поскольку сам был свидетелем.
Мы пришли, а змей приполз в лабораторию, где стоял емкий посеребренный
шкаф, весь опутанный проводами и шлангами, с небольшим ящичком на боку,
Это сооружение напоминало будку с милицейским телефоном снаружи. Змей
заполз в большой шкаф, встал на хвост, свернул кольца и застыл в своей
любимой позе. "Надеемся на тебя, ису", - сказал Проф. Змей повернул ко мне
свою головку и сказал: "Человек, будь спокоен. Начинай Книгу обо Всем".
Проф захлопнул дверцу шкафа, что-то загудело, заныло, зашипело и
засвистело внутри, со звоном открылась дверца маленького ящичка, и змей
оказался там, но не обычный, вчерашний, а совсем маленький, словно изящная
металлическая статуэтка. И, глянув на меня глазами-бусинками, он вдруг
пискнул тонюсеньким голоском:
- Селовек, будь спокоен. Насинай обо Всем.
Проф спросил:
- Ису-врач, помнишь ли ты маршрут? Ису-врач, помнишь ли ты задачу?
- Задася - излецить от старости Сеповека. Для этого я обследую...
Такие вопросы задавались, чтобы проверить, не утерялись ли какие-нибудь
качества при миллитации, не ускользнуло ли что-нибудь из памяти вместе с
выброшенными 999 атомами? Но копия отвечала безукоризненно. Как мне
объяснили, обычно машины безболезненно выдерживают уменьшение в тысячи,
миллионы и миллиарды раз, поскольку их кристаллы и транзисторы состоят из
однородных атомов. Другое дело мы, живые существа, естественные - есу.
Наши белки и нуклеины невероятно сложны и своеобразны, нередко один атом
играет в них важную роль, например, атом железа в крови. И эти важные
атомы могут потеряться при первой же миллитации. Так что метод "эхкхоркдх"
для нас не годится, для живых существ применяют совсем другой, недавно
открытый способ "шаркхра".
Задав еще несколько вопросов, члены комиссии подставили змею белую
тарелку. Он проворно скользнул на нее, улегся, блестящим браслетом и
пискнул в последний раз: "Надейся, Селовек". Тарелку внесли в большой
шкаф, откуда давно уже были отсосаны 99,9% атомов, вновь закрыли
посеребренную дверь, опять загудело, заныло, засвистало; звякнув,
открылась дверка малого ящичка. На полочке там стояло кукольное блюдечко с
металлическим колечком, И колечко то подняло булавочную головочку, что-то
просвистело. Приблизив ухо, я уловил: "...дейся".
Помощники Профа, три есу и три ису, поспешно приставили к ушам усилители.
- Ису-врач, помнишь ли ты маршрут?
- Ису-врач, помнишь ли ты задачу?
И, к удивлению, это металлическое колечко свистело что-то разумное и
членораздельное.
Белое блюдечко ставят на золотистую тарелку. Гудит, шипит, звенит.
После третьей миллитации я с трудом разглядел волосок на белом кружочке,
подобном лепестку жасмина. Голос уже не был слышен, перешел в
ультразвуковой диапазон. Проф не спрашивал, экзамен вели специальные ису
со слоноподобными ультразвуковыми ушами. А волосок на лепестке отвечал,
как разумное существо, - о гипоталамусе и гипофизе.
Четвертая миллитация - последняя. Мой доктор уже не виден. Я знаю, что он
находится на той белой точке, что лежит на золотой монетке, что лежит на
голубом блюдце, поставленном на синюю тарелку. Знаю, но как ни таращу
глаза, ничего не могу разглядеть. Теперь и ушастые ису ничего не слышат.
Разговор ведется по радио. Вместе с приемником включена и телевизионная
передача. Иконоскопами в ней служат глаза змея, его оком мы смотрим на
микромир, как бы сквозь микроскоп с увеличением в 10 тысяч раз. И в мире
этом все не по-нашему. Там дуют ураганные ветры, которые гонят по воздуху
целые глыбы и скалы. Некоторые из них ложатся рядом со змеем, одна катится
по его тепу. Но он выбирается из-под нее, не поцарапавшись. В мире малых
величин иные соотношения между размерами, тяжестью и прочностью.
А глыбы те - обыкновенная пыль. Угловатые черно-серые, с плоскими гранями
- пылинки металла. Желто-серые со стеклянным блеском - песчинки, бурые
плоские - чешуйки глины, лохматые коричневые и красные канаты - шерстинки
моей рубашки. Идеально-ровные бурые шары - капельки масла, шары прозрачные
- может быть, капли слюны. Да, вероятно, слюна, потому что в этих шарах
плавают прозрачные, как медузы, палочки, бусы и змейки - бактерии,
конечно. Рядом с кольцами змея они выглядят, как слизняки или гусеницы.
Пока я рассматривал все это с любопытством, шел экзамен, самый
продолжительный из всех. Комиссия настойчиво искала ошибки миллитации.
- Превосходно, энтропия приближается к нулю, - сказал, наконец, Проф. -
Действуй, ису.
И опять я услышал:
- Человек, надейся на меня...
- Счастливого пути, друг мой искусственный.
- Внимание, подаем шприц.
Тонкая игла коснулась цветных блюдечек. Как я ни старался, никакого
движения не смог уловить. А на экране отлично видно было, как к белому
блюду приблизилось нечто зазубренное и мозаичное, состоящее из плиток
разного оттенка от грязно-белого до угольно-черного. И когда срезанный
край этого зазубренного подошел вплотную, мы увидели мрачную трубу,
наподобие тоннеля метро. Так выглядела для микропутешественника игла
обыкновенного шприца. Скрежеща лопатками, скользящими на гладких
микрокристаллах, змей решительно двинулся в глубь тоннеля. Мигали вспышки,
озаряя экран и слепя нас. То ли змей не мог наладить свои прожекторы, то
ли выжигал что-то. Последнее предположение оказалось правильным.
- Не слишком хорошо прокипятили вы шприц, - послышался ворчливый голос. -
Здесь полно нечисти.
- Ису, продвигайся вперед. Будет еще обработкам ядом.
- Подождите, я тут наведу порядок.
- Ису, нельзя ждать до бесконечности. Все равно ток воздуха заносит
инфекцию. Человек справится с сотней-другой микробов.
- А я не уйду, пока не наведу порядок. Человеческий организм требует
стерильной чистоты.
Вспомнилось, что эту фразу я слышал на Земле в своем доме. От кого? От
тети Аси - семнадцатой по счету и самой старательной из семнадцати нянек
моего сына. Тетя Ася была помешана на чистоте, вылизывала дом до последней
пылинки. Во имя чистоты трижды в день выгоняли меня из кабинета и раза три
в неделю из дома. В комнате все блестело, на столе блестело, но
письменного стола не было у меня. Я ютился в читальнях со своими
черновиками.
- Ты, как тетя Ася, все сводишь к уборке. А дело когда?
- Тетеась, кончай, - подхватил Гилик.
Впоследствии это звукосочетание стало именем змея - Тетеас. Он не
обижался, даже гордился, что приобрел, помимо номера, собственное имя, как
живой человек. И звучало солидно: "Тетеас", нечто латинско-медицинское,
как тетанус, таламус, тонус.
Наконец он угомонился - Тетеас номер 124/Б/569 сказал, что готов к
инъекции. Начались обычные лабораторные манипуляции: шприц обожгли
ультрафиолетом, мне обожгли, а после этого смазали синюю жилку на сгибе
левого локтя, прицелились иглой... Укол.
- Я в вене. Все нормально, - доложил змей деловито.
- Ну вот, Человек, смотри, каков ты на самом деле. Изучай себя углубленно,
- добавил Гилик.
Честно говоря, я побаивался этого момента. К сожалению, я принадлежу к тем
людям, которые не выносят вида крови. Меня мутит даже в кино, если на
экране показывают хирургический киножурнал. Я заранее содрогался,
представляя, как зазубренный тоннель вонзится в мою плоть, будет рвать
кожу, Kaк хлынет ручьем кровь и все травмы появятся на экране с
тысячекратным увеличением.
Но я увидел нечто настолько несходное ни с человеком, ни с живым мясом, ни
с кровью, что никак я не мог отнести происходящее к самому себе. И в тот
момент, и позднее все время я воспринимал экраны и сообщения Тетеаса, как
историю приключений в некоем чуждом мире, ко мне не имеющем никакого
отношения. Никак не мог почувствовать, что этот странный мир и есть я.
Судите сами: Тетеас плыл в вязком, пронизанном какими-то нитями киселе,
наполненном бесчисленными лепешками, слегка вмятыми в середине,
темно-красными в свете прожекторов. Толкаясь, переворачиваясь, обгоняя
друг друга, все эти лепешки стремительно неслись по трубе, мозаичные стены
которой проявлялись на мгновение, когда сам змей натыкался на них. Изредка
среди лепешек появлялись полупрозрачные неопределенной формы амебоподобные
куски студня, не более одного на тысячу лепешек. И еще время от времени
мелькали тупоносые чурочки, отдельные бусы и цепочки бус. Так выглядела
моя кровь в глазах-микроскопах Тетеаса. На лепешки были похожи красные
шарики - неутомимые почтальоны крови, доставщики кислорода, уборщики
углекислоты. Амеб напоминали лейкоциты - строгая охрана больших и малых
дорог организма, гроза непрошенных гостей. А чурки, бусы и цепочки - это и
были непрошенные гости - бактерии, пробравшиеся в кровь.
Я пишу обо всем этом добрых полчаса, вы читаете около минуты, в
действительности прошло несколько секунд. Только-только отзвучал голос
Тетеаса: "Я в вене, все нормально"; одновременно я увидел суп с красными
лепешками, и тут же Тетеас доложил:
"Прошел сердце, нахожусь в легочной артерии". Еще две-три секунды, тюбинги
кровепровода приблизились вплотную, открылись трубы поуже, и змей нырнул в
одну из них. От этой трубы ответвлялись совсем узкие, как водопроводный
стояк. Красные шарики, напирая на впереди плывущих, с трудом втискивали их
в эти стояки. Самая форма их менялась, тарелки превращались в валики. И
Тетеас сунулся за одной из тарелок, но труба оказалась узкой для него, и,
прорвав стенки, он ввалился в пустой просторный мешок. Мне показалось,
будто что-то кольнуло под левой лопаткой.
- Черт возьми, доктор, вы порвали легкое своему пациенту. Как он будет
дышать теперь? - воскликнул Гилик.
Проф был смущен немножко.
- Конечно, не легкое, попортил стенку одной альвеолы. Капилляр был
недостаточно эластичен.
- Ну да, капилляр виноват.
- Вы уж извините, - продолжал Проф, обращаясь ко мне, - Некоторые
повреждения неизбежны. Мы же советовались с вами о маршруте, вы не
предложили ничего лучшего.
Да, мы не один день обсуждали маршрут проникновения в мой мозг. Прямой и
ближайший отвергли сразу - я вовсе не хотел, чтобы мне сверлили череп,
оставляли в нем дырочку, хотя бы и тоньше волоса. Ввести пилюли в нос? Но
тут Тетеас попадет в передние доли мозга - кто его знает, что он повредит
по пути к гипофизу. Я сам предложил привычную инъекцию в вену с маршрутом
самым длинным, но и самым безболезненным, по готовым дорогам организма -
венам и артериям. Недаром и на Земле важнейшие дороги называют
транспортными артериями.
Итак, намечен был такой путь: вена левой руки - сердце (правая половина) -
легочная артерия - легкое - легочная вена - сердце (левая половина) -
аорта - сонная артерия - мозг. И вот через минуту Тетеас в легком, и тут
же первая травма.
Мое легкое, точнее один из многочисленных пузырьков его, альвеола,
выглядело как мягкий мешок с выростами - карманами. Мешок этот то
расширялся, то спадал, поскольку, глядя на экран, я хотя и волновался, но
все же дышал попутно, наполняя легкие воздухом. При этом в мешок время от
времени влетали какие-то обрывки канатов и даже камешки. Потолкавшись в
воздухе, они оседали на дне карманов, прилипая к куче мусора, уже
накопившегося там за долгие годы дыхания. Оказывается, легкие не умеют
проветриваться, так и собирают на стенках всю случайно залетевшую мелкую
пыль.
Хорошо еще, что я не курильщик. Заядлый табачник в ужас пришел бы, увидев
в своем легком плотный слой желто-коричневой пыли.
- У тебя все в порядке, ису? Тогда продолжай движение, - напомнил Проф.
Разрывая капилляр, Тетеас просунулся в ближайший сосудик - на экране он
выглядел широкой трубой. Снова замелькали впереди, сбоку, сзади лепешки
эритроцитов, все ярко-алые с полным грузом кислорода, и через три-четыре
секунды мы услышали: "Все нормально, Я в сердце, в левом желудочке". На
этот раз змей не проскочил сердце с ходу.
- Я осмотрюсь немножко, - заявил он, выгребаясь из общего потока.
Я увидел свое сердце изнутри. Мутно-белая стенка выложена многоугольными
плитками, словно ванная комната, но не гладкими плитками, а шершавыми,
волокнистыми. Впереди, там, где был клапан, плитки сминались складками,
вздымались буграми, целыми горами, и бугры эти ходили ходуном, когда
клапан приоткрывался, выпуская кровь в аорту. А лепешечки так и плясали
вокруг, образуя завихрения, кровевороты, и вдруг, устремляясь вперед,
высыпались наружу в аорту, словно зерно из зева комбайна.
Тетеас наблюдал эту картину несколько минут, потом предложил:
- Давайте, я срежу эти бугры. Они на клапане лишние. Жесткие, торчат,
мешают потоку крови, совершенно безграмотны с точки зрения гидравлики.
Проф сказал:
- Ису, не отвлекайся. Выполняй свое прямое задание. Ты застрянешь тут на
неделю.
- А мне трудов не жалко. Меня послали навести порядок, я и наведу порядок.
Неисправный шлюз на главном кровоспуске! Это же скверно.
Пока что испугался я. Впервые почувствовал, какую неосторожность я
совершил, впустив в свое тело эту металлическую тетю Асю. Вспомнил, как,
бывало, вернувшись после генеральной уборки в кабинете, по неделям
разыскивал свои же рукописи в дальних углах шкафа, изучая идеальный "новый
порядок", установленный ретивой ревнительницей чистоты. Но тогда я мог
хотя бы убегать из дому, спасаться в городской читальне, А куда убежишь из
своего тела?
Проф был тверд:
- Ису, выполняй прямое задание. Тебя послали сделать человека молодым,
следуй по назначению.
- Но пойми, Проф, этот обросший бляхами клапан не сможет снабжать молодое
тело кровью, не справится.
- А в старом теле бляхи вырастут снова, и вся твоя работа пойдет насмарку.
Ису, начинай с первопричины, не разменивайся на борьбу с последствиями.
После некоторого размышления Тетеас сдался. Логика победила в нем
старательность.
- Хорошо, пусть будет по-вашему. Но я еще вернусь сюда.
У меня отлегло от сердца. Я начал думать даже, что идея Тетеаса не так
плоха. В самом деле, сколько мы тратим героических усилий, стараясь
великанскими нашими руками починить микроскопические прорехи тканей.
Сколько мы ражем и рвем напрасно только для того, чтобы добраться ножом и
пальцами до больных внутренностей. Ведь для того, чтобы исправить порок
сердца, вспарывают кожу и мускулы, перекусывают ребра, сердце прорезают
насквозь. Нам нужно расширить дверь в комнате, а мы для этого ломаем
наружные стены, крушим перегородки, водопровод, телефонную связь.
Насколько удобней было бы посылать хирурга внутрь, даже не обязательно
такого миниатюрного, как Тетеас. Хирург по сердечным порокам мог бы быть
раз в десять больше, хирург по желудочным болезням или по раковым опухолям
- даже в сто раз больше. Это уже приближается к возможностям земной
техники. Обязательно нужно будет захватить чертежи Тетеаса, когда я
вернусь на Землю.
Мой лейб-врач между тем пробирался к выходу из сердца, преодолевая бугорки
и бляшки, словно скалы, переплывая застойные заводи карманов, где сонно
колыхались попавшие в тупик эритроциты. Но вот и основное русло. Течение
все быстрее, стремительнее. Тетеас кидается в густой поток лепешек.
Кричит: "Выскочил! Аорта!" Через секунду; "Дуга аорты!" Мелькает темное
жерло. "Это, что ли, сонная артерия?" И мчится куда-то вперед и вперед во
тьму.
Так совершалось его путешествие по телу. Бросок! Вынесло куда-то.
Осмотрелся. Кидается в русло опять. Вынесло, осмотрелся. И снова вниз
головой в кисель с красными лепешками.
Ну, куда занесло на этот раз? Темно что-то. Экран померк, и голос не
слышен.
- Тетеас, где ты! Молчание.
- Ису-врач, я Проф, я Проф. Тебя не слышим, не слышим. Перехожу на прием.
Молчание.
- Затерян в дебрях тела, в джунглях клеток и капилляров, - мрачно сказал
Гилик. - Ну, где он? Он же в тебе, Человек. Не знаешь? Тоже мне венец
творения!
Весь вечер и весь день после этого я слышал только одно:
"Ису ису-врач, где ты? Тебя не слышим, тебя не видим. Где ты, где ты?
Перехожу на прием".
И ночью, когда полагается спать человеку, Проф или Гилик, или кто-либо из
незасыпающих ису, сидел возле меня и, прикладывая шарик антенны к моей
голове, шее, затылку, шептал монотонно: "Ису, ису, перехожу на прием".
Шептали, чтобы не помешать моему сну. Все равно я не спал. Как я мог
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг