забастовку протеста. В левой печати появилась статья: "Чем занимается
концессия на Пальмовых островах?"
Статью подписал какой-то Вилкинс, возможно, кочегар с "Уиллелы". Из
всей нашей группы только он и Джо поехали в Штаты. Они не захотели искать
счастья на чужбине.
- В трудные дни нужно держаться ближе к дому, - сказал Вилкинс.
Я дал Джо письмо для Милли, просил передать, по возможности, лично. Мне
очень не хотелось, чтобы Чилл раньше времени узнал, где я нахожусь.
Я написал Милли, что ей опять придется ждать долгие годы, прежде чем мы
увидимся, что я не знаю, чем я буду жить, где и когда найду работу, что я
обрекаю ее на трудную жизнь, но грозная опасность войны - слишком большая
цена за маленькое семейное счастье инженера Джонсона.
Письмо ушло, и я очень долго не получал ответа. Очень долго. И я уже
начал отчаиваться. Мне приходили на память многочисленные рассказы
безработных о молодых женах, которые оставили своих обедневших,
разорившихся или попавших под суд мужей.
"Милли не такая", - говорил я себе. Но, с другой стороны, жизнь еще не
испытала ее. Милли всегда жила в довольстве, не знала лишений. Имею ли я
право звать ее за собой в изгнание, обрекать на нищету?
Но вот однажды (кажется, я писал в этот день девятую главу про
катастрофу на "Уиллеле", а может быть, десятую - о приезде Милли) в мою
дверь постучала хозяйка и крикнула: "К вам гости". Я открыл дверь и увидел
две пары розовых щек и две пары широко раскрытых серых глаз - Милли и
бэби... Я оторопел...
не знал, что сказать. Так и стоял молча с открытым ртом.
- Кажется, папа не рад нам, - улыбнулась Милли. - А мы так спешили к
нему.
Пойди вниз, Аллэн, там Лу сидит на чемодане.
А через несколько минут, освоившись, Милли уже распределяла вещи по
углам, оживленно рассказывая:
- У нас был твой приятель Фредди, говорил всякие ужасы про тебя, что ты
связался с бандитами, что-то украл и сбежал. Но я не поверила ни на грош.
А потом приехал этот милый Джо, привез твое письмо и все объяснил. Папа
ужасно возмущался. Он даже хотел тебе послать анкету с советами. Говорил,
что у тебя маниакальное отвращение к оружию на почве ранения. Как он
выразился, "в тебе пробудилось инстинктивное стремление беззащитного
травоядного к вечному миру и вегетарианству". Я давно подозревала, что
папа пишет вредные глупости, но думала: может быть, я не способна понять
его, а тут я очень хорошо разобралась. Травоядные инстинкты и бифштексы
здесь ни при чем. Одно дело - убивать быков, а другое - людей. Я думаю,
все женщины и все дети не любят бомб. И я и маленький Аллэн - тоже. Вот мы
и приехали к нашему папе сказать ему, что он прав.
Начиная с этого дня мы работали вместе. Милли писала под диктовку и
часто, даже не спрашивая меня, кое-что переделывала по-своему. А если я
пытался протестовать, Милли возражала с возмущением: "Ты не спорь, Аллэн,
я делаю лучше. Я ничего не понимаю в технике, но здесь литература. Это по
моей специальности. Твоя книга должна быть очень убедительной, чтобы люди
поняли, задумались, взволновались. А у тебя эта фраза не вышла - она
скучная, казенная. Не так надо писать. Другими словами, гневными. Ты же
обвиняешь убийцу, ты прокурор, а читатели присяжные. Они прочтут твою
книгу и вынесут приговор мистеру Чиллу".
Литература для меня чужое дело. Я предпочитаю работать, а не описывать
работу. Подбирать выражения, связывать их, украшать сравнениями, - не могу
сказать, чтобы меня увлекало это вышивание словами. Для меня интерес был в
другом. Последние годы я был слишком занят, чтобы всерьез задуматься над
жизнью. Теперь я просматривал свои дела и подводил итоги.
Думаю, каждому человеку полезно остановиться в середине жизни и
спросить себя - не обязательно записывая: "Что я успел? То ли я делаю? И
что могу еще успеть?"
Вот мое прошлое. Я смотрю на него вторично, уже иными глазами. Была у
меня мечта о ледяных стройках, о новых фермах, отвоеванных у морского дна.
Я поделился этой мечтой с Чиллом. Был он моим другом? Нет, я возмущался им
и презирал его. Но в руках у Чилла были сила, деньги, и я надеялся, что
эта сила будет служить хорошему делу. Фредди разоблачил мираж. Сила шла
своей дорогой. Не она служила мне, а я служил ей. Я возмутился, отказался
работать на войну, я захотел остановить поджигателя. Правда, один я бы не
сделал ничего, но мне не пришлось искать долго союзников. Противники войны
есть везде. Они нашлись и на "Уиллеле". Я выбросил за борт свой труд и сам
оказался за бортом. Труд был уничтожен, мечта зачеркнута, место в жизни
потеряно. Где же мое место теперь? Я не видел выхода, терялся, отчаивался.
Простой кочегар Вилкинс сказал мне: "Вы должны написать правду. Это ваш
долг".
И вот я пишу книгу. Но место еще не найдено. Книга - мой долг. Но это
только отсрочка решения. Передо мной тот же вопрос: "А что же дальше?"
Нужно бороться за ледяную плотину. Но где, с кем, как?
Перед отъездом Вилкинс познакомил меня со своими канадскими друзьями, и
эти люди помогли выпустить мою книгу в прогрессивном издательстве. Книга
вышла очень маленьким тиражом и на плохой бумаге, потому что издательство
было небогатым и вдобавок правительство разоряло его штрафами. Но все-таки
она вышла в свет, и я с волнением ожидал откликов, хотя бы маленькой
заметки.
И отклики вскоре появились.
Знаменитый французский писатель Эмиль Золя давал начинающим авторам два
совета: во-первых, невзирая ни на что, ежедневно с утра работать несколько
часов, во-вторых, перед завтраком натощак глотать живую жабу, чтобы
привыкнуть к мерзкой клевете бульварных газет.
Я не принял этой предосторожности и в первые дни был оглушен потоком
клеветы: реакционные газеты обрушили на меня все ругательные слова, какие
существуют в английском языке. Были напечатаны "подлинные" документы,
доказывающие, что я соблазнитель, карманный жулик, международный шпион и
скупщик краденого. Я узнал, что я всю жизнь провел в тюрьме Синг-Синг за
отравление своей матери и сочинил книгу, сидя в камере. Кроме того, я
узнал, что я родом японец и получил 10 тысяч долларов за то, чтобы
оклеветать Чилла. К этому был приложен снимок расписки на японском языке.
Проверить ее я не смог, потому что не знаю ни одного японского иероглифа.
Потом появилась фотография, где я был снят в обнимку с двумя неграми на
фоне Кремлевской стены, и еще одна, где мне вручали пачку денег какие-то
люди в чужой военной форме. В заключение сообщалось, что я убил свою жену,
дочь уважаемого психиатра Мистейка, и в настоящее время арестован.
Здесь приводилось мое изображение в тюремном халате анфас и в профиль с
соответствующим номером, а также отпечатки пальцев. Фотография была моя, и
как ее сделали, я не знаю, но отпечатки не мои. Я сличал их целых два часа
и ручаюсь, что они не похожи.
И я понял, что книга моя очень неприятна Чиллу, что она мешает ему
творить черные дела, что она помогла твердым и честным людям, о которых я
читал между строк в газетных полосах, переполненных ложью и грязью.
"Изгнать красных смутьянов с заводов Чилла!" - надрывались газетчики
("Вот как, - думал я, - значит, рабочие Чилла не очень довольны
хозяином"). "Кто смеет запретить Чиллу укреплять нашу мощь?" - кричала
другая газета ("Значит, кто-то выступает за запрещение морозной бомбы!" -
догадывался я).
"Ни один честный американец не подпишет грязную листовку античилловцев!"
("Стало быть, есть такая листовка и идет сбор подписей!")
"Античилловские бумажонки не проникнут в Кентукки!" ("А в другие штаты они
уже проникли?")
Если верить газетам, вся Америка была готова вступиться за честь
бескорыстного предпринимателя Чилла... И вдруг в конгрессе выступил некий
сенатор с запросом о морозных бомбах. Он спросил: почему американцам
дозволено производить важное оружие за пределами страны и продавать его за
границу без разрешения правительства. Это был тот самый сенатор, похожий
на доброго дядюшку, который свел Чилла с иностранным генералом. И если
этот хитрец и демагог выступил с таким запросом, видимо, не стоило верить
газетам. Америка действительно возмущалась, но не противниками Чилла.
Через несколько дней после этого сообщения в моей тесной комнатушке
появился гость. Он приехал, когда меня не было дома, а вернувшись, я
застал маленького Аллэна у него на коленях. Малютка смело исследовал
незнакомое лицо, тыча ручонками в ноздреватый нос и рыжие брови.
- А Джо говорит, что маленький - весь в меня и на тебя не похож ни
капельки, - с торжеством объявила Милли.
- Конечно, не похож, - подтвердил Джо. - Я разговариваю с ним целый час
и не слышал ни одного слова о плотинах.
Мы сели рядом у стола, закурили. Джо сказал:
- Вилкинс прислал тебе письмо. Впрочем, я могу на словах передать то же
самое. Пора тебе вернуться в Штаты, Аллэн, показаться перед людьми. Книга
написана, издана, прочитана. Ее надо подкрепить живым словом.
Глаза у Милли округлились. Она с жаром начала возражать:
- Джо, по-моему, Аллэну опасно сейчас возвращаться. Могут быть всякие
провокации. Мы каждый день получаем десяток анонимных писем. Аллэна грозят
застрелить, взорвать, разрезать на мелкие кусочки и изжарить. Я просто
боюсь, Джо. По-моему, Аллэн так много сделал, вы должны его беречь.
- Что его беречь? Аллэн - взрослый человек. Он сам должен беречь вот
таких, - Джо показал на маленького Аллэна. - Конечно, все может быть. У
нас страна "неограниченной свободы", у нас любая шайка свободно может
повесить на заборе первого попавшегося негра. Но мистер Джонсон - не
цветной, не думаю, чтобы его посмели тронуть. Неприятности, конечно,
будут. Но что же делать?
Правда никому не достается даром. Разве Аллэн боится синяков?
Я заколебался.
- Не знаю, что ответить, Джо. В Штатах меня встретят не букетами.
Боюсь, что мне пришьют какое-нибудь обвинение в антиамериканской
деятельности, и я надолго выйду из строя. А у меня незаконченное дело -
ледяная плотина.
Думаю, что здесь, в Канаде, где так много морозов и льдов, я сумею в
конце концов построить небольшую плотину, без морозных бомб, хотя бы с
помощью зимнего холода. Хочу, чтобы на земном шаре была хотя бы одна
ледяная плотина, чтобы в учебниках писали "был такой опыт", чтобы идея не
затерялась...
Джо порылся в кармане и вытащил помятую газету.
- Кстати, о плотине. Вилкинс велел тебе передать...
Я расправил газету. Это был прогрессивный еженедельник, выходящий
небольшим тиражом. В канадских библиотеках он не попадался мне ни разу. И
я прочел заметку, обведенную синими чернилами.
НОВАЯ ПЛОТИНА В РОССИИ
Этой весной закончено сооружение новой плотины в Сибири на реке Северной.
Плотина длиной около 6 километров построена из чистого льда в течение
одной зимы за счет сибирских морозов. К весне оставался узкий проход
шириной около 200 метров. Этот проход был заморожен за несколько минут с
помощью новых аппаратов системы инженера Косачева. Руководитель
строительства профессор Чернов считает, что ледяные плотины будут полезны
при строительстве многих гидростанций и оросительных систем.
Вот и все, что было там сказано: построена плотина, строил ее Чернов. Я
отложил газету со смешанным чувством удовлетворения и ревнивой обиды.
Много лет назад я испытал подобное чувство, когда узнал, что девушка,
которую я любил в ранней юности, вышла замуж. Итак, моя любимая идея
осуществлена - это радостно слышать. Но воплотилась она все-таки в далекой
России - не на реке Святого Патрика. Русские сделали то, о чем я мечтал, о
чем я мог только мечтать, потому что строить мне не дали. Не дали
работать, связали руки, отобрали проект, изуродовали его, исказили, мирную
идею превратили в оружие и упрятали в арсенал.
По нашим законам нельзя изувечить человека. За это судят и тяжело
наказывают. Но много ли лучше изувечить идею, отнять у человека его труд,
свести к нулю несколько лет жизни? В сущности, Чилл ограбил нашу страну. У
русских есть плотина, а у нас - нет. А те аппараты, которыми они
замораживали реку, вероятно, не хуже моего "электромороза". И тоже могли
бы, если понадобилось бы, засыпать снегом коралловый остров.
- Пожалуй, все-таки надо ехать, - сказал я Милли, передавая ей замену.
- Видимо, в чужих странах обойдутся без меня. Будем воевать за
американские плотины.
Милли тяжело вздохнула.
- Трудно быть честной женой честного человека, - сказала она. - Когда
мы уезжаем - сегодня вечером или завтра?
В этот день для меня закончился период размышлений. Я понял
окончательно:
чтобы строить, чтобы мирно трудиться, прежде всего нужно обеспечить
мир. Мой путь - со сторонниками мира.
На этом заканчивается рукопись Аллэна Джонсона.
Эпилог Администрация заводов Чилла категорически запретила устраивать
собрание рабочих на заводской территории. Лучший зал города оказался занят
именно в это воскресенье. Заняты были и другие помещения. Рабочие
обратились к владельцу прогорающего, почти пустующего театра. Неудачливый
предприниматель на радостях запросил тройную цену, но поздно ночью,
накануне митинга, он позвонил по телефону и сообщил, что помещение занято.
Дело в том, что у себя на столе он нашел анонимное письмо. Ему грозили
сжечь театр, если там состоится митинг.
Решено было устроить митинг под открытым небом в загородном парке.
Демократические власти города не препятствовали прогрессивной
организации.
Только неожиданно накануне митинга была закрыта на ремонт трамвайная
линия, ведущая к парку, да заперты были ворота и на них висел неизвестно
кем написанный плакат, извещающий об отмене митинга.
Вторые ворота - боковые - охранялись усиленным нарядом полиции "во
избежание беспорядка". Кроме того, здесь дежурили штатские молодцы с
фотоаппаратами.
Они снимали каждого, кто хотел проникнуть в парк.
Но все это напугало лишь десяток-другой неустойчивых. Когда на дороге
из города показались колонны рабочих, где шли не десятки, а тысячи,
полисмены молча отошли от ворот, а сыщики благоразумно спрятали
фотоаппараты, и один из них сказал другому:
- Пойдем-ка отсюда. Пожалуй, разумнее фотографировать оставшихся дома.
Так мы быстрее управимся...
Погода выпала неудачная. С утра моросил дождь, пропитывая влагой
опавшую листву. Мокрые деревья понуро горбились под серо-коричневым небом.
Ветер кружил золотые и багровые листья. Падая, они прилипали к зонтикам и
плащам.
В парке было сыро, холодно, но толпы народа терпеливо стояли на мокром
лугу, ожидая, когда начнется митинг.
Наконец на крышу автомобиля, заменявшего трибуну, взобрался высокий
плечистый человек с непокрытой головой. Это и был Аллэн Джонсон - автор
книги о морозных бомбах Чилла.
Едва только он появился, со всех сторон раздались крики:
- Долой с трибуны!
- Заткните рот Джонсону! Он продался красным!
- У нас на юге таких линчуют!
- Вымазать дегтем и вывалять в перьях!
Кто их знает, откуда они взялись, эти молодцы в рабочих комбинезонах,
но с холеными руками карточных игроков? Во всех концах луга они вертели
трещотки, кричали, свистели, мяукали...
Неподалеку от автомобиля двое дюжих парней посадили третьего к себе на
плечи. Очутившись наверху, он выхватил рупор.
- Слушайте все! Меня зовут Гарри Джонсон. К стыду своему, я должен
признаться, что этот Джонсон на трибуне - мой двоюродный брат. Я должен
предупредить вас - не верьте ему. Он никогда не работал у Чилла, и вообще
он не инженер. Его выгнали из колледжа за кражу пальто. А потом он удрал в
Россию и прожил там десять лет. Посмей сказать, что я лгу, Аллэн! Посмей
сказать, что ты не знаешь меня!
Наступила тишина, и тогда человек на трибуне негромко сказал:
- Отчего же, я узнал тебя, Гарри. Я вижу, ты все еще работаешь у
О'Хара...
Имя О'Хара было слишком хорошо известно рабочим Чилла.
- Ах, вот как! - заговорили в толпе. - Это молодцы О'Хара. Это те, что
стреляли в нас во время забастовки. Гоните их в шею!
- Полицию! - пискнул Гарри, проваливаясь в толпу. Во всех концах луга
вспыхнули короткие схватки. Помятые хулиганы бежали под защиту полисменов.
И тогда Аллэн начал свою речь, точнее не речь, а просто рассказ много
думавшего человека, накопившего немало горечи и ненависти и нерастраченной
любви к оставленному делу. Он рассказывал - обо всем, что было написано в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг