложился бортом
своей "Нивы" к металлическим несущим, по которым поднималась и опускалась
дверь гаража. Искры брызнули радостной, слепящей дугой.
Он успел. Успел вынестись за ворота. Красивый терем за спиной
священника застонал протяжно, охнул, просел, и пламя грохочущим бесом
взвилось к черному небу.
Живой или мертвый, Зверь получил могилу, которой заслуживал.
"В конце концов, - холодно сказал себе отец Алексий, он погиб именно
при пожаре, еще десять лет назад. И все это время жил по ошибке. Кто-то
должен был восстановить справедливость".
***
- Олег... Олежка...
Голос был знакомым. И он был... прохладным, в нем звенели капли,
прозрачные, ледяные капли, что падают весной с тонких сосулек в звонкие
зеркальца воды.
- Олежка, вставай. Ну, вставай же. Ты можешь.
Встать? Куда там! Даже думать о том, чтобы пошевелиться, и то было
больно.
Но голос звенел, просил, настаивал. Голос не давал соскользнуть
обратно в гулкую темноту. Олег не видел, кто говорит с ним, но ему и не
нужно было видеть. Это лицо он знал, знал во всех мелочах и подробностях,
знал глазами, цепкими, памятливыми глазами художника, знал руками, чуткими
пальцами музыканта, губами знал робкую теплоту и нежность ее губ,
бархатную мягкость кожи, он знал ее запах и вкус, он знал ее дыхание...
Он встал, почти ослепший, рыча от боли, но встал. Сначала на колени,
а потом на ноги. Постоял, качаясь.
Двери не было. Было много дыма, был огонь, укусов которого Олег уже
не ощущал, были грохот и треск, но двери не было. Она успела прогореть и
выпасть из косяка. Зверь шагнул в дымную пасть дверного проема. Помнил,
что впереди лестница. Оступился и скатился по горящим ступенькам.
Потолок наверху полыхнул и перекосился. Тяжелые деревянные балки
рухнули на лестницу, сминая ее, словно ломкий картон.
- Иди, - настаивал голос. - Иди, Олег. Ну же, Зверь, иди. Ты должен
идти. Ты не можешь умереть. Тебе нельзя умирать.
И он пошел. Медленно, спотыкаясь, едва не падая. Десять метров от
лестницы до дверей показались десятками километров. Здесь бушевал огонь.
Но пылающие стены, корчащиеся от жара половицы, трещащие перекрытия
держались еще. Держались, чтобы дать ему, человеку, хозяину, возможность
уйти.
А ночная прохлада обожгла люто, до вскрика. Олег сам не знал, как
выбрался за ворота, в лес, подальше от пламени. Он почти ничего не видел,
что-то случилось с глазами, зато слышал хорошо. Лучше, чем хотелось бы. Он
слышал страшный крик погибающего в огне дома, своего дома. Он уходил.
Уползал. В землю готов был зарыться, лишь бы кончилось все поскорее.
Сколько жизней у неживого? Одна. Всего одна, но как надолго хватает ее.
Голос исчез. Так же неожиданно, как появился. Голос давно умершей
девочки. Первой отнятой им жизни.
Олег лежал, скорчившись, под корнями широкой сосны, рядом с шумящим
по камням темным ручьем, трясся от холода и мечтал о том, чтобы ушла боль.
Хотя бы ушла боль. Ни о чем больше он не мог и думать.
Поэтому без всякого интереса посмотрел он из своего укрытия на
зависший над пожарищем пятнистый вертолет. На ловких парней в пятнистой
форме, в масках, с короткими ручными парализаторами. Парни оцепляли
горящий дом. Появился второй вертолет, ярко-красный. Пляшущее пламя
задохнулось под мощными потоками белоснежной пены. Осназовцы врывались в
еще живой терем.
Зверю не хотелось ничего. Вообще ничего. Лишь бы не было боли. Однако
он шевельнулся, до хруста сжав зубы, выбрался из своего укрытия и пошел, а
потом и побежал к далекой, даже ночью весьма оживленной трассе.
"Спасибо, магистр, - отстраненно думалось на бегу. - Спасибо, что
учил правильно. Не скажу, что я был готов к такому, но и не скажу, что
очень удивлен. Тебе придется поскучать без меня какое-то время, магистр.
Недолго. Надеюсь, что недолго. А потом я припомню тебе сегодняшнюю ночку".
Перед ним остановилась первая же машина. Сердобольные люди ездят
ночью по накатанным трассам. Забрав жизни водителя и его костлявой
болтушки-жены, Зверь почувствовал себя лучше. Настолько лучше, что нашел в
себе благодарность даже к Сашке Чавдарову. Если бы не его выходка, сейчас
пришлось бы иметь дело не с дружелюбными, легко сломавшимися
путешественниками, а с двумя десятками стрелков осназа. С теми, пожалуй,
пришлось бы повозиться. А если честно, так это им пришлось бы повозиться
со Зверем. И результат подобной "возни", как ни крути, был бы не в его
пользу.
ЗА КАДРОМ
- Ну и как вы объясните всю эту чертовщину?
- Именно что чертовщину. - Человек потер пальцами виски.
К этому жесту: "боже-мой-как-я-устал-от-чужой-тупости" генерал-майор
Весин давно привык и обычно не обращал на него внимания. Но иногда
случалось так, что он действительно чувствовал себя непроходимым тупицей,
не способным понять элементарных вещей. Тогда кажущееся превосходство
собеседника вызывало раздражение. И приходилось напоминать себе, что тот,
при всем своем уме, все-таки проиграл. Сейчас была как раз такая ситуация.
Весин подавил раздражение, но заговорил более напористо, даже чуть
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг