"Рояль, сыграй печальное! Траурный марш, пожалуйста!"
Я полагал, что мне ничего не стоит вообразить тоску. Воображать - моя
профессия. Допустим, я потерял деньги, крупную сумму. Впрочем, деньги -
дело наживное. Допустим, я потерял рукопись. Работал пять лет и потерял.
Но тоска почему-то не получается. Я представляю себе, как я сижу, обхватив
голову руками, и думаю, что мужества терять не надо. Остались черновики,
остались планы, образы, мысли. То, что сочинялось пять лет, за два года
может быть восстановлено. Словесные находки забудутся, ну и что ж? Те
находки я нашел, найду другие.
- Человек, ты опять тормозишь!
Нет, надо вообразить что-нибудь непоправимое. Что может быть непоправимее
смерти? Что может быть огорчительнее для меня лично?
Вот я умираю, лежу на больничной койке. Вокруг стираная белизна больницы,
кислый запах лекарств, пролитых на блюдечко. Изможденное лицо жены,
постно-меланхоличные физиономии прочих родственников, вымученные слова о
том, что я сегодня выгляжу гораздо лучше. Внуки, томясь, косятся на часы,
прикидывают, сколько еще надо высидеть для приличия, у сына лицо
озабоченное, притворяться ему не надо, забот свалится предостаточно:
паспорт сдавать, справку получать, венок заказывать, мамочку утешать,
поддерживать. Жена плачет искренне, со мной уходит ее самостоятельная
жизнь, уходит в прошлое, в воспоминания. Теперь она будет бабушкой при
внуках, придатком к семейству. За ней суровое лицо медсестры; сестра
недовольна, кажется, этот больной затеял умирать ночью, на дежурстве не
поспишь. О чем думаю я? Ни о чем. Я дышу, вкладывая усилия в дыхание, во
вдохи и выдохи. Что-то клокочет, царапает, давит, душит, но я дышу, уповая
(единственная мысль), что потом будет легче. - Человек, ты мне не
помогаешь ничуть.
Да, верно, тоски я не ощущаю. Подавляет профессионализм - я занят
подыскиванием слов. Оказывается, не то у меня воображение: нужно
артистическое вживание в образ, а я воображаю, как неприятное выглядит,
какие слова подобрать для описания. Гилик говорит:
- Слабовата фантазия у этих хилых фантастов. Я бы надеялся больше на
физические действия. Если дать по шее как следует, он огорчится сильнее.
И эти инквизиторы всерьез начинают рассуждать, какую боль мне надо
причинить, чтобы пронять до глубины гипоталамуса. Достаточно ли пощечины?
Или содрать кожу? Или лучше обжечь? И какого размера ожог даст необходимый
эффект?
А я соглашаюсь на мучительство. Сажусь в кресло пыток и отдаю им свою
левую руку, как Муций Сцевола. Скорее как христианский мученик, всходящий
на костер во имя второй, загробной жизни. Я же надеюсь получить вторую
молодость, подлинную, полнокровную, и употреблю ее со смыслом. Говорят:
"Если б молодость знала, если б старость могла". Я уже знаю, чего хочу, а
кроме того, смогу.
Дикая боль. Это Гилик прижег меня раскаленными щипцами. Раскалил и прижег,
как заправский чертенок в аду.
Фух! Отдуваясь, отираю пот со лба. Дую на ожог.
- Что же ты улыбаешься, Человек?
- Извини, Проф, я подумал, что самое скверное позади. И за это предстоит
приятная молодость. И еще я думал, как я на Земле начну омолаживать.
Сколько радости будет! Как я жене скажу: "Ну, как, матушка, хочешь быть
восемнадцатилетней?"
- Ису 124/Б, ты получил нужный эффект?
- Кратковременный и непрочный, - отвечает Тетеас.
- Без членовредительства не обойтись, - говорит кровожадный Гилик. -
Давайте руку отрубим или вырвем глаз.
Проф предпочитает вернуться к моральным несчастьям.
- Ну, вообрази что-нибудь очень скверное. Человек. Представь себе, что
наши опыты провалились, надежда на молодость лопнула.
Я сказал, что они смертельно надоели мне со своими опытами, я готов обжечь
руку вторично, лишь бы они отвязались от меня раз и навсегда.
А потом пришел тот страшный день, 23 марта по нашему земному календарю.
Они явились ко мне раньше обычного - Гилик и Проф со всеми своими
помощниками - естественными и искусственными. На лицах у естественных я
уловил выражение старательного сочувствия. У ису, само собой разумеется,
выражения не было, на их физиономиях нет лицевых мускулов. Проф начал
какой-то туманный разговор о некоторых обстоятельствах, которые бывают
сильнее нас, и о том, что каждый исследователь должен ограничить себя,
чтобы результаты, хотя бы и не окончательные, наступили своевременно, что
я, наверное, наметил себе срок пребывания в Шаровом и надо бы привести
планы в соответствие с этим сроком...
- К чему вы клоните? - спросил я, - Не выходит с молодостью? Так и
скажите. Ну и не будем тратить время. И тут влез этот чертенок
Гилик-переводчик.
- Не тяните. Проф. Человек - взрослый человек, он умеет переносить удары.
Суть не в опытах. Человек. Суть в том, что налажена связь с твоей Землей.
Получены известия. Плохие. У вас там атомная война.
- А Москва? А мои?
- Сам понимаешь... Кратер...
Все перегорело. Зачем тогда жить?
- Ты, Человек, не торопись с решением, - сказал Проф. - Ты подумай, как
тебе действовать. Если хочешь, оставайся с нами, если хочешь, вернешься
позже, когда твои соземляне образумятся.
- Нет.
Ни минуты нельзя было терять, ни секунды.
- Давайте составим радиограмму в Главный Звездный Совет. Пусть мне дадут
энергию, самую грозную, которой у вас режут пространство и гасят звезды. Я
наше Солнце погашу на время. Только потрясением можно остановить войну
сразу. Пишите!
И в ответ услышал глуховато-гнусавое:
- Спасибо, есть нужный эффект. Можно снимать напряжение. Скажите ему, что
это был опыт гореобразования.
...Как я бушевал! Гилика я выкинул за окно, живое существо разбилось бы
насмерть на его месте. Профа загнал под кровать, он у меня там икал от
страха. Я бился головой об стенку, очень уж мне хотелось, чтобы стало
муторно этой спирохете, засевшей в моем мозгу. Только одно меня утешало:
как хорошо, что все это вранье!
Итак, Тетеас получил нужный эффект. Издевательский опыт подтвердил его
гипотезу. Действительно, токи сильных огорчений разрушали близлежащие
клетки и нервную проводку, а частности ту, которая управляла работой
гипофиза. Задача состояла в том, чтобы восстановить мертвые клетки. Тетеас
составил проект капитального ремонта, там была и пересадка нейронов и
замена аксонов проводами. Но думаю, что подробности не представляют
интереса, у каждого человека все это устроено по-своему. Проект обсуждался
довольно долго. Наконец Тетеас получил "добро" и приступил к манипуляциям.
Признаюсь, я был несколько огорчен даже, когда, проснувшись на следующий
день, по-прежнему увидел в зеркале седые виски и морщины. Умом-то я
понимал, что волшебного превращения быть не может, но очень уж хотелось
уловить явные приметы обновления. И в первые дни я подходил к зеркалу
ежечасно, вглядывался, отходил разочарованный. Потом отвлекся, забыл,
перестал следить... а приметы появились.
Омоложение шло, как и старение, медленно, вкрадчиво, но в обратном
направлении. Старея, я терял, сейчас - приобретал утерянное. Год назад,
пройдя десять километров, лежал в изнеможении, а сейчас и двадцать -
пустяки. Месяц назад проработал лишний час, лег не вовремя, голова болит
поутру. А тут ночь просидел, сунул лицо под кран, и начинай сначала.
Заблудился в горах, попал под дождь, промок до нитки, шел и думал: "Ах,
как бы не слечь, ванна, горчичники, в постель поскорее!" Но повстречался
Проф, что-то мы обсудили, не договорились, заспорили. Пока спорили, одежда
обсохла. Хватился: а как же ванна, горчичники? Обошлось.
Потом стал замечать: хожу иначе, Если думаю о дороге - выбираю путь
покороче, поровнее. Если не контролирую себя, прыгаю через канавы с
разбега. Зачем? Просто так, от избытка сил.
И еще (пусть жена меня извинит) - женщины в голове. Не местные, конечно: у
чгедегдинок хоботок вместо носа. Но о возвращении на Землю начал я думать
иначе. Прежде представлял себе одно: зал заседаний Академии, я на кафедре,
в руках у меня указка, напряженное внимание в зале, шепот удивления, А
сейчас начинаю с иного: улица Горького, зной, разгоряченная толпа, горячий
асфальт утыкан следами каблучков и плывут-плывут навстречу купола причесок
- соломенные, шатеновые, русые, черные, огненные или пепельные,
выкрашенные под седину. Дробно стучат туфельки, дыхание колышет блузки,
мелькают розовые коленки под короткими юбками. Днем-то я прогонял эти
видения, но они возвращались во сне.
И вернулось то, что казалось мне главным, - утерянное ощущение
перспективы. Все успею, все сумею, не сегодня, так завтра или через десять
лет. И даже имеет смысл отложить, потому что завтра я буду лучше: опытнее
и умнее.
- Тетеас, вылезай из меня! - кричал я своему целителю. - Хочу
поблагодарить тебя, дорогой мой цельносварной лейб-ангел. Посидим за
штепселем и кружкой, вспомним мои переживания и твои приключения. Вылезай,
мегатация подготовлена.
Мегатация - это увеличение, противоположность миллитации, надеюсь, вы
догадались? Выполнив свою задачу, микрохирург должен был укрупниться и в
дальнейшем работать со своими собратьями нормального размера в
лабораториях.
Но Тетеас не спешит к праздничному столу:
- Подчистить надо, - твердит он - Проверить. Я не уйду, пока тут останется
хотя бы одна пылинка. Организм требует стерильной чистоты.
И даже обижался:
- Почему ты гонишь меня? Я тебе надоел, наскучил?
- Нет, я бесконечно благодарен тебе, я думаю, что ты заслужил отдых и
награду.
- Тогда почитай мне в награду главу из Книги обо Всем.
Я читал. Тетеас слушал и восхищался. К сожалению, его восторги нельзя было
принимать всерьез. Ведь он был запрограммирован на восхищение.
Покончив с ремонтом в мозгу, Тетеас теперь инспектировал все тело,
устраняя мельчайшие неисправности. Ом отрегулировал рецепторы давления,
срезал бугорки на клапанах сердца; у меня действительно исчезла одышка, к
которой я уже привык. Побывал во рту, запломбировал один зуб,
продезинфицировал миндалины, выгреб какую-то дрянь из аппендикса. Право,
мне благодарить следовало бы, а я ворчал. Но очень уж бесцеремонно
распоряжался в моем организме Тетеас. Поистине, как та рачительная тетя
Ася, глубоко уверенная в том, что порядок на столе важнее работы за столом.
- Сегодня ешь поменьше и ложись сразу после обеда, - командовал Тетеас. -
Буду накладывать шов, потом полежишь недельку.
- Но я обещал прилетать на планету Кинми.
- Кинниане подождут. Если шов разойдется, никуда не полетишь.
Все это умиляло и раздражало. Хотелось все же быть хозяином самому себе,
выписаться из больных раз и навсегда.
Однажды я так и сказал прямо:
- Тетеас, кончай с мелкими доделочками. Главное ты совершил, дал организму
молодость, теперь хозяин справится сам.
На мое несчастье Гилик слышал это заявление. И какую отповедь я получил!
Давно уже мой гид не был так речист и зол.
- Хозяин! - вскричал он. - Это кто хозяин? До чего же бездонно
самообольщение человеческое! Да вспомни всю историю твоего лечения. Ты не
хотел стареть, но не мог приказать себе не стареть. Ты не хотел седеть, но
волосы твои выцветали, потому что фагоциты - стражи твоего же тела
пожирали черный пигмент. И ты не мог приказать своим кровеохранникам
оставить твои же волосы в покое. И не мог приказать им допустить в
организм лекаря-целителя, они на него напали, пытались сгноить и
вытолкнуть. И если по легкомыслию ты потеряешь руку, ногу или почку и
доктора попробуют прирастить тебе чужую, твой упрямый организм будет
отторгать и рассасывать чужую почку, потоку что она чужая, умрет, а помощи
извне не примет. Ты считаешь себя хозяином тела? А разве можешь ты
выпрямить свой горбатый нос, сделать карие глаза голубыми, прибавить себе
хотя бы пять сантиметров роста? Поздно. А в юности ты мог остановиться,
прекратить рост по желанию? И еще раньше, когда ты был зародышем, твоя
родительница могла выпрямить тебе нос или сменить цвет глаз? Ты, кажется,
говорил, что она мечтала о девочке? Мечтала об одном, вырастила другое. И
разве нет у вас на Земле женщин, которые не хотят вообще детей, не хотят,
но растят в себе; люди прорастают, словно картошка. Какие вы хозяева?
Автоматы!
И пошло с того дня:
- О всезнающий, скажи, какие запасы пищи в твоей печени? Владыка тела
своего, прикажи своему горлу не кашлять!
Даже Тетеас однажды вступился за меня:
- Что толку надоедать Человеку? Упражняешься в словосочетаниях.
Гилик сказал важно:
- Я за истину, неприкрашенную и математически точную. Эти заносчивые есу
воображают себя высшим достижением материи, а на самом деле они -
конгломерат ошибок природы, ее бездумной инерции, вчерашний день развития.
- Опять словосочетания. Ты лучше придумай, как помочь.
- Я помогаю установить истину. Пусть Человек поймет, что он вчерашний день
развития. А помочь вчерашнему нельзя. Вчера кончилось вчера.
Но Тетеас, этот старательный волосок, блуждающий между моих клеток,
придумал, представьте себе.
- Я понял, а чем твоя беда. Человек, - сказал он мне несколько дней
спустя. - Твоя беда в многовластии. У твоего тела много хозяев и не все
они подчиняются уму.
- Что ты имеешь в виду? Желудок, сердце?
- Ни то ни другое. У тебя пять систем управления, я их перечислю. Самая
древняя - генетическая, наследственный проект тела. Вторая система - кровь
с эндокринными железами - ведает этапами развития, ростом, зрелостью, а
также временными режимами. Система третья - нервы - командует
автоматическими движениями и органами. Четвертая - эмоциональная, в ее
распоряжении опыт, привычки, чувства; гнев, радость, горе. И ум твой,
сознание - только пятая из систем, самая разумная, самая новая, созданная
для общения с внешним миром и не очень вникающая в дела внутренние.
- То есть ты хочешь подчинить сознанию чувства?
- Не только чувства, но и органы, кровь и гены, температуру, давление,
борьбу с болезнями, рост, внешность. Чтобы ты мог сказать: "Хочу, чтобы
нос был поменьше", - и нос укоротится. "Хочу, чтобы у меня были жабры", -
будешь дышать под водой, как рыба. Вот когда ты поистине станешь хозяином
своего тела, тогда я и покину тебя со спокойной совестью.
- Но это значит никогда, - воскликнул я. - Жабры вырастить! Сказка!
- Почему сказка? Жабры состоят из обычных клеток, примерно таких, как в
легких, и из кровеносных сосудов. И ты сам говорил, что у человеческого
зародыша есть зачатки жабр. Значит, организм матери мог вырастить жабры.
Не вырастил, потому что программа была иная и никакой возможности
вмешаться. Не связаны гены с сознанием матери. Не было связи, только и
всего. Вот я и хочу наладить подобную связь в твоем теле.
"Бред!" - подумал я. Но заманчивый бред, между прочим. Последующие дни я
провел в тяжких спорах. Не с Тетеасом, миниатюрным прожектером, с самим
собой. Во мне самом спорили трезвый скептик Не Может Быть и
энтузиаст-мечтатель Очень Хочется.
- Не может быть такого, - говорил Не Может Быть. - Черты лица зависят от
собственного желания? Ненаучная фантастика. Нельзя переделать свое лицо,
каждый знает.
- Да, но... - возражал Очень Хочется, - но и в космосе летать нельзя было.
А внешность почему нельзя менять по собственному желанию? Тетеас говорит:
"Потому что нет связи между волей и клетками". Ну а если наладить связь?
- Ничего не выйдет хорошего, - твердил скептик Не Может Быть. - Если бы
связь была полезна телу, природа проложила бы ее. Мало ли что кому
взбредет в голову: кому захочется три глаза, кому четыре уха. И хорошо,
что нет возможности лепить по своему капризу нежизнеспособных уродов.
Нельзя давать скальпель в руки несмышленышу.
- Да, но, возможно, природа не успела дать скальпель, - отстаивал мечту
Очень Хочется, - Разум - полезный инструмент, но он изобретен всего лишь
миллион лет назад. Еще не распространил свою власть на глубины тела.
- Необъятного не обнимешь, - упорствовал скептик. - В теле сто триллионов
клеточек, в мозгу - всего лишь пятнадцать миллиардов, сознанию отведено
миллиардов пять. Как может разум уследить за каждым лейкоцитом, за каждой
растущей клеткой, за каждой белковой молекулой в клетке?
- А Разум и не должен следить, не должен распоряжаться каждой клеткой.
Разве командующий фронтом дает приказ каждому солдату в отдельности? Он
определяет общую задачу, а генералы, офицеры и сержанты конкретизируют,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг