Г.Гуревич
ФУНКЦИЯ ШОРИНА
Научно-фантастический рассказ
Функция Шорина знакома каждому студенту-звездолетчику. Изящное
многолепестковое тело, искривленное в четвертом измерении,- на нем всегда
испытывают пространственное воображение. Но немногие знают, что была еще
одна функция Шорина - главная в его жизни и содеем простая, как уравнение
первой степени, линейная, прямолинейная.
По сведениям библиотекарей, каждый читатель в возрасте около десяти лет
вступает в полосу приключенческого запоя. В эту пору из родительских
архивов извлекаются старые бумажные книги о кровожадных индейцах с перьями
на макушке, о благородных пиратах, о мрачных шпионах в синих очках и с
наклеенной бородой и о звездолетчиках в серебристо-стеклянной броне, под
чужим солнцем пожимающих нечеловеческие руки - мохнатые, чешуйчатые,
кожистые, с пальцами, щупальцами или присосками, голубые, зеленые,
фиолетовые, полосатые... Все мы В упоением читаем эти книги в десять лет и
с усмешечкой после шестнадцати. От десяти до шестнадцати мы постепенно
проникаемся чувством времени: начинаем осознавать ХХП век - эпоху
всеобщего мира, понимаем, что томагавки исчезли и шпионы тоже исчезли
вместе с последней ройной, очки исчезли тоже, как только появился гибин,
размягчающий хрусталик и мышцы глаза. Узнаем, что на дворе эпоха
термоядерного могущества, люди легко летают на любую планету и
переделывают природу планет - своей и чужих, но, к сожалению, не могут
прорваться к чужим солнцам, где проживают эти самые чешуйчатые или
мохнатые. Узнаем, смиряемся, находим другое дело, не менее увлекательное,
чем ловля шпионов или полет к звездам.
А Шорин не смирился.
На его полке стояли только книжки старинных фантастов XX века, звездные
атласы, карты планет. На стене висели портреты Гагарина и Титова. Шорин
даже переименовал себя - назвал Германом в честь космонавта-два. Зная, что
в космосе нужны сильные люди, мальчик тренировал себя, приучал к
выносливости и лишениям: зимой спал на улице, купался в проруби, раз в
месяц голодал два дня подряд (что совсем не считается полезным), раз в
неделю устраивал дальние походы - пешком или на лыжах, по выходным летал
на Средиземное море и проплывал там несколько километров; с каждым годом
на два километра больше.
И однажды это кончилось плохо.
В тот сентябрьский выходной он наметил перекрыть свою норму, поставить
личный рекорд. День был прохладный, ветреный, совсем не подходящий для
дальнего плавания. Но космонавты не меняют планов из-за плохой погоды.
Герман заставил себя войти в воду.
У берега море было гладким, за отмелью начало поплескивать. Качаясь на
волнах, юноша подумал, что ветер дует с берега, возвращаться назад будет
труднее. Но космонавты не меняют решения в пути. Шорин приказал себе плыть
дальше.
Дальнее плавание - занятие монотонное. Толчок, скольжение, оперся
ладонями на воду, поднял голову, вдохнул, широко раскрыв рот, выдохнул в
воду, булькнул воздухом, гребок, толчок, скольжение. И снова, и снова, и
снова...
Тысячу, две тысячи, три тысячи раз. Движения плавные, без особых
усилий, рот набирает воздух, мускулы движутся, но голова не занята, мысли
идут чередом.
Мечта 1
В последнюю минуту, когда скорость ничтожно мала, капитан садится за
штурвал. Быть может, понадобится неожиданное решение, в электронном мозгу
не предусмотренное.
Капитан молод, но лицо у него волевое, твердо жатые губы, нахмуренные
брови.
Все смотрят на него с уважением, ему доверяют жизнь.
Капитана зовут Герман Шорин, конечно.
Ниже. Ниже. Еще ниже. Когтистые стальные лапы ракеты впиваются в
раскаленный песок.
Корабль стоит на чужой, неведомой планете. Над головой их солнце -
яркий и горячий апельсин. По апельсиновому небу плывут облака - белые и
оранжевые.
Ближе к горизонту небо кровавое, даль багровая, как будто вся планета
охвачена пожаром. Но капитан не боится. Он знает, что никакого пожара нет.
Атмосфера тут плотнее земной, рассеивает другие лучи.
Оранжевое, алое, багровое. Край зноя и страсти!
Капитан надевает скафандр. Его право и его обязанность - первым ступить
на неизвестную планету.
И вот магнитные подошвы отпечатали первый человеческий след.
Справа что-то белое. Похоже на снег. Снег при такой жаре? Может быть,
пласты соли? Капитан скользит по воздуху - крылатая тень ныряет по
песчаным холмам.
Оказывается, белое - лес. Деревья и травы спасаются от зноя, отражая
все световые лучи. Почти все. У каждого листочка свой оттенок -
голубоватый, розоватый, радужный. Лес перламутровый, он переливается
нежной радугой.
Каждая травка - как древнее ювелирное изделие.
За лесом - обрыв и море. Апельсиновые волны с натуральной пеной.
Темно-багровая даль. Море тоже охвачено пожаром.
Шум, движение, пена, плеск. Только разумных существ нет на этой
беспокойной планете.
И вдруг в прозрачных волнах - человеческая фигура. Голова, руки, торс.
А ноги? Рыбий хвост вместо ног? Возможно ли? Русалка, как в сказке!
Привет вам, разумные русалки с планеты Сказка!
Если закрыть глаза, можно представить себе, что ты плывешь по
оранжевому морю. И рядом с тобой русалка, зеленоглазая, с волосами, как
водоросли. И можно коснуться ее руки, нежной и сильной. И в ушах не
бульканье пузырей, а мелодичное пение.
Но волны становились все выше, угрожающе шумели пенными гребнями. Уже
нельзя было скользить механически, требовались внимание и расчет, чтобы
под каждый гребень нырнуть выдыхая, а вынырнув за волной, набрать воздух.
Монотонное занятие стало нелегким и утомительным. Шорин сбивался с дыхания
и ругал себя: "Эх ты, звездоплаватель! Полдороги не проплыл - и уже устал".
Полдороги обозначали три скалы, голые и кривые, уродливые, как
испорченные зубы. Юноша измерял расстояние локатором: пять километров до
скал, пять - обратно. Но вот и скалы. Подплыл, повернул, даже
приободрился. Зато волны плескали теперь в лицо. Напряг усилия. Минута,
другая. Что такое - скалы не удалились? Прибавил сил, пять минут не
оглядывался. Наконец позволил себе посмотреть - скалы на том же месте.
Решил тогда плыть под водой - нырять и выныривать. Так удалось
продвинуться, но дыхание срывалось, и сердце колотилось. И тут в
довершение бед пришла судорога; одна нога сложилась, как перочинный ножик.
Шорин не пошел ко дну - он был слишком хорошим пловцом. Он продержался,
пока судорога не прошла, он даже отдалился от скал. Но сил уже не было, и
вечер приближался. Юноша плыл осторожно, толкаясь одной ногой, - боялся
новой судороги. Сначала боялся, потом отчаялся, потом ему стало все равно,
лишь бы не двигаться. И песчаное дно уже казалось соблазнительной постелью
- лечь бы и отдохнуть. Но он плыл и твердил себе: "Не смей тонуть!
Держись, слюнтяй!
Ты не имеешь права тонуть, не для того тебя учили, воспитывали. А еще в
звездоплаватели собирался. Германом себя назвал! Позор!"
Знобило. Руки стали как тряпки, челюсть болела от многочасового
разевания.
Сил не было совсем. Юноша плыл, но не представлял, как проплывет еще
четыре километра.
Потом ему пришло в голову (вам, читатели, это пришло бы в голову
быстрее):
отдаться на волю волн, пусть несет к скалам. За скалами, под ветром,
прибой должен быть тише, и там можно попытаться влезть. Он решился, так и
сделал. С пятой попытки, исцарапанный и ободранный, взобрался на среднюю
скалу.
Просидел там ночь до утра и на рассвете приплыл к берегу, уже больной,
с воспалением легких. С пневмонией в XXII веке справлялись без труда, но
памятку Герман получил - хронический насморк на всю жизнь.
- Пусть это послужит уроком тебе, - сказала потрясенная мать. - Не лезь
очертя голову на опасность.
- Пусть это послужит уроком тебе, - сказал учитель. - Не переоценивай
свои силы, не надейся на себя одного, не рискуй в одиночку, А юноша понял:
урок по-своему. Тонет тот, кто позволяет себе утонуть. Ведь он же не
позволил и остался жив. Потому что знал: не на корм рыбам его учили,
воспитывали. Никто не имеет права погибнуть, пока не выполнил свое
назначение, цель, свою "функцию", как он выражался позже.
Вот у него есть функция, - стать звездоплавателем, открыть разумные
существа в космосе, положить начало Всегалактическому Братству. И он не
погибнет, пока не выполнит функцию.
Юноша уверился в своих силах и по окончании школы отправился в Институт
Астронавтики.
Но неумолимая арифметика встала на его пути.
Из миллиарда молодых людей, кончивших школу в том году, двести
миллионов, по крайней мере, мечтали о космосе. А требовалось двадцать
тысяч человек, не более. Из нескольких миллионов безукоризненных во всех
отношениях, превосходно подготовленных кандидатов институт отбирал
студентов - стыдно сказать, - по жребию. Но костлявого, долговязого,
несколько хмурого парня, по имени Герман Шорин, не было даже среди
кандидатов. Его забраковали из-за насморка. Хватало людей со здоровой
носоглоткой.
199 Миллионов 980 тысяч отвергнутых смирились с неудачей, подыскали
себе нужные и интересные занятия на Земле. Шорин не смирился. Он поселился
в Космограде, взял первую попавшуюся малоинтересную работу (работы тогда
уже разделялись на интересные и малоинтересные) и три раза в неделю
обходил космические управления, справляясь, не освободилось ли место -
какое угодно, самое малоинтересное. Ему отказывали, сначала вежливо, потом
с усмешкой, даже с раздражением, потом привыкли, стали заговаривать,
окликать, благодушно подбадривать. Упорство, даже не очень разумное,
внушает уважение невольно. И однажды в Санаторном Управлении судьба
улыбнулась юноше. "Ты сходи в космическую клинику, - сказали ему. - Там
сиделки требуются в отъезд".
Сиделками обычно работали женщины, пожилые и семейные. А матери
семейства не так уж хочется, бросив дом, мчаться на Луну или на Марс.
Шорин был брезглив, совсем нe рвался ухаживать за больными. Но что делать:
ради космоса надо идти на все. Кто знает, на кого похожи небожители - на
русалок или на осьминогов. Слизистые с присосками щупальца тоже не так
приятно пожимать. И Шорин пошел в сиделки. А когда понадобилась сиделка на
Луне, отправили его.
Не потому, что он был лучшим, а потому, что другим лететь не хотелось.
Так отверженец с хроническим насморком оказался в космосе, и даже
раньше тех, кто выиграл это счастье по жребию. И еще крепче поверил он в
свою функцию. Явно же: судьба ведет его на звездную дорогу.
Своими глазами увидел он голубой глобус на фоне звезд, глобус в полнеба
величиной, с сизыми кудряшками облаков и с бирюзовым бантом атмосферы. И
другой мир увидел - латунный, с круглыми оспинами, как бы следами копыт,
как бы печатями космоса. Голубой глобус съежился, а латунный вырос, занял
небосвод, подошел вплотную к окнам, сделался черно-пестрым,
резко-плакатным.
Такой непохожий на нежно-акварельную Землю! Все это выглядело
великолепно, прекраснее и величественнее, чем на любой иллюстрации,
втиснутой в страничку, чем на любом кране, ограниченном рамкой. Юноша был
очарован... и разочарован немножко.
Разочарован, потому что дело происходило я XXII веке, Билет юноша
заказал по радио, получил место я каюте лайнера. Рядом с наш сидели
старики, ехавшие на Луну лечиться от тучности. Проводница в серебряной
форме принесла обед.
Поели, подремали, потом прибыли на Луну, из каюты перешли в лифт, из
лифта - в автобус, оттуда - в шлюз-приемник гостиницы, получили номер с
ванной. А за окном номера был Селеноград, прикрытый самозарастающим
куполом: дома, улицы, сады, в садах - лунные цветы, громадные, с
худосочными стеблями. И молодые селениты срывали эти цветы, подносили
девушкам, девушки зарывали румяные щеки в букеты.
Уже не Земля и не совсем еще космос. Дальше надо было идти.
Но опять перед Шориным стояла стена, та же самая - арифметическая.
Примерно двести тысяч человек трудилось в те годы в космосе, половина
из них - на Луне: на космодроме и вокруг космодрома - в обсерваториях,
лабораториях, на шахтах, энергостанциях, заводах, а также в санаториях и
на туристских базах.
Из ста тысяч не более ста человек уходили в дальние экспедиции, на край
или за край Солнечной системы. Обычно это были заслуженные ученые:
астрономы, геологи, физики...
Стать заслуженным ученым? Иной раз жизни не хватает.
Одну только лазейку нашел Шорин, одну слабую надежду. Иногда в дальние
экспедиции, где экипаж бывал невелик, требовались универсалы, мастера на
все руки: слесарь - токарь - электрик - повар - астроном - вычислитель -
санитар - садовод в одном лице, подсобник в любом деле. И юноша решил
стать подсобником-универсалом.
Он окончил на Луне фельдшерскую школу, курсы поваров, получил права
летчика-любителя, сдал курс машинного вычисления и оранжерейного
огородничества, научился работать на штампах и монтажных кранах. Некогда,
до появления машин-переводчиков, существовали на Земле полиглоты, знавшие
десять - пятнадцать - двадцать языков. Гордясь емкой памятью, они
коллекционировали языки, ставили рекорды запоминания, как спортсмены.
Шорин стал полимастером, он как бы коллекционировал профессии. Сначала его
обучали с охотой, потом с удивлением и с некоторым раздражением даже
("Тратит время свое и наше. Спорт делает из учения"), а потом с уважением.
Людям свойственно уважать упорство, даже не очень разумное. В Селенограде
жили тысяч десять народу, каждый чудак был на виду. Шорин со временем
сделался достопримечательностью ("Есть у нас один - двенадцать дипломов
собрал"). О нем говорили приезжим, и разговоры эти дошли до нужных ушей.
В одну прекрасную ночь, лунную, трехсотпятидесяти-часовую, молодого
полимастера пригласил Цянь, великий путешественник Цянь, теоретик и
практик, знаток космических путей. Уже глубокий старик в те годы, он жил
на Луне, готовясь к последнему своему походу.
- Но у меня хронический насморк, - честно предупредил Шорин. - Я не
различаю запахов. Любая комиссия меня забракует.
Цянь не улыбнулся. Только морщинки сдвинул возле щелочек-глаз.
- Планетологи по-разному выбирают помощников,- сказал он. - Одни
предпочитают рекордсменов, ради выносливости, другие - рисовальщиков, ради
наблюдательности. Те ищут исполнительных, хлопотливо-услужливых, те -
самостоятельно думающих, иные считают, что важнее всего знания, и выбирают
эрудитов. У меня свое мнение. По-моему, в космос надо брать влюбленных в
космос. Тот, кто влюблен по-настоящему, сумеет быть спортсменом, эрудитом,
услужливым и самостоятельным.
- Разве каждый может стать рекордсменом? - спросил Шорин.
- Если влюблен по-настоящему, станет.
Так случилось, что Шорин второй раз выиграл в лотерее: из миллиона один
попал на Луну, из тысячи лунных жителей один - в экспедицию.
Выиграл в лотерее или заслужил? Как по-вашему?
Он ходил счастливый и гордый, даже голову держал выше. Думал: "Столько
людей вокруг - умных, талантливых, ученых, опытных,- а выбрали меня,
мальчишку.
Если вслух объявить, не поверят, кинутся расспрашивать, даже
позавидуют". В своей прямолинейности Шорин был убежден, что все люди
рвутся в космос, космонавтов считают счастливчиками, себя - второсортными
неудачниками. Он даже удивился бы, узнав, что другие искренне мечтают быть
артистами, писателями, врачами или инженерами.
Так Шорин вышел на звездную дорогу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг