мог бы начать строительство опытной ледяной гидростанции на небольшой
речке.
И я рассказал Фредди все: о плотине, о шлюзах и водосливе, о том, как я
думаю бороться с текучестью льда и фильтрацией теплых грунтовых вод, о
гидростанции на реке Патрика и миллионе ферм на дне Северного моря.
Фредди слушал мою взволнованную речь с любопытством, изредка
скептически улыбался, но когда я дошел до переселения безработных на дно,
мой приятель расхохотался шумно, откровенно и неудержимо.
- Ой, не могу! (Взрыв хохота.) Нет, какова наивность! (Хохот.) Я не
могу поверить, Аллэн, ты мой ровесник, а рассуждаешь как ученица
воскресной школы. Новые земли для безработных! Миллион ферм на дне моря!
Неужели это всерьез? Нет, не могу поверить!..
Я возмущался и недоумевал и выглядел, должно быть, глупо.
- Слушай, мальчик, - сказал Фредди, покусывая губы, - если ты сам не
понимаешь, я тебе объясню. Мы даем Европе займы, чтобы она покупала зерно
на хлебной бирже в Чикаго, яичный порошок Фокса и консервы Чилла. Кто тебе
разрешит засеять десять миллионов гектаров возле самого Лондона? Газеты
съедят тебя живьем, тебя линчуют. В Айове и Канзасе пшеницей топят
паровозы, в Огайо обливают картофель керосином. Нам нужны не сытые
фермеры, а покупатели. Миллионы голодных, чтобы они просили хлеба, чтобы
они забирали в долг, в кредит, чтобы они закладывали нам жен, детей, свои
дома и бессмертные души... Вот что нужно! Ты придумай, как разорить лишних
десять миллионов, тогда тебе скажут спасибо...
Когда покупатель голоден, он платит не торгуясь. Помнишь, через год
после войны вдруг во всех городах исчезло мясо. Нет и нет. Нет на рынке,
нет в мясных лавках, нет в ресторанах, нет в лучших магазинах. Газеты
сообщали с восторгом, что какой-то счастливец нашел у себя в погребе
забытый окорок.
Турист, приехавший из Канады, привез с собой дюжину бифштексов и
смаковал их на зависть зевакам. Две недели страна жила без мяса, а между
тем бойни Чилла работали полным ходом. Думаешь, у нас не хватало пастбищ,
или быков, или рабочих, или вагонов? Все было, кроме высоких цен. И туши
шли на холодильник. Ни одна не поступала в продажу. Я сам следил за этим.
Так продолжалось до той поры, пока президент не "догадался" отменить
контроль над ценами. И на другой же день появилось мясо - сколько угодно,
где угодно, но только по двойной цене. Две недели терпения, и доход
возрастает вдвое.
Вот где гениальный ход. Учись у нашего шефа, Аллэн!
Нам нужны не плотины, а сговорчивые покупатели. Мы распухли во время
войны, понастроили лишних заводов. На складах завалы ржавого старья. Никто
не хочет покупать наши пулеметы. И мы придумали план "помощи", чтобы у нас
покупали пулеметы, мы даем чужим странам займы, чтобы они покупали у нас
пулеметы, мы ссорим их между собой, чтобы они покупали у нас пулеметы, мы
пугаем их русской опасностью, чтобы они покупали у нас пулеметы, мы
мечтаем о новой войне, чтобы продавать и продавать пулеметы. Во время
войны все хватают с руками, сгоряча могут купить даже проект ледяной
плотины. Но до той поры она никому не нужна, Аллэн, уверяю тебя. Бедный
мальчик! Ты предлагаешь заменить льдом бетон и воображаешь, что решил все
трудности.
Да разве остановка за бетоном? Нет, дорогой мой, бетон найдется, беда в
том, что покупателя нет. Ты обещаешь дать дешевый электрический ток?
Значит, ты хочешь сразиться с электрическими компаниями, отбить у них
покупателя?
Попробуй! Тебя засмеют, уничтожат, засадят в сумасшедший дом, разорят,
раздавят. Ты не пробьешься никогда. В лучшем случае у тебя купят идею,
чтобы положить ее в сейф.
Я был смущен. Все это было слишком похоже на правду, но мне не хотелось
сдаваться, и, напрягая голову, я подыскивал возражения.
- Великодушие, благоденствие, справедливость! - продолжал Фредди. - Все
это хорошо в предвыборных речах. Говорят, что все мы временные пассажиры
на этой планете, но мне хотелось бы проехать свой путь в первом классе. А
ты, сидя в трюме, на самом дне, сочиняешь новые рейсы! Разве планета ради
тебя свернет со своей орбиты? Смешно!.. Если хочешь знать, я могу тебе
рассказать, что я бы сделал, будь у меня полтора миллиона. Я открыл бы
университет. Да, да, первоклассный университет: светлые лаборатории,
лучшие профессора, самые толковые студенты со всей Америки. И отметь, все
это из любви к бедным молодым студентам, которые работают официантами и
дворниками, чтобы заплатить за свои учебники и грошовые обеды, - из чистой
благотворительности, в кредит, с уплатой в рассрочку после окончания. Я
ручаюсь, что через десять лет я задушу все другие платные университеты и
колледжи. Я один буду поставлять инженеров в стальные тресты, химиков на
газовые заводы, физиков для атомной промышленности. Мои люди будут
изобретать снаряды и броню, газы и противогазы, самолеты и зенитные орудия.
Я буду изготовлять целые партии болтунов высшего класса - католикам и
протестантам, республиканцам и демократам за одинаковую цену. Остановка за
небольшим - полтора миллиона! Полтора миллиона - пустяк для колбасника
Чилла, а для бедняка Фредди - недоступная вершина.
- Ты хочешь торговать инженерами, как неграми! - сказал я с отвращением.
- Да, да, торговать! - вскричал Фредди. - Я хочу делать большие деньги
- и все равно на чем. Шеф продает требуху и вонючие кишки, он столп
общества.
Доктора делают свой бизнес на болезнях, преподобные проповедники на
царстве божьем. У нас есть короли рельсов, нефти, газа, короли газетной
лжи и кинолжи. Одни короли торгуют голосами - голосами избирателей,
конечно; другие - ногами, я имею в виду ноги танцовщиц; третьи - кулаками
боксеров, их выбитыми зубами и сломанными носами. А я собираюсь торговать
мозгами.
Король мозгов - Альфред Палома! Как это звучит? Не хуже, чем говяжий
король!.. Ты пойми, Аллэн: наука - это средство делать деньги, такое же
средство, как бокс, политика или скотобойни. Есть два сорта людей - волки
и бараны. Боюсь, что ты - профессиональный баран. Ты рожден, чтобы тебя
стригли. У тебя в голове в три раза больше идей, чем у меня, но без моей
помощи ты не смог найти работу. И дальше будет то же самое. Я буду
продавать чужие мозги и богатеть, а ты со своими химерами зачахнешь. На
бирже не котируются бредни, на них нет спроса. Тебе лучше было бы ехать в
Россию - красные любят фантазеров. Я думаю, что ты недаром изучал русский
язык - наверно, у тебя бабушка славянка. Я давно замечал, что в тебе есть
что-то неамериканское.
- Ну, знаешь, - сказал я сквозь зубы, окончательно теряя равновесие. -
Я не знаю, кто из нас двоих настоящий американец.
Фредди ушел обидевшись, но я даже не заметил его ухода. Я был сбит с
толку окончательно. Фредди сказал страшные слова: "Тебе лучше было бы
ехать в Россию". Неужели он прав и нужно быть красным, чтобы задумывать
полезные проекты? Неужели нельзя быть творцом, честным человеком и
настоящим американцем одновременно? Нет, я отказывался верить Фредди...
Глава восьмая
Дня два или три, совершенно обескураженный, я не притрагивался к своим
расчетам. Но отказаться от них я уже не мог. Слишком много было сделано,
чтобы отступить. И я постепенно доказал себе, что мой приятель ошибся.
Фредди не ученый и не инженер, он деляга. Своих взглядов у него нет,
вероятно, он излагает взгляды Чилла. Но в Америке немало честных и умных
людей, которые поймут меня я поддержат.
Подумав, я решил посоветоваться с Клэем. Я знал, что мой прежний
начальник талантливый человек. Клэй был слишком ленив, чтобы изобретать
новое, но советчик он был превосходный. Я уже говорил об этом.
Клэй выслушал меня внимательно, серьезно и даже терпеливо, хотя я
задержал его по дороге к стойке. Когда я кончил, он подумал, нахмурив
высокий лоб, а затем сказал неожиданно:
- Я был лучшего мнения о вас, Аллэн!
У меня дух захватило от таких слов. Неужели Клэй видит ошибку? Где? В
чем?
А Клэй молчал, поглядывая на бокал, в котором для него уже был
приготовлен коктейль с внушительным названием "Чудовищный".
- Я говорю не о технической мысли, - сказал он наконец. - Идея
интересна и правильно разрабатывается. Вам придется еще поломать голову,
как связать плотину с берегом, чтобы весь массив не пополз у вас вниз по
реке, как горный ледник. Однако это разрешимо. Вы можете поставить вашу
плотину на небольшом подъеме так, чтобы вперед она не могла двигаться, а
сзади на нее будет напирать вода. Все это можно выяснить в лаборатории и
найти нужное решение. Мне непонятно другое: зачем вы затеяли все это?
Наученный горьким опытом, я уже не решался говорить о миллионе
безработных.
- Конечно, - продолжал Клэй, - вы мечтаете стать миллионером. Все мы
болеем этим с детства. Но это мираж. На самом деле вам достанутся крохи, а
барыши - Чиллу. Ваша идея принесет ему десять или сто миллионов. Он
заработает их на поставке льда. Но какое вам дело до Чилла? Вы сыты,
обуты, одеты, сидите в тепле... тепла здесь даже слишком много. Какой вам
смысл ломать голову для того, чтобы Чилл стоил на сто миллионов больше? Вы
потратите десять лет жизни... и что в результате? Сегодня рабочие несут
свои центы и доллары электрическим королям Смиту, Джонсу и Робинсону.
Благодаря вам эти центы и доллары поплывут в новую монополию, где
председателем будет Чилл, а пайщиками те же Смит, Джонс и Робинсон. А вы
будете, как белка в колесе, десять лет мчаться на месте и все ради того,
чтобы изменилась вывеска.
Стыдитесь, я был о вас лучшего мнения!..
Вот и все, что сказал мне Клэй. Но, поспорив с ним мысленно, я доказал
себе, что Клэя тоже незачем слушать. "Подумаешь, - говорил я себе, -
философ из коктейль-холла. Просто Клэй растворил в спирте волю, ум и
способности. И это очень жаль, потому что надо быть талантливым человеком,
чтобы так, на ходу, бросить мысль о наклонном ложе для плотины".
Нет, это было не по мне - все порицать и ничего не делать. Я решил, что
Фредди не настоящий инженер, а Клэй не настоящий американец.
"Но где-нибудь, - думал я, - есть и настоящие люди. И, когда кончится
срок моего контракта, я поеду в Штаты и найду их. Богачи побоятся,
обойдусь без них. Напишу о своем проекте в газетах!.."
Правда, прежде чем строить, надо было еще разгадать тайну русского
льда, но я не сомневался, что это будет сделано.
"Если русские смогли, сможем и мы, - говорил я себе. - Я сам займусь
исследованиями, если понадобится..."
В те дни мне все казалось нипочем. Я чувствовал себя сильным, бодрым и
энергичным. Я готов был сражаться с миром один на один и положить его на
обе лопатки. Мне хотелось петь во время работы и улыбаться наедине с
собой. Это было в те дни, когда я ждал Милли.
Я еще ни разу не упоминал о ней и не без причины. Мы познакомились и
расстались еще до продажи серого костюма. Когда я приехал из армии, Милли
была студенткой. Она занималась историей прикладного искусства - одним из
тех милых предметов, которые специально выдуманы для девушек, не
нуждающихся в заработке. Ее отец - врач-психиатр - имел неплохую практику.
Милли очень прилично рисовала акварелью... для любительницы, была
чемпионом по плаванию... в своем учебном отделении, написала интересную
статью о костюмах эпохи Людовика XV, и ее профессор говорил, что эта
статья превосходна... для студентки.
В своем колледже Милли пользовалась успехом. У нее был острый
вздернутый носик, светлые брови, голубые глаза с редкими ресницами и тугие
румяные щеки, как у здорового ребенка. Милли держалась бойко и
непринужденно, но без развязности и совсем была непохожа на наших
стандартных девиц, которые видят свое призвание во флирте и из всех 45
тысяч слов, имеющихся в английском языке, употребляют только три:
"прелестно", "шикарно" и "вульгарно".
Милли можно охарактеризовать одной фразой: она жила с удовольствием.
Милли умела со вкусом поспать на своей кушетке среди вышитых подушек; она
с аппетитом ела, приятно было слушать, как хрустят косточки на ее крепких
зубах. Милли любила посмеяться иногда без всякой причины, любила
принарядиться и с увлечением часа два могла обсуждать с подругами "вытачки
и кокеточки". Но с таким же увлечением Милли слушала лекции. Она любила
хорошие книги и театр, ночную зубрежку перед экзаменами и студенческие
споры о том, что такое красота.
Я привык обо всем рассказывать Милли, и если ее не было рядом, я
мысленно разговаривал с ней о том, что занимало меня, - об океанских
волнах, о схватывании цемента и об удовольствии получать письма. Встречая
красивый ландшафт, я всегда старался подобрать достаточно яркие слова,
чтобы позже, слушая мой рассказ, Милли могла полюбоваться вместе со мной.
Милли умела слушать как никто, и я сам не раз испытывал ее терпение,
излагая ей достоинства прессованных опилок, цементных переплетов, новых
методов расчета напряжений в железобетоне и прочих проектов, предложений и
спорных теорий, которые постоянно зарождались в моей голове. Милли всегда
понимала меня, а это большое счастье для инженера. Я встречал очень видных
ученых, которые жаловались, что их жены не знают, чем, собственно,
знамениты мужья.
Мы рассчитывали пожениться, как только я устроюсь на работу. Но как я
устраивался, я уже рассказывал. Незадолго перед тем как я продал свой
серый костюм, мы расстались окончательно. Я перестал ходить к Милли.
Может быть, у меня несколько старомодные понятия о браке. Я считаю, что
мужчина должен быть сильным, надежным человеком, опорой жены и героем в ее
глазах. Есть люди, которые любят, чтобы жены жалели их. Я не из таких. Я
хотел делиться с Милли своими замыслами, а не унижениями. Мне стыдно было
смотреть на горестные морщинки у нее на лбу и слушать неодобрительное
фырканье подруг, которые при мне хвастались долларами своих друзей, а за
моей спиной уговаривали Милли не встречаться со мной.
Я понял, что безработный не может быть спутником девушки. И я перестал
ходить к Милли, чтобы она не краснела за меня перед знакомыми, не совала
мне монеты в карман пальто, не плакала по ночам, не писала писем отцу с
просьбой устроить меня в какую-нибудь аптеку мыть бутылочки из-под
лекарств.
В городе небоскребов нетрудно затеряться. Адреса бездомных бродяг не
выдаются в справочных бюро. Я, со своей стороны, убедил себя, что мне
нужно забыть о Милли, и, кажется, в самом деле забыл.
А о том, чтобы написать ей, я подумал уже на Пальмовых островах, когда
почувствовал себя человеком в полной мере. Я даже надписал адрес на
конверте... и тут же разорвал его. Прошло так много времени... Я
представил себе, как получив письмо, Милли со смехом покажет его своему
молодому мужу.
И все-таки письмо было отправлено - почти официальное поздравление с
днем рождения. "Просто поздравление, - говорил я себе, - это ни к чему не
обязывает". Но через два дня вы могли встретить Аллэна перед
географической картой - он подсчитывал, через сколько дней может прийти
ответ.
Когда почтовый пароход пришел в Сан-Франциско, я воткнул в карту
красный флажок. День на разборку почты. Экспресс на восток отходит
вечером. Чем ближе к городу небоскребов, тем больше усиливалось мое
волнение. Отрываясь от проб и таблиц, я думал, улыбаясь про себя: "Сейчас
мое письмо в Скалистых горах... Сейчас оно в прериях... а сейчас поезд
пересекает Миссисипи, под мостами гудят пароходы, тянутся бесконечные
плоты, и желтое дно просвечивает сквозь воду..."
Но вот письмо дошло до цели. Сколько нужно девушке времени, чтобы
написать ответ? Скажем, неделю. Но, обманывая себя, я уже через день вышел
навстречу почте. Ведь Милли могла ответить телеграммой.
Через неделю флажок двинулся обратно. Он пересек средний Запад, миновал
дымное Чикаго, прерии и горы, спустился к Золотым Воротам, пересел на
пароход...
С почти суеверным чувством я ждал почтальона в тот день, когда флажок
остановился в Пальмтауне, и как же я был зол, когда мне вручили конверт,
на котором вразброд лепились кособокие буквы, написанные рукой тети Берты.
Я ждал, постепенно теряя надежду, утешая себя, придумывая причины
задержки.
Я ругал себя за сдержанный, почти официальный тон. Милли получила такое
письмо, на которое можно ответить и через полгода. Я написал вторично,
испортив пять черновиков, потом решил не посылать письма, пропустил
пароход, а через день послал авиапочтой. Снова истекли сроки - и
добавочные и самые последние. Ответ не пришел. И я понял, что вчерашний
день не воротишь, что разбитое сердце не склеивается, что гордость есть не
у меня одного и не я один умею забывать...
В тот день, когда я окончательно решил забыть о Милли навсегда,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг