товарищей заставите возиться с вами. Пузырь на ноге - все равно, что
прогул.
Конечно, это слова Сошина, и даже тон у Гали сошинский: размеренный и
наставительный ("Такой же нудный", - говорит Виктору Елена).
Пот катится по лбу; высыхая, оставляет белый налет соли. Губы соленые,
руки тоже соленые. Хочется залезть в тень и лежать без движения, еще
больше хочется пить - пить, пить. Даже Виктор мысленно проклинает всякие
тренировки. До чего же противно тащиться пятнадцать километров по жаре
только для того, чтобы повернуть и идти еще пятнадцать километров домой...
Но два дня спустя по той же дороге, за теми же верблюдами Виктор шагает
с песней. И Елена поет, даже запевает. У нее звучный голос, хотя в
просторах пустыни он как щебет жаворонка. С неба пышет жаром, как из
духовой печки, земля подобна горячей сковородке, но настроение
великолепное. Они идут, чтобы сделать планету прозрачной. Завтра пустыня
начнет показывать свои тайники с кладами.
6
Дневник Виктора пополнялся ежедневно. Геологические схемы, заповеди
Сошина, крестики и нолики. Нолики, впрочем, встречались редко; Сошин не
давал своим помощникам зря терять часы. Кроме того, в эту пору появились
не совсем понятные записи микроскопическим почерком, явно не
предназначенные для постороннего взгляда:
"Блестящие глаза. Сказал вслух. Улыбнулась. Любит, чтобы хвалили. Разве
красивые глаза - заслуга?
Е. нравится оригинальность. Оригинальный ли я? Может ли образцовый
человек быть оригинальным?
Спросил, что такое любовь. Е. смеется. Не верит в любовь. Не
определилась еще. Детство. Смесь всяких влияний.
Можно ли любить и видеть недостатки? Думаю - да. Видим же мы недостатки
у себя.
Как поступит настоящий человек, если уважаемый учитель не в ладах с
уважаемой девушкой?"
Последний вопрос больше всего волновал Виктора. Записан-то он был один
раз, а обдумывался и переобдумывался каждый вечер.
Как поступит настоящий человек? Устранится, отойдет в сторонку, пусть
разбираются сами? Или это будет не деликатность, а откровенная трусость с
его стороны? Не следует ли, собравшись с духом, заявить во всеуслышание:
"Я вас уважаю, Юрий Сергеевич, но к Елене Кравченко вы несправедливы,
просто придираетесь к ней".
Хватит у Виктора храбрости?
Мысленно он произносит дерзкие слова и видит мысленно же как змеится
насмешливая улыбка на губах начальника.
- Вы старомодны, дорогой мой рыцарь, - скажет он. - Защищать и потакать
- не одно и то же. Я учу Кравченко дисциплине, а вы мешаете. Ей самой
пойдет на пользу такая защита?
- Но она девушка, она слабее нас...
- Я не требую невозможного. Галя не жалуется же...
Да, Галя не жалуется. Верная помощница Сошина все успевает, все делает
как следует. Галя выносливее? Но Елена тоже спортсменка, у нее разряд по
плаванию и по прыжкам в длину. А у Гали никакого разряда, только терпения
больше.
Виктор ворочается в спальном мешке, вздыхает. Что возразить? И надо ли
возражать? Может быть, Сошин прав? И следует проявить принципиальность,
любимой девушке заявить: "Лена, ты не права на этот раз. Никто не требует
от тебя невозможного. Галя не жалуется же..."
А что Елена ответит? Вероятно, так: "Ну и иди к своей Гале, целуйся с
ней. А у меня волдыри на пятке". И еще крикнет: "Галка, посмотри на этого
красноречивого. Он мои пятки агитирует, волдыри заговаривает..."
- Просто у Кравченко нет любви к геологии, - сказал как-то Сошин.
Виктор не согласен. Есть у Елены любовь. Ведь она сама выбрала
геологический факультет, отнюдь не самый легкий, выдержала конкурсный
экзамен, учится на пятерки. Елена с удовольствием следит за
просвечиванием, разбирается в пленках куда лучше Виктора, радуется, если
Сошин похвалит ее сообразительность, Значит, есть у нее любовь к геологии.
Виктор не может разобраться. Он не знает еще, что в емком слове "любовь"
есть два значения - любить и быть любимым. Бывает любовь к ребенку и
любовь к удовольствиям, любовь - забота и любовь к чужим заботам. Елена
любимица жизни, ей хочется быть любимицей геологии, ездить в далекие
страны, делать открытия, получать награды.
Не только в геологии бывает так. Мечтают люди о море - о штормах,
рифах, айсбергах, твердят с упоением экзотические названия: Курия-Мурия,
Тонга-Тонга, Андеворандо. С трепетом вступает мечтатель на священную
палубу и получает первое задание: "Держи ведро, держи швабру, драй палубу
так, чтобы блестела".
Вот тебе и Курия-Мурия!
По-разному воспринимают новички это первое испытание. Иной
поворчит-поворчит, но зубы стиснет, скажет себе: "Ничего не поделаешь.
Видимо, айсберги и кокосы еще нужно заработать. Если путь к ним лежит
через швабру, пройдем и через швабру". Иной, слабенький, еще себя будет
обвинять:
"Вот какой я неженка, мне даже палубу трудно помыть! Буду тянуться,
стараться, чтобы с корабля не списали". А третий, может быть самый сильный
и здоровый, возвысит голос: "С какой стати мне швабру суют? Я моряк,
приехал покорять бури. Подайте сюда штормягу в десять баллов, я себя
покажу".
Нет, не покажет он себя. В шторм еще труднее.
Всю жизнь Елена считала себя человеком высшей категории. Училась лучше
всех и без труда, учителя хвалили ее за светлый ум, она успешно занималась
спортом, имела призы и грамоты. Ни минуты не сомневалась она, что сможет
идти в экспедицию. Если будет трудно, Виктор поможет, на то он и мальчишка.
Елена была красива, со школьной скамьи окружена восхищением, лестью
влюбленных. Невольно у нее сложилось убеждение, что все обязаны стелить ей
под ноги ковровые дорожки. Убеждение это не было сознательным. Если бы
Елену спросили: "Кто тебе обязан? За что?" - она ответила бы со смешком:
"Никто, конечно. Просто я молодая и должна погулять в свое удовольствие.
Когда состарюсь, буду серьезнее".
И на практику Елена поехала с тем же чувством: экспедиция организуется
для ее удовольствия. Будут красивые виды, вечера у костра, букеты полевых
цветов, купанье в озерах. Будет возможность мир посмотреть и себя показать:
показать, как она остроумна, какие у нее блестящие глаза, как хорошо
она играет у сетки и как идет ей купальный костюм. И вот - ни букетов, ни
купаний, ни сетки. Пустыня, зной, жесткое расписание, ночные переходы,
дневные съемки и постоянные окрики придирчивого начальника:
- Кравченко, почему не выдаете продукты?
- Кравченко, где вчерашние записи?
- Кравченко, почему отстаете?
- Все я да я, - жаловалась Елена. - Ну что он придирается ко мне?
Честное слово, я даже думаю, что это такой способ ухаживания. Как у
школьников младших классов: дернул за косу, значит нравишься.
И Виктор терзался, вопрошая себя: "Должен ли я вмешаться? А если
вмешаться, чью сторону принять?"
Но решающий разговор произошел без его участия. Виктор возился с
верблюдами, а Сошин с Еленой сидели у костра в полусотне метров от него. В
стеклянной тишине пустыни и за километр был бы слышен ночной разговор.
С чего он начался, Виктор не разобрал. Потом Елена возвысила голос:
- Вы не имеете права. Есть же предел человеческой выносливости.
- Вам трудно? - спросил Сошин.
- Всем трудно. Но другие боятся сказать вслух.
- Разве я такой страшный?
- Вы не страшный. Вы равнодушный. Не думаете о людях.
Сошин усмехнулся:
- Вы понимаете так? Нет, моя вина в другом. Следовало договариваться на
берегу, до отплытия. Но мне как-то не пришло в голову, что студентка
захочет работать в полсилы. Я сам хочу в полторы, в две с половиной силы.
Я вынужден. Вы девушка самостоятельная, рассудите сами, как нам следует
работать?
Елена молчала.
- Вы знаете, - продолжал Сошин, - что поход наш испытательный, идем мы
с новым прибором, занимаемся небывалым просвечиванием, создаем новую
методику.
Вы не умеете работать с "цветком", и я в сущности не умею. Идем,
работаем и учимся. У нас двойная нагрузка. Но может быть, вы не хотите
участвовать в создании новой методики?
- Хочу, - сказала Елена. - Но всему надо знать меру.
- Продолжим рассуждение. Есть у нас прибор, просвечивающий землю. Как
вы думаете, где он полезнее: в горах или на равнине?
- Конечно, на равнине, - сказала Елена. - В горах разломы, сдвиги,
сбросы.
Там глубинные пласты приподняты, обнажены, и без просвечивания можно
разобраться.
- А между прочим, не все так рассуждают. Товарищ Сысоев - вы видели его
в первый день - считает, что надо начинать с предгорий, с городских окраин
Кошабада. Сысоев говорит: "Все, что мы найдем возле города, полезно". Он
говорит еще: "Не надо идти наобум. В науке нужна последовательность:
сначала окрестности города, потом шоссе, кишлаки, сады, дачи... Хотите, я
отправлю вас к Сысоеву? Никаких верблюдов и никаких палаток. Будете жить в
гостинице, на работу ездить в автобусе, по воскресеньям посещать дамскую
парикмахерскую?
В голосе Елены послышалось возмущение:
- За кого вы меня принимаете? Я же будущий геолог. Я не мечтаю о
гостинице.
- Значит, предпочитаете пустыню?
- Конечно. Тут океан открытий, а возле города так... уточнения.
- А в каком месте пустыни стоящие открытия?
- Откуда же я знаю, Юрий Сергеевич?
- Ага, вы не знаете, и я не знаю. Сысоеву втрое легче: он взялся
снимать окрестности и съемку сделает наверняка. Мы уверяем, что в пустыне
больше интересного, но интересное еще надо найти. Он снимает с первого
дня, а мы не нашли еще объекта. Надо нам торопиться?
- Конечно, надо, но...
- А вы с кем согласны, со мной или с Сысоевым?
- Я за вас, Юрий Сергеевич, но...
- А теперь возьмите карту и сами проложите маршрут. Июнь и июль на
поиски объекта, август - на подробную съемку. Сколько мы должны проходить
в сутки?
Елена молчала, смущенная.
- Можете не отвечать, Кравченко, - продолжал Сошин. - Можете думать
ночь и день до субботнего вертолета. В субботу нам привезут бензин, и,
если хотите, я отправлю вас к Сысоеву. Подумайте, вы на распутье. Какую
жизнь выбираете:
легкую и скучную, или интересную и трудную?
- Трудную, - вздохнула Елена.
- Тогда учитесь трудиться, ломайте свой характер. Девушка вы способная,
даже талантливая, но со временем трудолюбивые обгонят вас, оставят далеко
позади.
Последовало долгое молчание.
- Юрий Сергеевич, я докажу. Испытайте меня, дайте трудное задание,
самое-самое трудное, какое и Гале не дадите.
Сошин усмехнулся:
- Хотите легко отделаться, Кравченко. Думаете - раз поднатужиться и
гордиться собой все лето. Я вам дам трудное, почти непосильное задание:
два месяца выполнять все мои распоряжения и ни разу не возразить, не
пожаловаться, не заворчать. Пойдет? Сможете?
7
Жара.
На пустом, блестящем, утомительно синем небе висит беспощадное солнце.
Раскаленная почва обжигает ступни. Термометр, засунутый в песок,
показывает плюс семьдесят.
Заяц, выскочивший из тени, обжигает лапы. Ящерица, привязанная на
солнцепеке, умирает от теплового удара. Прячутся ящерицы, прячутся змеи,
тушканчики и пауки. Только верблюды мерят песок огнеупорными пятками, да
шагают за верблюдами неуемные люди.
Они идут по пустыне песчаной, где ветер громоздит сыпучие волны,
украшенные кружевной рябью, идут с гребня в низину, из низины на гребень.
Лезут, увязая в песке по колено, чтобы увидеть еще один гребень, сотни
гребней, застывший песчаный океан.
Идут по пустыне глинистой, гладкой-гладкой, как стол, с мелкими
трещинами от жары. Издалека она похожа на паркет, вблизи - на губы,
потрескавшиеся от жажды. Эта пустыня - самая безжизненная, потому что
глина не умеет пить - впитывать воду, позволяет ей стекать. Но зато здесь
устраивают колодцы, собирающие воду редких дождей.
Идут по пустыне каменистой, мимо уступов и утесов, похожих на крепости,
на бастионы, на клыки, на гребенки; шагают по скрипучему щебню, по плоским
обломкам, по скалам, раздробленным солнцем, превращенным в каменный мусор.
Идут пустыней соленой, окаймленной ярко-красной травой. Издалека
солончаки похожи на озера, манят обманчивым блеском. Когда-то здесь и были
озера, а теперь осталась только соль, белой пудрой вздымающаяся из-под ног.
Идут по пустыне лесистой - есть и такая - между корявых стволов
саксаула.
Идут равнодушные верблюды, шагают упрямые люди, тарахтит, оставляя
рубчатые следы, маленькая танкетка.
Наконец привал. Кожаными ведрами Виктор таскает воду ревущим верблюдам.
Трещит саксаул, огонь так бледен при солнечном свете. На костре
закипает вода для чая, каждый обещает выпить полведра.
- А ну-ка, где мы сейчас? - спрашивает Сошин и включает аппарат. Тишина
прогоняется басистым ревом, сиреной и свистом. Ползут по экрану тени. "Все
еще вулканы", - говорит Елена.
Путь идет равниной и горами - путешествие двойное. Маршрут отмечается
на двух картах: на одной барханы, на другой - вулканы. Экспедиция идет по
земле и под землей, в настоящем и в прошлом. Двести миллионов лет назад в
этих краях были страшные извержения: лопались скалы, красная лава лилась с
гор, пепел взлетал в стратосферу, растекался облаком, грибообразным, на
тонкой ножке, таким же, как атомное. Сейчас следы катастроф похоронены под
трехкилометровой толщей, под осадками миллионолетних морей и тысячелетних
рек. Но для просвечивающих лучей "цветка" толща прозрачна, как стекло.
Если танкетка идет своим ходом, не на верблюжьих вьюках - она ведет
съемку автоматически. Даже можно послать ее в сторону километров на
десять, дать задание: дойди до того холма, сними вертикаль и наклон сорок
пять градусов на частоте железа и меди. Тогда к концу перехода
накапливается несколько десятков снимков, надо их прочесть, чтобы наметить
маршрут на следующий день.
Час расшифровки - лучший в сутках. Это час вознаграждения, час оплаты
за зной, жажду и усталость.
Лунная ночь. На костре булькает котелок с чаем. Сопя и отдуваясь,
путники пьют, кто залпом, кто смакуя, кто шестой, кто восьмой стакан - по
способностям. Виктор в палатке, барахтается с красным фонариком под
одеялом.
Он знаком с фотографией, ответственное дело проявления поручено ему.
Барахтается долго... наконец выносит в жестяной ванночке, словно на
противне, свои непросохшие изделия.
Тугие колечки пленки напоминают свернутые бумажки со счастливыми
номерами, которые на лотереях вытаскивают из крутящегося барабана. Удалось
ли сегодня вытянуть счастливый номер или только пустышки - пустые породы?
Сначала Сошин раздает помощникам чистые, в типографии отпечатанные
бланки, где на самом верху проведена волнистая линия с деревцами -
условное изображение поверхности. Под ней белизна - неведомые недра. Эту
белизну и предстоит заполнить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг