сопротивления до рабской покорности. В конце концов, вы разуверитесь даже
в своем Боге.
- Неужели?
- Мне нравится ваша ирония, - черные глаза убийцы потеплели, - и ваша
вежливость. Но, помнится, даже Христос незадолго до смерти упрекал Бога в
том, что тот оставил его. Жаль, не было на Голгофе никого, кто смог бы
оценить это.
Отец Алексий покачал головой:
Нынче немодно богохульствовать.
- Убивать священников тоже не в моде. Но ведь кто-то должен.
- Зачем?
- Зачем священников или зачем именно вас?
- Ну, на меня, полагаю, выбор пал совершенно случайно.
- Случайно ничего не делается. - Зверь разглядывал своего собеседника
так же внимательно, как утром. - Я же сказал, что вы жертва. Жертва моя,
но убить вас я собираюсь по приказу того, кому служу.
- Сатана! - Отец Алексий откинулся в кресле. Рассмеялся чуть слышно.
- Подумать только, а я спрашивал, кто ваш хозяин! Как вы сказали тогда? Он
далеко, и я вряд ли с ним встречусь? Ну конечно. Теперь понятно, почему
священники. И прозвище ваше... Послушайте, но это же детство. Сколько вам
лет, Зверь?
- Конечно, детство, - спокойно улыбнулся Зверь. - Дьяволу все равно,
кого убивают, как убивают и убивают ли вообще. Но многие верят, что ему
нужны смерти, особенно смерти тех, кто служит тому, другому. А я, уж
поверьте, получаю свой маленький кусочек радости от хорошо выполненного
убийства.
- Обыкновенный садизм, - понимающе кивнул священник. - Взращенный на
почве какого-нибудь застарелого комплекса.
- Надо полагать, - легко согласился Зверь, - Я иногда пытаюсь понять,
откуда что взялось. Но, знаете, это довольно слабая зарядка для ума.
Слабее даже, чем устный счет.
- Не боитесь?
- Чего?
- Вы признаете существование Сатаны, следовательно, признаете и
существование ада. Что ждет вас после смерти?
- Да уж не то, что вас. - Зверь задумчиво опустил взгляд. - И,
конечно, если бы все жертвы были такими шустрыми, как вы, святой отец, я
бы не зажился. Однако мне везет. Просто безобразно везет, и вы сегодня
столкнулись с этим на практике, не так ли? Так что проживу я еще долго. И
достаточно счастливо.
- А потом придется платить.
- Так ведь потом. Какое чудное средневековье получается, не находите?
Христианский священник пугает ужасами загробной жизни погрязшего в грехах
сатаниста.
- Большинство грехов - это соблазны. - Отец Алексий поставил пустую
чашку. - И вполне понятно, что люди не находят в себе ни сил, ни желания
противостоять им. Однако убийство - это не то, что может привлекать, и не
то, без чего трудно обойтись.
- Слаб человек, - вздохнул Зверь, - А смерть, своя или чужая, это
самый большой соблазн, какой только есть в мире. И если уж прощает церковь
самоубийства...
- Простите? - Священник чуть приподнялся в кресле, но тут же
опустился обратно. - Что значит прощает самоубийства?
- А разве не самоубийство совершил наш финансовый патриарх? -
невинным тоном поинтересовался Зверь. Он словно и не заметил движения отца
Алексия, как сидел, так и остался сидеть, - Сам выбрал день и час своей
смерти и умер в срок. А вы, как я понимаю, отпустили ему все грехи. По
неведению, конечно, но отпустили ведь. И похоронят самоубийцу на
освященной земле, ведь так? И попадет он в рай... хотя в этом я
сомневаюсь, но в любом случае, если и не пустят его на небеса, то уж не за
такую ерунду, как добровольный уход из жизни.
- Вы хотите сказать, этот человек...
- Испортил собственные системы жизнеобеспечения. Да. Именно так.
- Я не знал об этом, - отец Алексий чуть скривился, - и отпустил
грехи. Обмануть священника легко - он всего лишь человек, - но Бога
обмануть невозможно. А покаяние совершается именно перед...
- Я вас перебью, простите. - Зверь поднялся. - Время позднее. Спать
пора. Что же до грехов и соблазнов, вспомните лучше, что и вы сами
когда-то готовы были убивать. Да еще как убивать. Ничуть не хуже, чем
делаю это я. И сдается мне, не умерла в вас эта готовность, а просто
затаилась до времени. Спокойной ночи.
Темно в комнате. Тусклые лунные лучи белесыми потоками льются сквозь
узкие окна. Закрыта дверь. Отец Алексий задумчиво посмотрел на скрытый в
резьбе выключатель. Спать пора. И вправду поздно уже.
***
Вразуми, Господи!
Вертится мысль на самом краю сознания. Осознание. Знание. Вот оно,
тут, рядом, поймать бы только. Но как тень, что ловится на пределе
видимости и исчезает, стоит присмотреться, как тень мысли...
Нет ничего. Но ведь было. Поблазнилось?
Привиделось?
Вразуми! Господи!
***
А утро ясное и свежее. Жить интересно и весело. Даже в одной клетке с
хищным и опасным животным. С человеком. Он тоже мог бы назваться Зверем.
Или его могли так назвать. Что снилось ночью? А что хорошего могло
присниться, если этот, там, наверху, взывал к своему Богу с отчаянной
страстностью первохристиан? Убить такого - дело чести, если бы была честь
у экзекутора. Дело принципа, если бы были у него принципы. Убить такого
интересно. И полезно. Во всех отношениях.
Немалая доля отнятой у трех позавчерашних покойников силы ушла на то,
чтобы устоять на ногах после того удара. И еще больше на то, чтобы за
несколько секунд залечить разбитые губы. Молодец священник. Это додуматься
надо - одеколоном в глаза брызнуть. Впредь тебе, господин палач, наука. Не
расслабляйся. Самому-то и в голову не пришло, что безобидные, мягкие и
легкие бутылочки могут быть опасны. Все-то ты расцениваешь с точки зрения
грубой силы.
Олег закончил разминку. Вымылся. Позавтракал. Настроение, несмотря на
дрянные сны, было прекрасным. Прожить сегодня. А завтра вечером - все.
Хорошая жертва будет хорошо умирать. И щенки из "Черного Ритуала" пачками
станут валиться в обморок от страха. А те, кто не упадет, кто сумеет
почувствовать и принять из его рук чудесный дар чужой смерти, из них люди
вырастут. И новое убийство через месяц. Большое и красивое, как то, что
предстоит завтра. А там до дня Всех Святых можно будет оставаться в небе,
сил от двух церемоний хватит надолго. Если, конечно, не поступит еще
какой-нибудь внеочередной заказ от магистра... магистр. Нет, плохо пахнет
это дело. Разумом не понять, чутье звериное, Звериное, покою не дает.
Но ведь как раз в этом и дело.
Испугаешься сейчас, так и останешься на всю жизнь человеком. Будут,
конечно, бояться. И нуждаться в тебе отчаянно тоже будут. Но при всем при
том будут и знать, что ты, экзекутор, так же слаб, как все другие. Что
сердце у тебя есть и душа какая никакая.
Пройти Посвящение, что ли? Продаться с потрохами. Интересно, сам-то
магистр верит во все эти глупости с продажей души? Верит не верит, а
уговорить пытается. Зачем, интересно? Хочет, чтобы убийца его
прикормленный ручным стал? Нет уж. Много чести. Понять магистр не может,
что палачу без него так же, как и ему без палача, не прожить.
Смерти нужны. Кровь нужна. Четырежды в году - это как минимум, а
сколько еще убийств промежуточных, быстрых, почти незаметных. И еще,
нередкие во время церемоний смерти тех, кто приходил в Орден, чтобы
разнюхать, разведать, рассмотреть и рассказать не там, где следует, и не
тем, кому стоит знать слишком много. Не так-то легко будет утолять голод,
когда не окажется к услугам экзекутора всего прекрасно отлаженного
механизма Ордена. Без сети "нор", без смены машин, без надежного
прикрытия, долго ли проживет такой наркоман?
Долго. Положа руку на сердце - достаточно долго. Потому что есть уже
свое. Не столь могучее, не столь широко раскинутое, но есть. Однако лениво
ведь. Лениво.
***
Утро ясное и свежее. Голова почти не болит. И челюсть как новая. А
ведь Зверю ничего не стоило переломать ему все кости. Интересно, кто это
придумал, что большой парень всегда уделает маленького парня? Шутник
какой-то, не иначе.
Сатанист. Глупо-то как. И как страшно. Отец Алексий знал, что в
большинстве случаев сатанизм - забава для детей. Многие проходят через
это, но почти все излечиваются рано или поздно. Есть вещи куда более
серьезные, интересы куда более жизненные. Разумеется, встречаются люди
больные, с насквозь прогнившей душой, находящие какое-то извращенное
удовольствие в служении злу.
В изуверских убийствах.
И, конечно, были, есть и будут люди, которые строят свое благополучие
на чужой искренней вере. Люди, отбивающие хлеб у церкви.
Отец Алексий закончил отжиматься и отправился по комнате на руках,
машинально считая шаги. Если быть честным с самим собой, то действительно,
церковь занималась примерно тем же самым. Так повелось от века.
Православие жило за счет подаяния и милостыни. Но церковь и отдавала
сторицей. И не только в трудные для Отечества годы. Сколько пожертвований
получили школы, больницы, дома престарелых и детские приюты...
Приюты...
"Оправдываешься?" - ехидно поинтересовался священник сам у себя.
И мысль ускользнула. Так же, как ускользала всю ночь.
Убийство. Убийство... Господи, он ведь действительно готов был убить.
Тело действовало само, без проблеска мысли. Делал, как учили. И сейчас
холодными мурашками по телу запоздалый страх. А если бы убил?! Как быть
тогда?
О том, что его самого смерть ждала буквально на следующий день,
священник не забывал ни на миг. Спасти себя было необходимо, но не ценой
чужой жизни, пусть и жизни убийцы. Смерть - таинство страшное и великое, и
не людям решать, когда и к кому придет она.
***
В положенное время появился Зверь. Привез завтрак. Поинтересовался
самочувствием. Спокойный и вежливый, как вчера.
Отец Алексий убедился уже, что в ванной не осталось ничего хоть
сколько-нибудь опасного. Кран, да. Кран был поставлен на место и прикручен
так, что снять его без инструментов было невозможно.
- Задним умом медведь умен, - пробормотал отец Алексий вместо "доброе
утро".
- Да толку в нем, - вздохнув, продолжил Зверь. - Вы наверняка
придумаете что-нибудь еще. Целый день впереди. Попробуйте порвать простыни
на веревку. Если переставить вон то кресло сюда, к дверям, веревку можно
будет зацепить за его ножки и протянуть у самого пола.
- Чтобы натянуть, когда вы войдете?
- Ну да.
- Ничего не выйдет. Я думал об этом. От моего кресла до того места,
где вы споткнетесь, слишком далеко. А вчерашняя моя попытка нападения
убедительно доказывает бесполезность прямой атаки даже с расстояния, куда
более близкого. Кстати, ведь я вас ударил. Как же получилось, что на вас
ни царапины?
Зверь покачал головой:
- Все разговоры после ужина. Вам принести что-нибудь почитать?
- Не хочу показаться банальным, но, может быть, здесь найдется
Библия? Или вы таких книг не держите из принципа?
- Отец Алексий, - укоризненно протянул Зверь. - За кого вы меня
принимаете? Не могу сказать, что священное писание - моя настольная книга,
но уж для вас-то найдется экземпляр. Правда, без обложки. Очень она
твердая и тяжелая. Это ничего?
- Без обложки, это не страшно, - в тон убийце ответил священник, -
главное, чтобы без порнографических картинок между страницами.
- Хм... - Зверь, уже стоящий в дверях, задумался. - Удивительно,
почему Библия с порнографией пришла в голову вам, а не мне? Ладно,
принесу. Без обложки и без картинок.
***
Ветхий завет выучен уже, казалось бы, наизусть. Сколько же можно
читать его и перечитывать, пытаясь открыть для себя что-то новое? До
бесконечности, наверное. Особенно сейчас, когда горячим нетерпением налито
тело. Когда хочется бить и убивать... как это страшно все-таки.
Непривычно, но кажется почему-то таким естественным.
Очень важно понять, как случилось, что удар, который должен был если
не убить, то хотя бы оглушить надолго, не нанес ни малейшего вреда.
И не менее важно найти оправдание этой своей готовности лишить жизни
другого человека.
"Око за око".
Были времена, когда священники сражались, как солдаты. Погибали и
убивали. Значит ли это, что сейчас, здесь, спасая свою жизнь, он, отец
Алексий, может убить, чтобы выжить?
В общем, да. Допустимо убийство ради спасения близких или себя
самого. Но невозможно служить после пролития крови. Литургия - важнейшая
из служб, становится недоступна.
И, по правде сказать, убивать конкретного человека, этого самого
Зверя, спокойного, обаятельного, дружелюбного, не хотелось совсем. Это
нежелание исчезнет, как только вновь дойдет до дела. В бою очень легко
забыть, кто перед тобой - друг или враг. В бою есть противник, и ты должен
победить, или победят тебя. Должен убить, или тебя убьют.
Что же смущает?
За что так упорно цепляется разум, что за мысль не дает покоя?
Неприметная внешность.
Не столь уж и неприметная, если приглядеться внимательно. Очертания
рта: короткая, словно срезанная верхняя губа. И четко очерченная нижняя.
Подбородок выпирает вперед, вызывающий, но не тяжелый, тонкая
переносица... Где он видел это?
Позабыв о книге, отец Алексий сорвался с места и влетел в ванную
комнату.
Зеркала. Пластиковые, намертво впаянные в стены. Их не разбить, а
значит, нельзя использовать как оружие. Но не оружие нужно было сейчас
священнику.
Выворачивая шею, скашивая глаза, он пытался разглядеть себя в
профиль. Потом сообразил, открыл зеркальную дверцу шкафчика и встал так,
чтобы видеть свое отраженное лицо в большом зеркале на стене.
Борода мешала, конечно. Борода и усы. Но не настолько мешали они,
чтобы не разобрать те же самые очертания губ, почти такой же подбородок и
нос. Типичные. Вызывающе-монголоидные.
- И руки, - усевшись на теплый пол ванной, пробормотал отец Алексий.
Тонкая кость, характерная для семитов, некоторых африканских народов
и монголоидов. В Звере не было ярко выраженных семитских черт. Уж тем
более не походил Зверь на негра. В его лице вообще не было приметных
особенностей. Если не смотреть внимательно. А отец Алексий присматривался,
еще как присматривался, когда пытался понять, как же удалось его тюремщику
уцелеть после смертельного удара.
- Зверь, - почти простонал священник и бессмысленно уставился в мягко
светящийся потолок ванной комнаты. - Зверь.
Как же быть теперь? Как вести себя? Как говорить с ним? И что же он
сам, воскресший из мертвых, разве не знает, кого держит в уютной тюрьме,
так близко от себя? Так близко. Ближе, чем позволяет здравый смысл и
инстинкт самосохранения.
"Око за око".
"Ты же не знаешь ничего, - напоминал себе отец Алексий, - ты ни в чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг