пересаживалась на палубу. Тонула, простужалась, болела... Впрочем, зачем
тебе знать об этом?
- Ленуська, сердце мое надрывается, когда я смотрю на тебя. Ты ли это -
в валенках, в ватнике? Ты охрипла, у тебя потрескались губы, обморожены
скулы. Тебя гонит по свету, как лист, сорванный ветром. Зачем ты уехала?
Ведь я же тебя на руках носил! Неужели твоя любовь была такой непрочной?
Вернись, забудем все. Я окружу тебя теплом и вниманием. Ты же погибнешь
без заботы, одна на краю света.
Елена пытливо смотрит ему в лицо, и Тартаков почему-то отводит глаза.
- Ты хитрый, Вадим, - говорит Елена. - Да, ты угадал. Мне на самом деле
не хватает заботы и тепла. Я с удовольствием провела бы зиму в нашей
комнате, среди вышитых подушек, с хорошей книжкой в руках. Но когда я
подумаю, что в той же комнате будешь и ты... Ты прав, иногда бывает очень
трудно. Когда я была в подводной камере совершенно одна, висела под судном
на канате и канат перетирался, я трусила страшно. Я чуть не плакала от
жалости к себе, но я повторила съемку три раза, потому что боялась сбиться
с перепугу. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, кто угодно, лишь
бы живой человек. Но о тебе я не подумала ни разу. Есть люди, которые
помогают мне стать лучше, хотят, чтобы я стала сильнее, а ты держался
только за мои слабости и раздувал их. Ты неустанно доказывал мне, что я
нежная, тепличная, второсортная, пригодная только для комнатной жизни...
Конечно, заманчиво, чтобы тебя носили на руках, но я знаю, что такое
"носить на руках" по-тартаковски. Это означает дарить жене платья и
избавить ее от службы, чтобы она жарила оладьи и вытирала пыль со стильных
кресел. А я, между прочим, геолог, и мне не хочется стать уборщицей!
- Прежде всего ты моя жена!
- Жена - это друг и товарищ. Друга уважают, а не принижают. Зачем тебе
жена? Купи пылесос, это обойдется дешевле.
- У тебя нет сердца, Лена. "Дешевле, дороже"! Сплошные расчеты,
рассуждения. А где чувство, где любовь, где семья? Ведь у нас может быть
сын, продолжатель рода!
Елена выпрямляется, как будто ее стегнули кнутом.
- Ты хочешь воспитывать моего Витьку? - гневно восклицает она. - Чему
ты научишь его? Набивать комнату ценными вещами, подлаживаться к деканам,
губить чужие открытия ради своего покоя, говорить девушкам красивые слова
и унижать их? Нет, мой сын никогда не будет Тартаковым! Пускай твоя
фамилия вымирает. Я думаю, что при коммунизме тартаковых не будет вообще.
Она выбежала, оставив оторопелого мужа. Следом за ней его обошла Тася.
Тартаков и Елена загораживали ей выход, и она не решалась прервать их
бурный разговор.
- Здравствуйте, Вадим Георгиевич.
Тартаков посмотрел на нее мутными глазами:
- А, Эвридика!
- Я еду на Примус, Вадим Георгиевич, буду звонить вам в девять часов.
Когда вы пойдете делать снимки?
- Я вообще не пойду, - мрачно сказал Тартаков. - Брошу все и уеду.
Снимки - тлен. Все тлен, Эвридика. И я сам тоже. Тартаковы вымирают, при
коммунизме их не будет вообще. Это установлено наукой.
Кашин прилетел на вершину вулкана рано утром шестого ноября. Он долго
ходил по площадке, прикладывая руку к сердцу, потому что был уже немолод и
неважно чувствовал себя после резкого подъема на высоту. Бурильщики
доложили, что до проектной глубины осталось пятнадцать метров. Бур работал
на дне глубокой скважины, но трубы хорошо проводили звук, и на поверхности
слышен был гул и рев запертых в подземелье горячих газов. Кашин наклонился
над скважиной, резкий запах сернистого газа ударил в ноздри. Инженер
закашлялся и сказал:
- Немедленно прекращайте работу и эвакуируйте людей. Нельзя играть с
опасностью. Взрывать надо!
- Ломать - не строить, - приговаривали рабочие.
То, что сооружалось неделями, было снято за несколько часов. Общежития
разобрали, бур извлекли на поверхность, вышки положили наземь, развинтили
и погрузили на прицепы. На место вышек лебедки подтянули целые пакеты
широкогорлых труб, которые должны были подводить пар к турбинам.
Затем приступили к работе подрывники. Они наполнили мешки аммоналом,
снабдили взрывателями и осторожно спустили в скважины. Им помогали те
бурильщики, которым приходилось иметь дело со взрывчатыми веществами.
Конечно, среди них был Мовчан.
Подготовка заняла весь день. И наконец наступила долгожданная секунда,
завершающая труд нескольких тысяч строителей, инженеров, ученых, начиная с
Грибова, Шатрова... или даже с Крашенинникова.
В маленькой землянке на склоне горы собрались почти все ведущие
инженеры и бригадиры. Были здесь и Мовчан, и Грибов, и, конечно, Яковлев,
как представитель заказчиков - жителей Камчатки. Была и Спицына в числе
почетных гостей. В последние годы супруги уже не работали - вышли на
пенсию и поселились в Петропавловске. Даже Дмитриевский приехал, несмотря
на запрещение врачей. "Посмотрим, будете ли вы совершать восхождения в
моем возрасте", - сказал он.
Кашин, краснея от волнения, повернул ручку подрывной машинки и, забывая
о правилах безопасности, первый выбежал из землянки.
На фоне темнеющего неба смутно синела снеговая вершина. Трубы нельзя
было различить. Как это обычно бывает, первые секунды показались
томительно длинными, и Кашин успел удивиться: "Почему нет взрыва? Не
оборвались ли шнуры?" А взрыв уже произошел, но газы и пепел еще неслись
вверх по скважине.
Но вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над
ближайшей трубой. Вдали сверкнул второй язычок, третий... Густой черный
пепел заклубился, набирая высоту. Это летели из пробитого вулкана кусочки
остывшей лавы, захваченные газами.
- Первое в мире искусственное извержение! - торжественно объявил
Дмитриевский.
До землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов.
Разбуженный вулкан рычал свирепым, гневным басом.
- При подлинном извержении больше шуму было, - хладнокровно заметил
Грибов.
Через несколько минут оранжевые языки стали короче. Огонь как бы уходил
в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они
и светились над темно-голубой горой.
Тогда Кашин решительным движением нажал пластмассовую кнопку, которая
приводила в движение заслонки турбин. Ржавый свет исчез, словно его
отрезали ножом. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Зрители ждали
минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора
внезапно осветилась.
Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы
светящиеся схемы, идущие по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли
спокойным желтым светом, дальние рассыпались мерцающим бисером, мелкой
звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в
сотнях фонарей.
С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в землянку и
взял трубку телефона:
- Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. А вы
готовы? Ка-ак? Почему не работает комбайн? - В голосе начальника
послышались угрожающие нотки. - Примите все меры! Не только Ковалев - сами
идите в забой! Сейчас прилечу и посмотрю, в чем дело!
Мовчана не взяли в вертолет. На лаволитейный завод он попал только
через два часа.
Как обычно после аварии, на площадке было много постороннего народа.
Передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди
взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что
выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние
новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издали одежду можно
было принять за человека. Низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом
со своим собственным костюмом.
- Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? - спросил Мовчан.
Рабочему, видимо, неприятно было рассказывать о промахе бригадиру
соперников.
- Зубья прихватило, - нехотя сказал он. - Можете потирать руки. Комбайн
стал - и ни туда ни сюда.
- Нашел чем обрадовать! - Мовчан даже плюнул от негодования. - Что я,
капиталист какой-нибудь, чтобы ликовать при ваших неудачах?
- А между прочим, из-за вас дело вышло! - крикнул рабочий вдогонку
Мовчану. - Мы вас ждали, а лава ждать не хотела, пробилась в туннель, и
баста.
- Ну вот, с больной головы на здоровую! Уже мы виноваты!
- Дайте пройти, товарищи!
На крыльце появились начальник строительства, Котов и Тартаков. Котов
был молчалив и бледен - он недавно вышел из больницы. Геолог растерянно
щурился и заикался. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость
этого крупного, самоуверенного человека.
- Что вы мне объясняете? - говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова
снизу вверх. - Вот ему объясняйте, изобретателю. Его машину вы загубили.
Меня интересует другое... Что вы предлагаете сейчас?
А Тартаков от волнения, должно быть, не понимал, о чем его спрашивают,
и продолжал оправдываться:
- Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если
бы комбайн работал, Михаил Прокофьевич, и подавалась вода для охлаждения,
все было бы как следует. Если бы с самого начала...
- Почему же вы не предупредили с самого начала?
- Но вы отдали приказ никому не-входить в лавопровод без вашего
разрешения.
- Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение - спросили
бы...
- Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она...
- Глупости какие! Вербина находилась на горе, за три километра от
комбайна по прямой, а вы были в двадцати пяти метрах от лавы...
- Но если бы у Вербиной было чувство долга...
- "Если бы, кабы, было бы"! - с раздражением прервал Кашин. - В свое
время на досуге мы разберемся, кто виноват, вы, Вербина или я! Что вы
предлагаете сейчас?
- Но мы вынуждены... вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять
комбайн в трубе.
- Оставлять нельзя, это правильно. И разбирать нельзя: лава еще не
застыла. А когда застынет, получится пробка - этакий пыж из базальта и
стали. Чем его брать? Ногтями?
- Нет уж, придется рвать, - вздохнул молчавший до сих пор Котов.
- Что рвать?
- Все! Породу, застывшую лаву и комбайн...
- Такую дорогую машину? - заволновался Тартаков. - Мы не имеем права! Я
не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.
Кашин отмахнулся:
- Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с
вами. Где подрывники? Вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько
попросят.
- Разрешите, я поведу подрывную команду! - попросил Котов. - Может
быть, есть еще возможность...
Кашин хотел было отказать. "Вы же нездоровы..." - начал он, но по
выражению лица инженера понял, что нельзя запретить ему последнее свидание
с комбайном.
- Хорошо, идите! На месте примете решение Но едва ли можно спасти
комбайн... Думайте не о машине - обо всем строительстве!
Двадцать минут спустя вереница фигур в белых скафандрах вступила в
лавопровод. Несгораемые костюмы с глазастыми шлемами обезличивали людей.
Скафандры были трех размеров, и по лавопроводу шли существа высокого,
среднего и малого роста. Возглавлял колонну низенький Котов, замыкал
высокий Мовчан. Мовчан тоже напросился в партию подрывников. Он знал
подрывные работы, хотел помочь Ковалеву и, главное, по своему характеру не
мог упустить интересное дело.
Узкий, девятиметровый туннель шел прямо, как луч, без единого поворота.
Навстречу плыли гладкие стены. Казалось, что люди топчутся на месте: они
шли полчаса, час, и те же стены теснили их. Кое-где попадались надписи
мелом: "Этот перегон строил Ковалев", "Все на штурм вулкана!" Было и
шуточное приветствие: "Здравствуй, лава! Как тебе нравится здесь?" Через
несколько часов лава должна была прийти и стереть эти надписи навсегда.
Туннель был невысок, долговязый Мовчан царапал потолок шлемом. Оттого
что приходилось идти не распрямляясь, болели шея и спина. В скафандре было
жарко, дышалось трудно. Несгораемый костюм надежно защищал тело не только
от жары, но и от охлаждения. Работая на вершине, Мовчан привык к свежему
горному воздуху и с трудом переносил жару. Пот лил с него градом и
струйками бежал по спине. Чесались нос, спина, затылок, локти... Мовчан
ожесточенно хлопал себя рукавицами, но без толку. Становилось только жарче
от лишних движений и еще сильнее зудела кожа. Очень хотелось снять шлем и
обтереть лицо, но грозные плакаты предупреждали: "Берегись, стены
обжигают!", "Берегись, не снимай костюма!" Возле плакатов висели
термометры, и каждый показывал больше предыдущего. Вскоре температура
превысила сто градусов, потом двести... А рабочие все шли вперед.
Но вот замелькали огни, послышался лязг металла, в микрофоне зазвучали
непривычно гулкие голоса. Стала видна массивная машина, перед ней
копошились странные фигуры, задевающие макушкой за кровлю. Одна из них
кинулась навстречу подрывникам:
- Отчего так долго? Лава уже в трубе! К комбайну нельзя подойти!
Уже несколько часов жидкая лава понемногу просачивалась в комбайн и,
остывая, превращалась в окаменевшие лепешки. Постепенно она пробилась в
штольню. Комбайн был затоплен наполовину, как бы врос в камень. Станина,
рычаги, зубчатые колеса, валы и тяги тонули в твердеющем базальте. Машина
напоминала начатую скульптуру, очертания которой еще спрятаны в камне и
угадываются с трудом.
Темная лава казалась прочной и безвредной. Но когда один из рабочих с
силой воткнул в нее ломик, пробитая дырка засветилась раскаленным
угольков. Температура под тонкой корочкой была около тысячи градусов.
- Надо срочно взрывать, через час будет поздно, - сказал старший
подрывник. - И рвать в мелкие кусочки, чтобы обломки не мешали лаве.
Разрешите приступить, товарищ Котов?
Котов медлил с ответом. Сомнения обуревали его, он жаждал спасти
комбайн, лихорадочно искал выхода и не мог его найти.
"А если подождать со взрывом? - думал он. - Но разве можно рисковать
жизнью людей? Что делать? Рабочие ждут приказа..."
- Приступайте, - чуть слышно выговорил Котов.
- А как добраться до машины?
- Свяжем шесты, подсунем заряд поближе.
- Шесты коротки... Здесь метров десять, не меньше!
Старший остановился в затруднении. Десять метров лавы, пышущей
нестерпимым жаром, отделяли людей от механизмов. Положить заряд перед
лавой, на расстоянии десяти метров от комбайна? Получится ли нужный
эффект? Связать заряд и бросить его вперед, как бомбу? Но при броске могут
выскочить взрыватели, или еще хуже - взрыв произойдет прежде, чем успеют
отойти люди.
Рабочие стояли в раздумье. Все понимали опасность. Каждую минуту могла
прорваться лава, сокрушить комбайн и сжечь их. Но люди думали не только о
себе. Они пришли спасать общий труд. Лавопровод под угрозой - это понимали
все. Котов знал, что под угрозой и паропроводы, иначе говоря - вся
электростанция. Давление в пещере упало, лава поднимается, она может
закупорить скважины, пробуренные с таким трудом.
Внезапно Мовчан одним движением вскочил на полузастывшую лаву. Это было
в его духе: рискнуть, и дело с концом! Всю жизнь он следовал этому
правилу. После короткой перебежки он, поджав ноги, сел на горячую
станину... В одном месте лава была продавлена, и на ней виднелся огненный,
медленно затухающий след. Если бы не асбестовые подошвы, Мовчан остался бы
без ноги.
Ему стало весело от собственной смелости и ловкости, от того, что он не
побоялся принять вызов вулкана. Кто-то пытался последовать за ним, но
провалился по щиколотку, Неудачника подхватили подмышки и вытащили из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг