Грибов начал объяснять, увлекся, прочел целую лекцию. Лекции читать он
умел. Он говорил четко, убедительно, картинно. Солнечные пятна,
протуберанцы, землетрясения, воздушные массы, планеты и атомные ядра
служили ему материалом для размышлений.
Тася была хорошей ученицей, но только ученицей. Мир в ее голове был
разложен по полочкам: тут - ботаника с растениями, тут - геология с
вулканами, тут - физика с атомами. Грибов открыл ей природу во всем
многообразии, переплетении, движении, изменчивости. У Таси дух захватило
от восхищения. Вот это была настоящая наука! Молодой ученый показался
великаном, перекидывающим из руки в руку горы, материки и звезды. Тася
робко попросила книгу Грибова на недельку, внимательно прочла ее до конца,
но не поняла ничего, только прониклась глубочайшим почтением к автору. На
каждой странице там пестрели формулы, а Тасе математика давалась с трудом.
Готовясь к экзаменам в институт, она часами сидела над одной задачей по
геометрии с применением тригонометрии.
- Такой ученый - и такой молодой! - рассказывала она по вечерам в
деревне. - Ни одного седого волоса, лоб чистый, высокий... И нос такой
тонкий, красивый, с горбинкой. А какой обходительный! Вчера вечером хотел
меня проводить... только я убежала, неловко было.
Эти разговоры повторялись ежедневно, пока тетка Таси не сказала ей:
- Однако, я не против... пусть засылает сватов. Если он по душе тебе,
препятствовать не будем.
Тася покраснела и замахала руками:
- Да что ты, что ты!.. Одно сватовство у тебя на уме! Как ты могла
подумать? Он такой человек... такой человек...
- И мы не какие-нибудь! - обиделась тетка. - Отец твой, покойник,
депутатом райсовета был, в Петропавловске на съезде выступал. И дядя у
тебя - лучший охотник на селе. Никто больше его мехов не сдает. У нас
всего навалом, медвежьими шкурами стенки обиты, а у начальника твоего -
голые доски. Нечем ему гордиться перед нами.
- Ах, тетя, ничего ты не понимаешь! - вздохнула Тася.
С тех пор она перестала упоминать дома о Грибове. Но по вечерам, сидя
над задачками, частенько задумывалась, забывала про вычисления и долго с
мечтательной улыбкой глядела поверх тетрадки.
А Грибов? Сдержанный, скрытный, он ни с кем не говорил о Тасе.
Положение начальника обязывало. Грибов считал, что он не имеет права
влюбиться в подчиненную, что это подорвет его авторитет... Но сердце не
считается со служебным положением. Присутствие Таси радовало строгого
начальника. Прежде за работой Грибов не замечал времени, теперь по вечерам
он начал поглядывать на часы. Поэтому он с такой точностью вызывал Тасю на
урок ровно в восемь. Ему приятно было смотреть на тонкие брови, сдвинутые
на переносице, приятно было, подметив растерянность Таси, намеком
подсказать решение и увидеть лестное восхищение в удлиненных глазах.
Еще приятнее было показывать свои работы, объяснять сегодняшнюю только
что найденную идею. Никто никогда еще не выслушивал его так почтительно.
Он вспоминал своих знакомых и учениц. Задорные московские студентки всегда
готовы были спорить, слушали недоверчиво, а иногда и невнимательно. Только
эта скромная девочка поверила ему всей душой, в сущности, только она
поняла масштаб его как ученого.
С приездом Виктора отношение Таси к Грибову не изменилось, но
свободного времени у девушки стало меньше. Нужно было чертить разрезы,
переписывать журналы, проявлять снимки, готовить воск, золу, краску,
подписи для модели. Восковой вулкан был для Таси понятнее, чем дебри
математики, и вообще с Виктором было куда проще. С ним можно было
поспорить, даже пошутить, например спросить как бы невзначай:
- А есть у вас девушка в Москве?
Виктор хмурился, смущался:
- Что за глупости! Нет никакой девушки.
- А вчера вы дали мне переписывать журнал, и там между страницами стихи
лежат про какую-то Елену. Ее звали Еленой, Леночкой, да?
Виктор сердился, говорил, что чужие бумаги читать нельзя, невежливо. И
вообще надо работать внимательнее. Изобразив на лице раскаяние, Тася
пережидала, чтобы буря улеглась, потом начинала снова:
- Куда вы ходили с ней? В Большой театр?
Виктор вздыхал. Один раз он пригласил Елену на "Пиковую даму" и
напрасно прождал ее под колоннами Большого театра до второго действия.
Тася тоже вздыхала. Никто не посвящал ей стихов. Должно быть, это очень
приятно. И в театр ее не приглашали никогда. Пьесы она видела только в
клубе, в исполнении самодеятельных кружков, а сцену Большого театра - в
кинохронике. Но это совсем не то. Самой бы побывать там, войти в ложу,
сесть в кресло, облокотиться на бархатный барьер...
- Скажите, а можно пойти в театр в платье с короткими рукавами?
С начальником станции вести такие разговоры было невозможно. К Грибову
приходила робкая школьница, присаживалась на край табуретки, упавшим
голосом докладывала:
- Номер двести семьдесят три у меня не выходит, Александр Григорьевич,
там, где в конус вписана пирамида...
- Почему вы задержались? - спрашивал Грибов, глядя на часы.
Тася рассказывала о сегодняшних работах Виктора... Грибов слушал,
расхаживая по комнатке.
- Лавы - туфы, туфы - лавы! - говорил он. - Все это знали: и
Заварицкий, и Павлов, и Карпинский - великие ученые, которые силой своего
ума пронизывали горы. Они увидели это мысленно, а теперь приборы
подтверждают. Наш Шатров крохобор, он мелкий собиратель фактов. Факты -
только сырье, материал для размышлений. Если вы хотите стать настоящим
ученым, Тася, вам нужно заниматься математикой всерьез. Математика
приучает нас думать последовательно и точно. Давайте посмотрим, почему вы
застряли с этим конусом...
Виктор действительно собирал мелкие факты. Именно в том и состояла его
задача. Но напрасно Грибов уверял, что все эти факты давным-давно
известны.
Конечно, ученые и раньше знали, что Горелая сопка - типичный слоистый
вулкан, сложенный лавой и туфом. Но только Виктору удалось открыть, что
между слоями лавы прячутся пласты самородной серы, что в одной жиле -
богатая хромовая руда, а в другой - пустоты с кристаллами горного
хрусталя.
Конечно, ученые и раньше знали, что в центре вулкана должен быть канал,
по которому поднимается лава, что застывшая лава часто закупоривает этот
канал, образуя каменные пробки. В тысяча девятьсот втором году, например,
во время извержения на Мартинике вулкан выдавил эту пробку, и на вершине
горы выросло что-то вроде обелиска, как бы памятник в ознаменование
катастрофы. Этот обелиск видели, рисовали, фотографировали. Все понимали,
что от прежних извержений должны были где-то под кратером остаться пробки.
Но только Виктор установил, где и как они расположены в Горелой сопке.
С особенной тщательностью Виктор проследил вулканический канал начиная
с жерла. Оказалось, что от вершины вулкана вниз идет цепочка высоченных
пещер с раскаленными стенами. Между пещерами много трещин, узких расселин,
иногда встречаются довольно широкие трубы. В трех километрах ниже кратера
основной канал изгибался двойным коленом. Именно здесь образовалась
последняя пробка, наглухо закрывшая выход лаве.
Под этой пробкой аппарат обнаружил пустоту. Видимо, охладевшая,
покрывшаяся коркой, но еще жидкая лава нашла другой выход, и уровень ее
резко упал. Но корка застряла в канале, и получился каменный тампон. Так в
стакане из-под простокваши остается ободок на том уровне, где была
сметана. Все это Виктор узнавал постепенно, день за днем. Он должен был
сдерживать нетерпение, словно человек, который читает приключенческий
роман на малознакомом языке со словарем и за вечер успевает перевести
две-три странички.
Виктор работал последовательно, не разрешая себе забегать вперед. "Не
меняй в пути планы", - говорил его учитель Сошин. Эти слова в дневнике
Виктора были обведены красным карандашом. Съемка велась послойно, от
вершины к подножию. В первое время Виктор успевал за день снять пласт
метров в сто - двести толщиной. Но чем дальше от кратера, тем шире
становился вулкан, и объем работ все увеличивался. На уровне каменной
пробки Виктор оставался целую неделю, и целую неделю вся станция старалась
догадаться, что же будет найдено ниже.
А ниже была огромная пустая камера. В ней без труда уместился бы
средневековый собор или современный высотный дом. Дно у пещеры было
совершенно гладким, и под ним канал исчезал; во всяком случае, Виктору не
удалось его обнаружить. Едва ли он мог ошибиться. Просвечивающие лучи
сильно поглощались газами, поэтому всякие трещины, поры, пустоты резко
выделялись на фотопленке. До сих пор канал всегда получался
угольно-черным, как металл на рентгеновском снимке. И вдруг - ни малейшего
намека.
Виктор несколько раз проверял себя. Наконец решил, что ошибки нет и
можно продолжать съемку. Он еще раз измерил местоположение гладкого дна
пещеры. И тут неожиданно выяснилось, что за это время дно поднялось на три
метра.
"Как же это понять? - спрашивал себя Виктор. - Может быть, на дне
пещеры жидкая лава? Да, конечно, только так. Она прибывает, и уровень ее
поднимается. Весь канал под пещерой заполнен лавой, поэтому он и не
заметен на снимках. Лава обычная, базальтовая. Она не выделяется среди
окружающих ее пластов застывшего базальта. Чтобы отличить жидкую лаву от
застывшей, требуется особенная съемка. До сих пор не нужно было ее
применять, но теперь придется попробовать".
Станция была встревожена. Лава внутри горы на высоте двух километров!
За несколько дней она поднялась на три метра, скоро заполнит пещеру и
подойдет к пробке вплотную. Что произойдет тогда? Не приближается ли
извержение?
По вечерам в столовой не утихали споры. Грибов нападал, Виктор
защищался, Спицыны отстаивали свое независимое мнение. Иногда даже летчик
вступал в разговор, но большей частью он поддерживал Виктора кивками. Тася
разрывалась. Она была согласна с Виктором, но сочувствовала Грибову.
Виктор считал, что извержение должно произойти немедленно, Грибов был
категорически не согласен. На Солнце мало пятен, уровень океана не
меняется. И вообще, по теории Грибова, в этом году извержения должны быть
в Андах, а на Камчатке только в следующем. Пусть у Виктора другие данные,
- он может ошибаться. Крапинки на пленке еще не доказательство. Может
быть, пленка подпорчена, может быть, отсырела и на ней еще до съемки были
пятнышки. Грибов говорил, как всегда, спокойно, чуть свысока, с легкой
иронией. Он держался как учитель, разъясняющий ошибки самоуверенному
ученику. Виктор горячился, выходил из себя.
- При чем здесь пленка? - кричал он. - Как вы не понимаете? Это же
очень просто. Лава поднимается, вскоре она заполнит пещеру, переплавит или
вышибет пробку - и путь открыт!
- А где у вас газы? - спокойно возражал Грибов. - По вашим сведениям,
лава уже на пороге, а мы видим: вулкан еле-еле курится. Все-таки нельзя,
дорогой, отбрасывать прежнюю науку. Горелая сопка действует не впервые,
обычаи вулкана выяснены задолго до появления ваших приборов. Вы не раз
читали, что события здесь начинаются легким землетрясением, затем следует
взрыв, извержение пепла с молниями, с грозой, с вулканическими бомбами.
При этом потоки лавы невелики, видно, она с трудом доходит до вершины.
Потом, через несколько месяцев, гора прорывается сбоку, и лава стекает
через новый выход. Итак, мы ждем землетрясения, которое откроет путь
газам. Так ведет себя машина, которая называется Горелой сопкой.
Хладнокровная рассудительность Грибова подавляла Виктора. Спорить он не
умел. Почему-то лучшие возражения приходили ему на ум после полуночи,
когда все уже спали. Тогда он тихонько вставал, зажигал лампу и торопливо
записывал в дневник:
"Это верно, что вулкан - машина, причем машина тепловая и больше всего
похожая на паровой котел. Попробуем разобраться в механизме Горелой сопки
- нашего природного котла.
Топка находится где-то на большой глубине, уголь заменяется внутренним
теплом Земли. Подземный жар плавит лаву, подземное давление выдавливает ее
наверх в пещеру. Пещеру можно сравнить с цилиндром. Здесь давление
пониженное, из лавы выделяются газы. Но лава все еще поднимается вверх и
сжимает газы, теперь она действует, как поршень. Пещера закрыта сверху
каменной пробкой; допустим, что это клапан. Когда газы сжаты до отказа,
они вышибают клапан. При этом часть лавы выливается, как газированная
вода, когда выбита пробка.
Хуже всего, если пробка слишком прочна. Тогда дело кончается плохо.
Бывали случаи, когда вулканы целиком взлетали на воздух. Это как бы взрыв
котла с засорившимся клапаном.
Может ли Горелая сопка взорваться на этот раз? Подсчитаем, какое нужно
давление газов для того, чтобы развалить гору. А впрочем, считать нужно не
так. По прошлым извержениям мы знаем, что большая часть лавы выливается
через боковые кратеры. Горелая сопка лопается сбоку, и при этом давление
не так велико, не больше шестисот атмосфер. Интересно, какое давление над
лавой сейчас?"
Пожалуй, прав был Сошин, чье изречение Виктор записал у себя в
дневнике: "Противники придираются к ошибкам, они указывают, над чем надо
работать". Если бы не возражения Грибова, Виктор нипочем не взялся бы за
очень трудное и сложное определение плотности газов в пещере. А результаты
получились многозначительные. Давление газов доходило до пятисот десяти
атмосфер. Оно было гораздо выше, чем в самом совершенном паровом котле. А
так как паровой котел, называющийся Горелой сопкой, лопался при давлении в
шестьсот атмосфер, Виктор уверенно сделал вывод: извержение начнется очень
скоро - двадцатого, двадцать пятого декабря и, возможно, газы прорвутся не
через верхний кратер, а сбоку, сквозь стенки вулкана.
- Нельзя отбрасывать всю прежнюю науку, - твердил Грибов. - Извержения
Горелой сопки проходят всегда одинаково. Вулкан - это машина. Машина не
может действовать каждый раз по-новому...
И вечером, как обычно, Виктор отвечал Грибову в своем дневнике: "Да,
вулкан машина, но машина, которая работает без наблюдения человека. Никто
не чистит, не смазывает, не регулирует ее. Вулкан действует нерасчетливо,
он сам себе засоряет выход. Все ужасы извержений происходят из-за
неисправности клапана. На вулканах Гавайских островов лава не застывает,
там извержения сводятся к колебаниям уровня лавы в кратере. Изредка она
переливается через край, но это всегда видно заранее. Наш вулкан не такой
аккуратный, это неряха, который валит мусор на крыльцо, а потом не знает,
как выйти из дому. Если это машина, то, во всяком случае, неисправная. Это
паровой котел с засоренными трубами. Если не откроется клапан, котел
лопнет. Конечно, хотелось бы угадать, в каком месте он лопнет. А впрочем,
по прошлым извержениям известно, что наш котел лопается сбоку. Возможно,
лава уже пробивает себе дорогу, просачивается между пластами. И если
проследить возникающие ответвления, можно узнать, где прорвется новый
кратер".
В ближайшие дни Виктор попробовал найти эти ответвления, наудачу
направляя лучи под центральную камеру. Но, напрасно потеряв три рабочих
дня, он решил продолжать методическое обследование вулкана. Между тем
подошло двадцатое декабря. Прошло двадцать первое и двадцать второе. Все
сотрудники станции - и те, что верили Виктору, и те, что не верили, с
волнением следили за Горелой сопкой. Всю ночь на крылечке скрипел снег.
Кто-нибудь из зимовщиков, накинув шубу, старался разглядеть на звездном
небе очертания горы.
Двадцать четвертого Тася после завтрака загородила дверь столом и
категорически заявила, что сегодня полет отменяется. Извержения ждали весь
день, и ночью почти никто не спал. То же было и в следующие дни. Но
белоснежный конус вулкана все так же безмятежно курился, как будто знать
ничего не хотел о предстоящем извержении. Числа тридцатого за обедом,
взглянув на сконфуженно молчащего Виктора, Грибов торжественно сказал:
- Итак, занесем в журнал, что вулкан подвел Виктора. Светопреставление
переносится на будущий год.
- Но позвольте... ведь я называл примерные числа, - слабо защищался
Виктор.
- Я тоже могу назвать примерные числа, - иронизировал Грибов. - В
среднем извержение Горелой сопки бывает один раз в семь лет. Первого
января наступает седьмой год. В течение года начнется извержение. В
крайнем случае, через год или через два.
Некий средневековый звездочет предсказал год своей смерти и, видя, что
намеченный срок проходит, уморил себя голодом. Виктор чувствовал себя в
положении этого звездочета. Каждые полчаса он дышал на стекла, надеясь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг