совершенство аппаратов.
Задача казалась очень четкой. Найдено слабое место, узнай, когда будут
разрушения. Но посыпались вопросы, и четкое стало расплывчатым,
гадательным. Вокруг цифр возник спор, как вокруг какого-нибудь
стихотворения: хорошо или плохо, достоверно или не очень, правдоподобно
или надуманно. Стройный расчет Грибова был погребен в горе предположений,
от него ничего не осталось.
Но Грибов снова встал и начал невозмутимо отвечать. Он отводил
возражения, стряхивал их, словно сор.
- Уважаемый товарищ спрашивает, не может ли быть центр катастрофы на
выступе номер один. Нет, не может, ибо этот вариант проверен, рассчитан и
отвергнут. Возможность, о которой говорил товарищ профессор, тоже
рассчитана.
Грибов выложил на стол папки с таблицами. Нет, он не услышал сегодня
ничего нового. Все это высказывалось ранее, все выяснено. Когда он успел
сделать столько расчетов? Это не он делал, в учреждении имеется
электронная счетно-решающая машина. Она одна заменяет тысячу вычислителей,
можно давать ей задания не скупясь. Такие же проверки выполняются для
каждого землетрясения. Вот анализы, вот цифры, можете ознакомиться.
И возражения отпали. Сомнения были исчерпаны, вопросов не находилось.
Только какой-то старик, прятавший глаза за выпуклыми очками, ехидно
спросил:
- Если не ошибаюсь, уважаемый докладчик - один из авторов проекта
Вулканстроя? Почему он предложил такое ответственное строительство в
сейсмически опасной зоне?
Яковлев покачал головой. "Ишь ты! До сих пор есть противники", -
подумал он.
Вопрос был явно не по существу. Но Грибов ответил без запинки.
- Горелая сопка, - сказал он, - находится в самом безопасном месте. Она
стоит на жестком узле, там, где пересекаются два горных хребта, две
островные дуги. Одна дуга упирается в другую, и перемещения здесь
ничтожны. Это очень надежное место. Но поскольку разговор зашел о
Вулканстрое, я хотел бы сказать несколько слов. Строительство, конечно,
придется прервать. Наша задача - как можно позже нарушить нормальную жизнь
Камчатки и как можно быстрее после землетрясения отменить тревогу. Речь
идет не только о простое машин, но и о людях, их здоровье и спокойствии. И
это главное.
"Это хорошо! - подумал Яковлев. - Грибов стал думать о людях".
Больше никто не пожелал высказаться, и слово взял председатель:
- Я предлагаю, товарищи, одобрить доклад Александра Григорьевича.
Значит, ждем землетрясения через четыре-пять недель южнее острова
Таналашка. Сила восемь-девять баллов. Цифры и сроки поручим докладчику
уточнить.
Чем ближе подходило землетрясение, тем тревожнее было на Камчатке.
Что может быть надежнее, прочнее земли? И вдруг она должна
приподняться, встряхнуться, качнуть дома. Люди потеряли доверие к земле, с
опаской поглядывали себе под ноги, как будто шли не по дороге, а по
скользким камням.
Землетрясение должно было произойти в нескольких стах километрах от
Камчатки. Сам полуостров не мог сильно пострадать, опасались только за
прибрежные районы. Отсюда вывозили детей, женщин и стариков. По всем
дорогам внутрь страны шли машины, нагруженные чемоданами, корзинами,
мешками.
Прибрежные города опустели, но казались многолюднее: больше работы было
на улицах.
Здания обводили канавами, предохраняющими от трещин, углы укрепляли
сваями, а окна и двери - стальной арматурой, как бы прятали дома в гибкую
стальную корзину. В ямах с песком хоронили хрупкие и дорогие вещи,
приборы, аппараты.
- Держитесь, - говорил Яковлев строителям. - Предстоит генеральная
проверка. Это землетрясение лучше всякого ревизора. Сразу покажет качество
работы.
Яковлев был назначен начальником штаба по борьбе с землетрясением.
Целые дни он проводил в вертолете, проверяя, как подготовлен каждый
поселок, каждый завод. Подземные толчки угрожали не только домам, они
могли привести в движение, "оживить", как говорят геологи, оползни и
обвалы. Чтобы случайные путники не были засыпаны каменной лавиной, списки
всех неустойчивых склонов вывешивались в колхозах, опасные места
огораживались канатами и флажками.
За четыре дня до срока прекратились работы на Вулканстрое. Буры были
извлечены из скважин, подъемные краны положены наземь. Ковалев отвел свой
комбайн от забоя. Весь лавопровод пришлось укреплять мощными стальными
распорками. Вулканстрой замер. По городку гуляли скучающие рабочие. Кашин
велел инженерам и бригадирам быть наготове при штабе.
Но срок, в сущности, все еще не был известен. Землетрясение могло
начаться через два дня, могло задержаться на неделю. Какая-то деятельность
все еще шла, и в штаб к Яковлеву беспрерывно звонили по телефону:
"В порт вошли пароходы, приступать ли к погрузке? Когда начнется
землетрясение?"
"Рыболовецкая флотилия готова к выходу в море. Разрешается ли
выходить?"
"В районном селе больной. Можно ли везти в город на операцию?"
"Горная речка прорвала плотину. Стоит ли чинить или подождать?"
"Когда будет землетрясение, какого числа, в котором часу?"
"Дата уточняется", - неизменно отвечал секретарь.
"Уточняем дату", - говорил и Яковлев, если он был в штабе.
А после нескольких тревожных звонков он приказывал секретарю:
"Соедините меня с Москвой, с Грибовым. Что он возится, в самом деле!
Пора наконец установить точный срок".
Грибов собирался сам поехать на Камчатку, но оказалось, что это
нецелесообразно. Предсказатели должны были понять и предугадать, что
произойдет на глубине ста километров под островной грядой. А разбираться в
этом можно было с одинаковым успехом и за сотни километров от острова
Таналашка - на Камчатке, и за десять тысяч километров от него - в Москве,
лишь бы связь работала как следует. Связь с Москвой была налажена, а на
Камчатке ее пришлось бы налаживать заново. В Москве были читающие и
счетно-решающие машины, проворные чертежники, опытные техники,
специалисты-предсказатели. И Грибов остался в Москве, в генеральном штабе,
чтобы вести сражение мысленно, разгадывать замыслы подземного врага на
карте и отвечать на тревожные звонки.
- Когда будет землетрясение? - спрашивала Камчатка.
- Дня через четыре, может быть позже.
- А точнее?
- Точнее определить нельзя.
- Может быть, землетрясения не будет вовсе?
- Будет обязательно, - твердил Грибов терпеливо. - Если доска стоит на
ребре, она упадет неминуемо через секунду или через час. Потерпите. Нельзя
рисковать жизнью людей или их здоровьем.
Однажды Грибов услышал в ответ:
- Вот именно, нельзя рисковать здоровьем людей! Я главный врач
больницы. По указанию штаба, больных из хорошего здания пришлось
переселить в палатки. Идет дождь, в палатках холодно. Больные нервничают,
и здоровье их ухудшается.
- У вас и сейчас идет дождь? - спросил Грибов.
- Нелепый вопрос! - крикнул раздраженный врач. - Какое это имеет
значение? Дождь шел, теперь прекратился. Я спрашиваю вас о землетрясении!
- Значит, дождь прекратился?
Обиженный доктор выругался и повесил трубку.
- Прогноз погоды мне! - сказал Грибов своей секретарше. - И позовите
Карповича.
А еще через несколько минут, записывая цифры, он говорил своему
помощнику:
- Вы видите, дождь у них прекратился, небо прояснилось, барометр идет
вверх. Институт прогнозов говорит, что к вечеру давление повысится на
двадцать миллиметров, то-есть примерно на тридцать граммов на каждый
квадратный сантиметр. Сколько же придется на весь массив, считая по триста
тысяч тонн на квадратный километр? Выдержит эту нагрузку наш выступ номер
шесть? Нет, конечно! Можете давать радиограмму: "Семь-восемь вечера, когда
давление дойдет до семисот восьмидесяти, землетрясение будет". Правильно я
считаю?
Грибов ошибся на девятнадцать минут.
В восемнадцать часов сорок одну минуту по времени камчатского пояса, не
выдержав добавочной нагрузки, ненадежный выступ раскрошился. Потеряв
опору, остров Таналашка вместе со своим подводным основанием опустился на
один метр. На один метр упала массивная каменная плита объемом в пять
миллионов кубических километров. Падая, она толкнула смежные плиты,
всколыхнула океан, поколебала соседние страны. Землетрясение почувствовали
все жители Аляски, Чукотки, Камчатки, Японии, Алеутских и Курильских
островов. Затухающая волна обошла весь земной шар дважды и была отмечена
всеми сейсмическими станциями от Шпицбергена до оконечности Южной Америки.
Все жители Камчатки запомнили миг, когда вздрогнули горы, долины и
здания. И много лет спустя они рассказывали приезжим, где были в эту
минуту, что подумали, что почувствовали, что предприняли, придя в себя.
Тасю землетрясение застало на временном глубинометрическом пункте.
Тревогу подняли лошади. Они начали биться, сорвались с привязи. Тася
погналась за одной из них... и тут услышала гул. Затем земля вздрогнула,
как-то вывернулась из-под ног. У Таси закружилась голова, на секунду она
потеряла равновесие. Но тут гул затих, земля снова стала неподвижной, и
Тася увидела все на своем месте - горы, лес, небо, палатки, навес для
инструментов. Только шест радиоантенны свалился. И, глядя на него, Тася
расхохоталась. Землетрясение свалило шест! Гора родила мышь! Тася хохотала
все громче, мстя стихии за напряжение, за свой невольный испуг. Ждали его,
ждали, трепетали, готовились, а оно пришло... и шест повалило. Воевода
Топтыгин чижика съел!..
Мовчан был в кабинете Кашина на инструктаже. Когда грянул удар, пол
заходил ходуном, чернильницы подпрыгнули на столе, со стены сорвалась
картина, балки над головой угрожающе заскрипели. Мовчан был человеком
действия. Услышав скрип, он не стал рассуждать, упадет ему крыша на голову
или нет. Он высадил плечом окно и выпрыгнул во двор со второго этажа. Во
дворе конторы, как обычно, толпилось много народу. Когда послышался звон
стекла и сверху упало что-то тяжелое, все шарахнулись в сторону, многим
показалось, что дом валится. Но дом не обвалился. На цветнике под окнами
оказался только Мовчан, перепачканный в земле и сконфуженный. Из разбитого
окна выглянул Кашин и сказал спокойно:
- Товарищ Мовчан, сходите в столярную мастерскую, пусть пришлют мастера
раму вставить... за ваш счет.
Долго еще друзья подсмеивались над Мовчаном:
- Стекло у нас в коридоре разбито. Не ты ли, Григорий, прыгал? Может,
вставишь за свой счет?
Несколько сильнее сказалось землетрясение в жилом городке. Подтверждая
слова Яковлева, оно пришло сюда, как ревизор, проверило качество кладки,
кое-где обрушило столбы, углы зданий... Местами появились трещины в земле
до полуметра шириной, в них тотчас выступила вода. Одна трещина, самая
большая, угрожала столовой. Но здание заблаговременно было обведено
канавой. Трещина, дойдя до канавы, повернула под прямым углом. Не причинив
никакого вреда, она обошла здание и потянулась в прежнем направлении. Как
рассказывали, в столовой первым пришел в себя завхоз. Уже через восемь
минут после встряски он явился к директору столовой с Написанным по всей
форме актом, где было указано, что во время землетрясения разбились бутыли
со спиртом и просыпалось какао. Директор внимательно прочел акт и хмуро
сказал:
- Припишите, что в трещину провалилось ваше жалованье.
Ковалев в эти дни скучал. Четверо суток отдыха подряд! Ковалев гулял,
читал, говорил с соседями. Хотел было сходить в кино, но кино в эти дни не
работало: не рекомендовалось собирать много народу под одной крышей.
Помаявшись, Ковалев лег спать после обеда, во сне слышал какой-то шум,
треск и топот, перевернулся на другой бок и заснул еще крепче. Проснулся
он поздно вечером, вышел в коридор покурить и тут узнал от соседей, что
землетрясение уже произошло.
- Ну, вот и хорошо! - сказал он зевая. - Значит, завтра на работу.
Когда выходить на работу? - этот вопрос задавали в тот вечер все
работники Вулканстроя.
Кашин позвонил в штаб, штаб связался с Москвой. Грибов ответил:
- Сами знаете, сейчас все нужно начинать сначала. Подземная обстановка
изменилась. Старые очаги исчезли, возможно, появились новые. Может быть
второй удар, могут быть толчки еще год, полтора. Надо произвести новые
исследования, тогда будет ясно.
- Когда же будет ясно?
- А вы торопите глубинометристов. Как только они сообщат новые цифры,
мы приступим к расчетам.
Гораздо серьезней землетрясение проявило себя на побережье, еще
внушительнее на островах, в особенности на крайнем, пограничном, где уже
третий год работала Елена Кравченко.
За это время Елена сильно изменилась, возмужала. Шаг у нее стал тверже,
плечи шире, голос звучнее. Только глаза, губы и брови остались такими же
яркими, как прежде.
Несколько лет прошло с тех пор, как Елена плакала над письмом Виктора и
давала обещание всегда быть смелой и сильной. Выполнить обещание было не
так легко. Много раз Елена проклинала Камчатку, хотела все бросить,
уехать. Она собирала чемодан... и оставалась.
Когда Елена уезжала из Москвы, ей представлялось, что там, на далекой
Камчатке, идет главная работа. Но с отъездом Грибова главная работа
переместилась в Москву. Изыскания были закончены, теперь Грибов вел борьбу
за проект. Вся станция, как старушка-мать, проводившая сына, жила его
жизнью, его письмами, вела работу по его указаниям. Елена только и
слышала: "Александр Григорьевич написал, Александр Григорьевич велел,
Александру Григорьевичу нужно..." И работа была мелкая, неинтересная -
уточнения прежних съемок.
Поэтому Елена с охотой ушла со станции, когда ей предложили перейти на
Службу подземной погоды начальником глубинометрического пункта. И опять ей
не повезло. Она ушла за месяц до постановления о строительстве, как раз,
когда работа у вулкана стала живой и интересной. Сама же она попала на
побережье, а потом на отдаленный остров, куда летом приезжали охотники на
котиков, а зимой жили только пограничники и в десяти километрах от заставы
- глубинометристы: Елена, пожилой техник-радист и рабочий с женой и тремя
детьми.
Раз в неделю Елена обязана была производить измерения и передавать
данные по радио. С этой работой она справлялась за четыре часа, остальные
сто шестьдесят четыре часа в неделю были в ее распоряжении. Целыми днями
Елена лежала на кровати непричесанная, смотрела на дощатый потолок и,
вздыхая, вспоминала студенческие годы. Ей казалось, что она старуха. Все
осталось в прошлом: ученье, юность, замужество; а впереди вой пурги, серые
дни и тоскливые вечера зимовки.
Она мечтала только об отпуске, считала месяцы, недели, вычеркивала
пройденные дни. Но потом счет оборвался... Считать стало некогда. В начале
весны пришло распоряжение всем глубинометристам производить съемку
океанского дна по маршрутам. Елена начала неохотно, но съемка оживила ее
студенческую мечту о просвечивании океанского дна. Она выполнила работу
быстрее всех, по своей инициативе расширила задание. Потом с разрешения
начальника погранохраны перенесла аппаратуру на военный катер и все
учебные выходы в море использовала для новых съемок. У нее скопился
большой материал, она написала коротенькую статью и послала ее в Академию
наук. Статью напечатали, на нее обратили внимание, появились письма,
вопросы. Елена предложила обширный план исследований, ей разрешили вести
их. И тогда она отказалась от отпуска, чтобы не терять лето.
Теперь, когда она занялась делом и меньше тосковала о людях, люди
вспомнили о ней. Елена вошла в науку не так; как Грибов. Он шел от книг,
от всемирного опыта, добавляя свои рассуждения к чужим исследованиям.
Елена начала как практик. Она работала далеко от научных институтов и
оказалась единственным знатоком малоизвестного района. А район был
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг