присягают на особых условиях. Этот пункт в Уставе лишен ясности, думаю,
можно найти зацепку и расторгнуть обязательства. Тем более, что ты -
первый иностранец на воинской службе. Я втянул тебя в опасную историю,
сознаешь ли ты это?..
Вконец ошалевший Годар, слушая все это, усмехнулся в мыслях.
Он-то знал, где его дом.
Часть вторая
Зона дракона
Глава I
Кресло считалось шедевром старинного гарнитура. Мстительно забравшись в
него с ногами, Дон Жуан апатично глядел в висящий напротив натюрморт.
Крикливая ваза на плоском квадрате с четырьмя ножками, медвежья шкура,
бахрома на сползшем на пол покрывале соседнего кресла и множество прочих
мелочей, поделивших пространство комнаты, лезли, подобно тараканам, в его
боковое зрение.
Донна Анна все не показывалась. Чувство к ней убывало по мере того, как
натюрморт на стене становился реалистичней. Значит, пришло время менять
возлюбленную. Или... В который уж раз вставала перед Дон Жуаном
мучительная дилемма: менять ли одну возлюбленную на другую или возвести
прежнюю, все еще любимую, в степень обожаемой?
Для того же, чтобы возвести возлюбленную в степень обожаемой, надо
поставить самих себя в условия смертельной опасности, когда борьба и
сладостно-счастливое напряжение вдвоем, будоража кровь, связывает жизнь
тончайшими, глубокими узами. Только тогда и узнаешь цену жизни, считал он,
когда не ставишь ее ни в грош.
Это был чудовищный план. Девять раз вел он свою даму по самому острию над
бездной. Две женщины оставили его в начале пути и вернулись в громоздкую
виллу с натюрмортом. Четверо, сделав пару заходов, отказались от
следующего. А три последние, войдя во вкус, обогнали и тоже оставили его,
уйдя далеко вперед. Веками поэты и читатели, симпатизируя ему, все-таки
осуждали - хоть частицей сердца - за ветреность и непостоянство. А ведь он
умел быть верным до гроба. Просто возлюбленные оставляли его то по эту, то
по другую сторону, так и не вкусив до конца нежности. А что касается ветра
- в развороченной душе Дон Жуана ветра было достаточно.
Расставшись с креслом, Дон Жуан замедленно приоткрыл дверь в спальню.
Донна Анна уже сидела на заправленной постели, завернувшись после душа в
махровое полотенце. Она тревожно-вопросительно посмотрела в лицо мужа,
надеясь поймать его блуждающий взгляд.
- Видишь ли, Анна, - сказал Дон Жуан торжественно и тихо, - я -
альпинист. Ты знала это заранее. Я должен идти в горы.
- Так скоро... - протянула Анна упавшим голосом.
- Да. Но ты пойдешь со мной.
Донна Анна продолжала скрупулезно выуживать взгляд мужа, но к выражению ее
лица пристала неопределенная улыбка, которой она попыталась испытать Жуана
на серьезность.
- Но ведь я не скалолазка. А если я разобьюсь?
Вопрос заставил Дон Жуана съежиться (внутренне, разумеется). Но он
совладал с собой и заявил громче:
- Я буду страховать тебя. Ты же знаешь, что все мои восхождения
завершались удачно.
- Так же, как и похождения?
- Анна, ты пойдешь со мной в горы?
Донна Анна была достаточно умна для того, чтобы не тратить время на
раздумья.
- Мы пойдем на трехпиковую гору?
- Нет, я уже когда-то бывал там, а штурмовать одно и то же скучно. Думаю,
двух часов на сборы нам хватит. Я уже почти приготовил все необходимое.
- Как, так скоро?
- Да, моя дорогая.
Дон Жуан быстро вышел. Он боялся, что промедление поколеблет его
решимость, и тогда придется идти в кабак и, залив горечь потери, вновь
бродить по свету в поисках новизны, способной утомить его всего за медовый
месяц, равный свежести натюрморта.
Вскоре они уже стояли у подножия скалы, скорее широкой, че м =высокой,
похожей на одинокого сурового серого слона с единственным бивнем. Кончик
бивня и был той вершиной, которую предполагалось одолеть.
Дон Жуан незаметно глянул искоса на любознательные черные глаза, резко
выступающие на мраморно-белом лице, еще сохранившем следы затянувшегося
отдыха. Он подумал, что мог бы еще некоторое время любить ее здесь, внизу,
не взваливая на хрупкие плечики своего горного неба - капризного,
своевольного. Настроив незаметно фотоаппарат, он сделал неожиданный
снимок. Хотел запечатлеть двойственный взгляд: любознательный снаружи, а
внутри, под радужной оболочкой, такая укоризна и тревога, что Боже мой,
как не умереть уже сейчас, не простив себе преступного счастья, за которым
крадется беда! Или же, как не посмеяться, рассматривая фото постфактум с
любимой, в случае удачи, рассчитывать на которую было безумно? Донна Анна
была самой прекрасной женщиной из всех, кого он знал, а скала, на которую
требовалось совершить восхождение, считалась одной из самых опасных в
округе. Путь сулил немало неожиданностей.
Супруги обвязались веревкой и пошли по пологому на первых порах склону.
Начало дня сложилось пасмурно. Но уже через час небо залила почти слитая с
голубизной позолота невидимого прохладного солнца. Это приободрило
женщину. Волнистые волосы стали похожи на поверхность моря с ярко-рыжим
отливом. Оставляя изжелта-бурый цвет, несся минеральный родник. Донна Анна
подставила под искрящуюся струю сложенные лодочкой ладони и стремительно
поднесла к губам.
Дон Жуан сделал еще один неожиданный снимок. Анна, заметив, повернулась к
нему, потянулась всем телом, прощающе улыбаясь. Жуан щелкнул еще раз. Он
почувствовал, что это очень удачный снимок, который будет долго
вдохновлять их на вилле в случае удачи: так он продлевал жизнь внизу,
чтобы не идти в горы сразу же после спуска.
- Жуан, у меня кружится голова, внизу так мелко!
Анна жгла ему взглядом спину, а он, поминутно оглядываясь, импровизировал,
поглаживая веревку:
- Не надо смотреть вниз. Смотри на вершину. Мы связаны одной веревкой - ты
и я. Хочешь - пройди вперед. Ты можешь взойти на вершину первой. Ты можешь
пойти выше вершины - одна, по воздуху, бросив меня на высшей точке опоры.
Я не очень обижусь. Не оглядываться назад - это главное. Когда-нибудь,
возможно, ты будешь вести меня по склонам, а я найду долгожданное счастье
в вечной погоне за тобой. Но теперь... Теперь ты должна следовать строго
по моим следам.
Из-под ботинка Дон Жуана откололся плоский острый камешек. Скользнув по
ноге Донны Анны, он причинил ей боль даже сквозь брезентовые брюки.
- Ах, Жуан, мне нужен лист подорожника!
Он улыбнулс этим забавным трогательным словам, и Анна, прочитав его мысли,
рассмеялась. Дон Жуан пришел в восторг от того взаимопонимания, которое
еще только налаживалось между ними. Спустившись к жене, он нежно прильнул
щекой к ноге в свободных брюках. Никогда не любил он горы и женщин так
сильно.
Тропа, которую они прокладывали, неумолимо набирала крутизну и скоро
встала на одном участке стеной. Оставшуюся часть дня они молча отвоевывали
сантиметры у отвеса в тридцать метров. Но Дон Жуан хорошо знал, что
усталость, капризы, слезы - впереди. Ведь это был только первый день
восхождения.
Багряные вершины соседних гор напомнили о закате.
- Не ты ли создал эти горы, извергая кровь из сердец своих возлюбленных? -
ввернула между прочих шуток Донна Анна.
Они уже организовали ночлег на уступе и лежали рядом, плечом к плечу,
снова счастливые, притихшие...
- Горы не так уж насыщены красным, - сказал серьезно Дон Жуан. - Посмотри,
как порозовели склоны. Розовый цвет - цвет здоровой инфантильности. Им
пропитаны и облака, параллельно которым слепо бежит наш слон. Не пройдет и
недели, как мы оседлаем его бивень.
Решимость их скрепил долгий поцелуй.
Плыли по небу в соитии, находя опору только друг в друге, забывшиеся
надменные коршуны.
А потом между лежащими на уступе людьми встрял сон. Густой и въедливый, он
распался на две неравные части и покрыл их, двуликий, каждого по-своему.
Дон Жуан шел в самое небо по упругому воздуху и вел за собой на веревке
Донну Анну. Он высматривал в вышине зоркие глаза Марии из Магдалы. А Анне
снилась вилла. Широкая двуспальная кровать с верблюжьим одеялом и подушкой
из лебяжьего пуха. В подушке утопал большой черный камень с розоватым
отливом. "Откуда здесь камень? - подумала она. Его нужно столкнуть с
кровати". Анна налегла на него, но не смогла сдвинуть с места. Тогда она
перевалилась через камень и слетела, как перышко, на пол, который был
наяву бездной...
Анна не вскрикнула, будто нарочно, чтобы не прервать последнего
восхождения мужа, который даже не почувствовал перекатившегося через него
тела. Веревка, которой они были связаны днем, подпирала, свернувшись
змеей, его невероятно тяжелую голову.
Дон Жуан шел.
Донна Анна летела...
...Огненные стены мчались вверх. Горящие балки неслись, оставляя за собой
клубы дыма, в метре над его телом. Он падал спиной - непоправимо,
насовсем. " - Нет! Нет! Нет!" - заколотил он криком в стены. Вспыхнуло
перед лицом дикое, сумасшедшее солнце. Он упал на него грудью - упал вдруг
ввысь, перевернулся на спину, рванулся и... открыл глаза.
Он лежал под открытым небом, на плаще. Колосья пшеницы обступали его, как
истуканы, за упавшими стояками палатки-тента, с которых была сдернута
ткань, и столб неусыпного солнца стоял на макушке. Все в природе из-за
отсутствия ветра было обездвиженно. Стрекот кузнечиков делал воздух
кричащим, воспаленным. Рука нашарила шляпу и накрыла ею голову машинально.
Сердце тоже успокоилось само собой. В последнюю очередь стройность
приобрели мысли. Годар осознал, что сидит, широко раскинув ноги, среди
пшеничного поля и пробует отдышаться.
Навязчивый сон этот приходил к нему нечасто, но Годар стыдился его. Он не
любил своего маленького Дон Жуана, который с завидным постоянством плел
ему в уши оду и ту же историю, не опуская удручающих подробностей и
мужественно отклоняя попытки сновидца затушевать истинные мотивы
поступков. Дон Жуан прямодушно сообщал, предлагая с хитроумной усмешкой
запротоколировать его слова и возбудить уголовное дело, что в горы он шел
не ради гор и даже не ради женщин. Что вершины манили его не вершинами.
Что он хотел всего лишь забыться красивым сном. Можно увидеть яркую жизнь
на дне рюмки, а можно - в глазах любимой, когда ведешь ее по краю
пропасти. В конце концов, насильно он никого в горы не тащил. Что
поделаешь, если только там мы - люди... "- Люди?! - ужасался Годар. Да ты
же там преступник!"... "- Зато романтичный, - ухмылялся Дон Жуан. - Разве
плохо, что коршуны спариваются в воздухе? Ты только представь - опора лишь
только друг в друге". Иногда Годар задумывался, и сон благополучно
завершался сценой супружеского счастья коршунов. Но чаще Донна Анна
погибала. История восхождения Дон Жуана и Донны Анны имела два варианта
концовки. Второй - злополучный - вызывал у него, однако, несмотря на
неприязнь к личности скалолаза, чувство протеста. "- Сам-то ты!.." -
бросил однажды Дон Жуан, отвечая на чересчур назойливые упреки. Да. Сам-то
Годар не знал, куда поведет принцессу Адриану, стань он принцем. Разве что
туда же. Суэнское королевство, стань он его правителем, вывернется,
изловчится, - на то оно и государство, чего не скажешь о бесхитростной
принцессе. Годар желал отказаться от руки принцессы даже сильнее, чем от
короны. Вдруг и то, и другое в самом деле выпадет ему, не имеющему никакой
цели? Все цели его жизни были попутными, без залетов в перспективу. Лицо
Донны Анны, к примеру, было всегда одним и тем же: неблизким, ничьим.
Годар никогда не видел и не стремился увидеть его наяву - как-никак, это
была не его Прекрасная Дама. Но в облике литературной героини смутно
чувствовался образ другой женщины - одной из покинутых им. А еще в чертах
Донны Анны виделся образ его нового увлечения, и это отравляло надежду
заранее. А снился сей сон Годару как раз в разгар очередной влюбленности.
Или накануне. Как сейчас. В нынешнем сне Дон Жуан прильнул щекой к ноге
мужественной Донны Анны, а Годар увидел на мгновенье Лану и, одновременно,
со спины, Адриану - девочку из белого дыма, бредущую стороной в свое
привычное далеко.
Порой он, додумывая сон, представлял Дон Жуана в затерянной в горах общине
монахов-отшельников. Сидя плечом к плечу со своими созерцательными
товарищами вокруг мистического костра, Дон Жуан наслаждался процессом
вызревания мудрости. Отблески скупого пламени освещали родные лица, тепло
равномерно циркулировало от плеча к плечу... И вдруг мистический костер
тух, задутый нежданным ветром. Ну, кто там пошел за спичками, ведь только
теперь и стало по-настоящему светло?!
Неуемный скалолаз представал в новой роли настолько
прозаично-неприглядным, что Годар начинал злиться на себя за то, что
совсем уж опустил своего героя. Конечно же, найдись на белом свете хоть
одна мало-мальски достойная конечная цель, тот бы полез ее ради на какую
угодно вершину - со всей страстностью азартной натуры, еще не познавшей
собственной глубины. Но как найти свое поприще, если нет-нет, да и
всплывет заковыристый вопрос: "Люди собираются для того, чтобы дело делать
или делают дело для того, чтобы собираться?"
Вернулся Мартин с полными флягами - выбритый, застегнутый на все пуговицы,
при сабле. Косой росчерк шелковой ленты на его кителе навеял воспоминание
о слепых летних дождях, после которых каждая травинка делается сочной,
пахнет, как в детстве, и думать обо всех хочется только по-доброму. Годару
представилось, что он больше не ругает незадачливого Дон Жуана и даже
прикрывает его спиной от осуждающих взглядов посторонних...
Мартин привнес воспоминания об отчем доме и защитил тем самым Суэнское
солнце от упреков непривычного иностранца.
- С добрым утром!.. Что-то мне не спалось на свежем воздухе. От нечего
делать приготовил завтрак и набрел на озерцо - всего в двухстах метрах
отсюда. Представляешь, а мы его и не заметили. Наверное, вчера мы уснули
еще на конях, надо было устроить ночлег пораньше. И знаешь, вода в озерце,
как родниковая. Я даже искупался. А фляги наполнил из ручья поодаль. Я,
наверное, тебя разбудил? Прислони флягу к какому-нибудь обнаженному месту
- станет прохладней. Только не ко лбу - застудишь голову.
- Я лучше искупаюсь.
- Ага. Озеро возле коней - я привязал их на берегу. Они обязаны уменьшить
его, как минимум, вдвое.
- А палатку ты снял, чтобы мне стало теплее?
- Ну, что ты, я стараюсь ничем не обеспокоить своего спутника. Мне
показалось, что ты даже с боку на бок не перевернулся, когда я
предусматривал твое пробуждение.
Второй день пути начинался, как и первый, с фиксированного распределения
сил, когда Мартин, взвалив на своего коня мешок с общим провиантом и
упакованную двухместную палатку, дал тем самым понять, что возьмет на
себя, как человек, приспособленный к пеклу, большую часть нагрузки. Годар
задумал, что опротестует это решение чуть позже, когда докажет, что и он -
человек бывалый. Пока же он довольствовался тем, что выдерживает скорость
передвижения, которую тот задал.
Вопреки закону, они покинули Скир хоть и ближе к утру, но в ночь, то есть
тогда, когда ставни любопытных обывателей были плотно сомкнуты, и сделали
за весь день только два коротких привала, чтобы напиться и пожевать
сухофруктов. Серые кони - степняки, выведенные специально для верховой
езды по Стране Полуденного Солнца, стоически переносили и медленный шаг, и
отчаянный галоп. Поить их следовало нечасто и не не обильно, для чего
вполне хватало привального времени у придорожных водоемов.
Сменив киверы на широкополые форменные шляпы и надев плащ-накидки,
пристегнув к седлам щит, меч и копье, витязи королевского войска были
полностью экипированы для действий в полевых условиях. Верховный
Главнокомандующий уполномочил офицеров через советника по военным вопросам
"быть в форме" до последнего вздоха врага. В форме - как в фигуральном,
так и в буквальном смысле. И витязи, следуя негласному приказу, дивили
работающих в поле крестьян, а также горожан в каретах, что изредка
встречались на проселочной дороге. Дабы обмундирование отвечало стилизации
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг