однажды, один-единственный раз в жизни, спросил своего воспитанника, по
каким дорогам и за какой срок доберется тот из Москвы, скажем, до
Владивостока. При условии, что пользоваться услугами аэрокомпаний нельзя.
Настроение такое было, хотелось как-нибудь пошутить, а никого, кроме
Олега, под руку не подвернулось.
Тот задумался на секунду, а потом ответил совершенно серьезно:
- Двенадцать часов.
- Да? - хмыкнул Смольников. - Что ж не за десять?
- Я доберусь за десять, - спокойно сказал Олег, - но вы-то не верите
даже в двенадцать, значит, мне придется взять вас с собой. Не люблю, когда
мне не верят. Вы по дороге раза четыре будете блевать с перепугу, и на то,
чтобы привести вас в норму, уйдет время, еще вы, конечно же, будете
пытаться сбежать где-то на первой трети пути, мне придется ловить вас, что
тоже делается не быстро...
Игорь Юрьевич скис от смеха и продолжал смеяться, пока не обнаружил
себя сидящим в тесноватом салоне болида "Тристан-14". Легкая машина
взвилась в небо. Смольников, еще не веря, глянул вниз, на слившиеся в
зеленые полосы кроны деревьев, и тут же, с легким смешком, Олег закрутил
болид в бочку. Магистра вывернуло в невесть откуда взявшийся бумажный
пакет, а дальше было несколько часов ада. Кромешного ада. Дважды
Смольников пытался сбежать, когда "Тристан" опускался на заправках, но на
смену топливных баков у техников уходило меньше минуты, слишком малый
срок, чтобы выбраться из ремней, открыть колпак и выскочить на
благословенную землю.
Полет до Владивостока занял десять часов двадцать семь минут.
Обратно Смольников ехал монорельсом, и все четыре дня проклинал себя
за то, что не учел, подначивая Олега, его совершенно невероятные для
обычного человека взаимоотношения с машинами. Любыми. В том числе,
разумеется, и с болидами.
Экзекутор встретил его на вокзале в Москве. Осведомился, как прошла
поездка. Предупредительно распахнул перед магистром дверцу очередной своей
четырехколесной игрушки. Игорь Юрьевич глянул на искреннюю улыбку убийцы,
покачал головой и вызвал собственного шофера.
Олег не обиделся.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Олег в некотором роде анимист. То есть он одушевляет многие из
окружающих его предметов: оружие, машины, свой дом... и не только свой.
Собственно, потому он и не любит брать жертву в ее... гм, логове.
Поговорку насчет того, что в своем доме и стены помогают, мальчик
воспринимает вполне серьезно, и мне кажется, у него есть на это основания.
Да-да. Я не суеверен и уж тем более не склонен к анимизму, но как
прикажете расценивать то, что дома у Олега никогда ничего не ломалось. У
него три убежища, так сказать, официальных, тех, о которых мне известно, и
по крайней мере за них я ручаюсь. Никогда. Ничего.
А его автомобили? А болиды? Последнее приобретение - всеми проклятый
"Тристан-14", самая капризная модель... Что? Дорогая? А сколько,
по-вашему, стоит подобный специалист? Разумеется, я платил. Кстати, Олег,
во-первых, стоит таких денег, а во-вторых, цену его работы всегда
определяю я сам, и он не спорит. Хотя мог бы. Да.
Что с болидом? Да ничего с болидом, я просто привел его как пример.
Модель экспериментальная, самая сложная, про четырнадцатые "Тристаны" чего
только не говорят. Вы знаете, как Олег любит развлекаться? Он летает в
грозовом фронте. Так-то вот. А на машине хоть бы краска поцарапалась.
И с автомобилями то же самое. Ведь невозможно по нашим дорогам ездить
под четыреста километров... Нет, извините, я к преувеличениям не склонен.
Вы поймите: эти твари его любят. Твари - определение неуместное, но как
еще прикажете называть предметы, недвусмысленно выражающие свою
привязанность? Я это слово использую для доступности, для яркости образа,
если угодно.
Вы вот высказывали претензии по поводу того, что у меня нет ни одной
фотографии Олега, ни одного его, так сказать, реального изображения.
Полагаете, я ни разу не пробовал? Пробовал. Поначалу. Но, знаете ли,
постоянно что-то мешало. То пленка засветится. То батарейки вдруг сядут.
До смешного доходило: я забывал снять крышку с объектива. М-да.
***
Лето на Урале в этом году выдалось жаркое. Еще теплее, чем
прошлогоднее. Тридцать пять градусов в тени - метеорологи диву давались, а
похолодания все никак не предвиделось.
Небо над Екатеринбургом было темно-синим и вязким, как гуашь. Между
небом и крышами дрожало мерцающее марево.
- Дышит город, - заметил Зверь, останавливая машину и кивая на
призрачно трепещущий воздух, - греется. Знаете, сколько людей умирает в
такую жару? Города любят, когда люди дохнут. Выметайтесь, магистр.
Спуститесь по улице вниз и, через сад, к церкви. Когда войдете в молельный
зал, вспомните то, что я приказал вам, и выполните приказ. Вперед.
***
Смольников медленно шел по аллеям старинного сада. Мимо огромных
деревьев с густой, темной листвой по берегу неглубокого, гладкого пруда с
белой ротондой, молча застывшей над водным зеркалом. По узкой аллее, чуть
в гору, к синеющей за белым приземистым дворцом златокупольной церкви.
Было тихо. Почти безлюдно. В прохладной тени звенели робкие городские
комары. Никому, кроме них, не было дела до главы государственного
департамента, неспешной походкой идущего под шепчущимися кронами
старых-старых лип.
Мощенная плитами площадь перед папертью тоже была безлюдна. Только
побирушки выжидательно крестились, опустив глаза, не глядя на импозантного
мужчину в дорогом длинном плаще.
А тот оглянулся на город, скользнул взглядом по памятнику покорителям
космоса, что мирно соседствовал с церковью на вершине одного холма.
Взглянул на купола. Поднял руку. И перекрестился. Неуверенно, медленно,
словно делал это в первый раз или вспоминал, как кладется крест после
очень-очень долгого перерыва. Решительным шагом миновал нищих, игнорируя
негромкую скороговорку: "подайте-Христа-ради-храни-вас-Бог", толкнул
высокую резную дверь и исчез в полутьме храма.
Он поднялся на второй этаж, в молельню, в самый разгар торжественной
службы. Постоял за спинами тесно набившихся людей. Оглядел поверх голов,
поверх полотняных платков и кисейных шарфов, поверх тусклых лысин и густых
шевелюр, поверх свечного мерцания, бликов на окладах темных икон, тяжелого
сладкого запаха - поверх добрых сейчас к себе и ближнему людей молельный
дом, тускло улыбнулся и достал из подмышечной кобуры древний австрийский
автомат.
Стрелять Смольников начал молча. Да если бы и крикнул он что-нибудь,
все равно грохот выстрелов заглушил бы его крик, так же как заглушил он
крики гибнущих в храме людей.
***
Ох, и тошно же было!
Столько жизней впустую. Души уходили, улетали себе в небеса или куда
там им положено, а посмертные дары десятков запертых в храме жертв
оставались в церковных стенах. Зверь физически чувствовал, как оседают они
на пол, растекаются по окнам, о купола размазываются, выхода не найдя.
Потом, значительно позже, когда понаедет в церковь священников, когда
проведут все обряды, очищающие от того страшного, что происходило сейчас в
стенах храма, сколько молящихся чудом избегнут смерти или увечий!
Понахватают посмертных даров, сами того не почуяв, и вот вам, пожалуйста:
поскользнется кто-нибудь, не успев шагнуть на проезжую часть, а мимо
пролетит взбесившийся автомобиль; или задержится незадачливый
путешественник на контроле багажа, опоздает на самолет, а тот грохнется
где-нибудь посреди океана; или... Да мало ли что случается с людьми? Мало
ли идиотов, готовых чудом считать то, что смерть миновала, на волосок не
задев?
Много.
Почти все.
Может, не стоило отправлять магистра в храм?
Да нет, что за глупости, стоило, именно в храм и стоило. Во-первых,
из-за Сашки Чавдарова, с которого Смольников должен был начать.
Во-вторых... из-за Сашки Чавдарова.
А доблестная полиция опоздала на какие-то минуты. И ведь все
правильно они сделали. Город оцепили - мышь не проскочит. К церкви такие
силы стянули - на маленькую войну хватит. Ждали в полной боевой
готовности... чего?
Чего они ждали, идиоты? Появления Зверя во всей красе, на любимом
болиде с кустарно приваренным бортовым вооружением? Спятившего Вольфа
Мессинга, одержимого жаждой убийства? Да кто их поймет? Из короткой
телефонной беседы Зверя и магистра они получили всю информацию и стали
действовать так, как привыкли, так, как требовалось от них, так, как...
как надо.
Все идет как надо.
И воют сирены на маленькой площади перед разом опустевшей папертью. И
пятнистые стрелки штурмуют церковь, натянув черные эластичные маски. И нет
больше Сашки Чавдарова, и магистра... вот он взрыв, ахнуло, аж земля под
ногами вздрогнула тяжело... нет больше магистра, никто не выживает после
того, как взрываются обвязанные вокруг тела тротиловые шашки. Все сделано.
Все сделано как надо, как хотелось, черт побери, ведь хотелось же, Зверь?
Ведь так и нужно было? Ну? Ну, ответь! Сам себе ответь!
Да.
Отчего же так тоскливо на душе? Отчего выть хочется, в темный угол
забившись? Жизнь закончилась, как заканчивается она для ребенка, за
которым слишком долго не приходит в детсад задержавшаяся на работе мама.
Глупо это, Зверь. Глупо. Все человеческое должно быть чуждо тебе. Ты
сделал то, что хотел? Ну так уходи. Жизнь продолжается. Другая, Чужая. Не
твоя, но она продолжается, и ты, кажется, уже нашел в ней свое место.
Уходи. Убегай. Пока не начали шерстить здесь всех без исключения,
спрашивая документы, задерживая до выяснения, пока одурело выносят из
церкви трупы, трупы, трупы... Уходи.
***
Высокий светловолосый мужчина неспешно шел по набережной. Жизнь
кипела вокруг, вспыхивала яркими пятнами летних кафе, бликовала водой на
солнце, вскрикивала и смеялась бездумно-веселыми голосами молодежи. Жизнь
обтекала, не касаясь, не осмеливаясь задеть.
Задумчивая смерть отрешенно глядела на воду. Смерть удивлялась. Даже
ей, оказывается, может быть больно.
А выпуски новостей ничем не радовали. Ну нисколько не радовали.
"Игорь Юрьевич Смольников, глава государственного департамента по
работе с молодежью... бывший глава"... каким-то чудом он остался жив.
"Невероятный по жестокости террористический акт, совершенный в
Вознесенской церкви города Екатеринбурга..." слова, слова. Невероятный по
жестокости. Как же он выжил?
Господи, да понятно как! Зверь ожидал этого. Точнее, он был к этому
готов. Ведь сам же щедро, не скупясь, делился с наставником силой, отнятой
у жертв. Сорок Ритуалов за десять лет. Сорок раз магистр получал немалую
толику от посмертного дара распятого на алтаре человека. И он, в отличие
от Зверя, силу попусту не тратил. Да что там "попусту"! Он вообще не
растрачивал полученного. Копил. Берег. Жить хотел если и не вечно - вечно
жить никому не дано, - то, по крайней мере, очень, очень долго. И жил
себе. Скромно так. Потихонечку.
Сколько жизней у него было в резерве? Ну, не сорок, конечно, что-то
Зверь и себе оставлял, да еще и с остальными, допущенными до Ритуала,
делиться приходилось. Не сорок. Однако их хватило, чтобы пережить взрыв и
падение огромной храмовой люстры.
Стоит сделать паузу в унылых размышлениях и порадоваться тому, как
точно, до секунды, были рассчитаны действия магистра. К моменту взрыва
Игорь Юрьевич действительно оказался в самом центре молельного дома, и
рухнувшая люстра накрыла то, что осталось от главы департамента.
Да. А после паузы стоит вспомнить, что даже это не убило мудрого
наставника.
***
Зверь лежал на ковре, закинув руки за голову, и смотрел в экран
телевизора, уже не видя и не слыша ведущих, в должной мере сознающих
трагизм ситуации, в должной мере оживленных, в должной мере испуганных. Не
до них было. Эти люди свою работу начали, и они ее продолжат уже помимо
всего и всех.
Что дальше?
Вопрос неуместный. Год назад он и вовсе показался бы смешным. Что
дальше, если все разложено по полочкам, все действия продуманы на неделю
вперед до мелочей, а на год вперед - менее подробно, но не менее жестко.
До появления на сборном пункте еще три дня. Три дня до конца отпуска.
В первоначальные планы входило на это время исчезнуть совсем, отлежаться
где-нибудь, ничего не делая и, по возможности, ни о чем не думая. Что ж,
планы придется подкорректировать. Эх, магистр! Даже сдохнуть так, чтобы
проблем не доставить, он не может. Теперь его приятель, Весин,
потенциальный работодатель, чтоб ему, вполне способен поверить в рассказы
Смольникова о посмертных дарах. Только теперь. Ни один здравомыслящий
человек без доказательств подобную лабуду не воспримет. А доказательство -
вот оно, лежит себе в реанимации, и, если верить в меру трагичным
сообщениям новостей, врачи за голову хватаются, пытаясь понять, каким же
чудом удалось выжить этому человеку, устроившему кровавую бойню в церкви,
а под конец взорвавшему себя самого.
До чего же заманчивая штука - бессмертие! Неуязвимость, здоровье,
бесконечная молодость. Сколько людей мечтает об этом! Даже те, у кого
жизнь не удалась, любовь не сложилась, денег нет и не будет никогда, даже
они не хотят умирать и уж тем более не хотят стареть. А что говорить о
таких, как Весин, многого достигших и еще большего достигнуть желающих?
Зверь хмыкнул задумчиво. Если министр поверит в посмертные дары, это
станет дополнительной гарантией того, что орденского экзекутора будут
брать живым. Обязательно живым. И это же послужит стимулом в поисках. Все
как всегда. Если что-то плохо, оно же обычно хорошо. А если все хорошо,
значит, "плохо" просто не бросается в глаза. Сразу не бросается. Зато потом
мало не покажется.
Уже лучше. Намного лучше. Рассуждать получается спокойно и чуть
отстраненно, а боль забилась куда-то в далекий уголок души и тихонько там
себе поскуливает. Ноет. Наберись смелости, убийца, и разложи по полочкам
все, не только дальнейшие свои действия, не только ситуацию - темный лес,
по которому с собаками и фонариками мечутся очумелые охотники. Во всем
разберись. Плохо тебе, убийца? Грустно тебе? Страшно, может быть?
Да. И нет. На все три вопроса три одинаково дурацких ответа.
Год назад, когда вместе с домом в лесу сгорела и рухнула вся жизнь,
действительно было и плохо, и грустно, и страшно. Все было. И еще раньше,
десять лет назад... уже одиннадцать... Тогда умерла Маринка...
Умерла?
Зверь улыбнулся.
И тогда, давно, и год назад, было желание действовать. Нужно было
убегать, прятаться, менять имена и личины. Не до мыслей с такой жизнью. И
уж тем более не до переживаний. Злости хватало на десятерых, и было на
кого эту злость выплеснуть. А сейчас все сделано. Виноватых нет. Виновные
наказаны. Магистр умрет. Сегодня же и умрет. Его охраняют, конечно, но
ведь нельзя охранять пациента от всех вообще. К Смольникову врачи ходят,
медсестры, санитарки. Ну, от санитарок пользы никакой, а вот врач или
медсестра поспособствуют нынче ночью святому делу воздаяния.
И с Орденом покончено.
Мелькают на экране знакомые лица, одурелые от кровавого хмеля
взгляды, мечутся тени, отбрасываемые факельным пламенем.
Дикость какая, прости господи! А уж как пришлось повозиться с
настройкой камер, дабы записи Ритуалов получились хоть сколько-нибудь
качественными. Про монтаж и говорить не приходится. Но ведь не поставишь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг