Трещину удалось закрыть через полчаса.
Дежурный врач грустным тоном сказал, что состояние Котова внушает
опасение. Тяжелые ожоги на левом боку и спине. Для пожилого человека с
утомленным сердцем это серьезно. Оказалось, что у Котова был пробит
скафандр осколком кварцевого стекла или болтом, вылетевшим из рамы
иллюминатора. Хорошо еще, что конструктор прижался к стенке, - он мог бы
свариться заживо.
Ковалев вошел в палату на цыпочках, приготовился к самому худшему, но,
увидев больного, невольно улыбнулся. Котов мог лежать только на животе,
однако неподвижность его не устраивала. Каждую минуту он пытался
перевернуться, охал от боли, морщился, приподнимался на локтях, снова
падал, вертел головой, двигал ногами. Завидев Ковалева, он закричал, не
здороваясь:
- Хорошо, что ты пришел, Степан! Я уже послал тебе два письма! Сейчас
нужно нажимать, работать вовсю!
- Погоди! Как ты себя чувствуешь?
- Неважно. Впрочем, это не имеет значения. Тебе придется налечь,
Степан. Всякие маловеры будут теперь хулить комбайн, но мы им докажем, что
нашей машине: не страшны такие передряги. День даю тебе на ремонт, а
послезавтра мы должны выдать сто пятьдесят процентов плана. Обязательно
поставь тяжелый тормоз. Я говорил Кашину, он даст наряд в мастерскую. И
еще: окошко надо укрепить, я уже обдумал как, только нарисовать не могу.
Зайди в контору, скажи, чтобы сюда прислали чертежницу, а то меня не
выпускают. Эти бюрократы-врачи не понимают, что такое план. Им попадись в
лапы...
Котов был полон энергии и надавал Ковалеву десяток поручений, записок,
советов.
- Иди скорее, Степан, принимайся за дело. Тебе теперь работать за
двоих.
В коридоре у окна стоял инженер Кашин. Ковалев поклонился издали - он
не любил навязываться в знакомые начальству, - но Кашин подозвал его.
- Как состояние? - спросил он, бровью показывая на палату.
- Лучше, чем говорят доктора.
- К сожалению, доктора правы. Человек держится на нервах. Боюсь, что он
уже не вернется под землю.
"Вот еще один летчик потерпел крушение", - подумал про себя Ковалев.
Кашин между тем взял его под руку и отвел в сторонку.
- Ко мне поступило ваше заявление, - сказал он, вынимая бумажник. - Я
не буду держать вас насильно, здоровьем надо дорожить. Видимо, мы дали
маху с лавопроводом. Следовало добиваться полной автоматизации, не
отправлять людей в эту огненную печь. Но что поделаешь, работа сложная,
конструкторы требовали два года на проект и еще два - на испытание и
освоение. А тут пришел этот фанатик Котов со своим комбайном, и мы
поверили ему. В общем, сейчас отступать поздно, надо пробиваться вперед.
Но вот беда, товарищ Ковалев: Котов слег, вы уходите... Кто будет работать
на комбайне? Может быть, вы потерпите месяц, полтора, пока мы подготовим
машинистов на три смены? Я напишу на вашем заявлении: "Уволить с первого
октября". Не возражаете?
А Ковалев совсем забыл о своем заявлении. Голова у него была занята
катастрофой, болезнью изобретателя, его поручениями, новым тормозом и
укреплением окошка... Он взял листок из рук Кашина и спокойно разорвал
его.
- Сделаем, - сказал он. - Для Ковалева не бывает нелетных погод.
Не бывает нелетных погод... Эти слова он говорил, когда требовалось
доставить Виктора на вершину Горелой сопки. С этими же словами сейчас он
пробивается к сердцу вулкана.
Пусть он сидит в железной кабине, изнывая от жары. Над его головой -
миллионы тонн камня. Если они сдвинутся, от человека не останется мокрого
места. Вулкан коварен и беспокоен, он встречает пришельца духотой, зноем,
горячим паром, он может напасть каждую минуту. Но летчик Ковалев не
подведет, не сбежит, никому не уступит своего почетного, самого опасного
на стройке поста. "Надо пробиться вперед", - сказал Кашин. Сделаем,
товарищ начальник!
"Если надо пробиться вперед, не бывает нелетных погод". Получилось в
рифму, как в песне. Можно напевать эти слова, сидя за рычагами... Пусть
песня нескладная и не подходит для подземного машиниста, но это первая
песня, которую Ковалев напевает с тех пор, как он оставил небо.
2
В таком городе, как Москва, два человека могут прожить всю жизнь и не
встретиться ни разу.
Территория Вулканстроя была гораздо обширнее Москвы. Недаром Ковалев
несколько месяцев не мог найти Тасю. Она была тут же, на строительстве,
только за двести километров от городка, в разведочной партии.
Тартаков, отправляясь на Камчатку, думал, что встретит Елену в первый
же день. Но Елена не попадалась на улицах городка. В списках сотрудников
Вулканстроя не оказалось ни Тартаковой, ни Кравченко. Только случайно два
месяца спустя Тартаков узнал, что Елена работает на уединенном острове
Котиковом. Она жила тоже в Камчатской области, но ехать к ней было не
ближе, чем из Москвы в Горький, и гораздо труднее.
Инженеры Вулканстроя знали свой участок, в лучшем случае - соседние.
Чтобы объехать всю стройку, нужно было потратить неделю. Пожалуй, только
Кашин имел возможность осматривать ее каждый день, даже не выходя из
своего кабинета.
Он делал это с помощью нового аппарата - видеофона. Эти телефоны,
передающие изображение, были в то время новинкой, как радио в 20-х годах.
В довольно громоздких аппаратах рядом помещались иконоскоп - передатчик
изображения и кинескоп - приемник изображения. В городах видеофоны еще не
могли вытеснить телефонную сеть. В сущности, при обычных телефонных
разговорах нет необходимости видеть собеседника. Но на крупных заводах и в
особенности на больших, разбросанных стройках видеофоны пришлись к месту.
И Кашин с удовольствием поставил такой аппарат рядом с письменным столом.
Теперь, не тратя времени на разъезды, он мог видеть, что происходит на
самых отдаленных площадках.
Это было так легко! Протянул руку, вставил вилку в штепсель - и видишь"
пенистые гребни волн, простор океана, портовые краны, похожие на журавлей,
вместительные грузовые суда, тяжело осевшие в воду.
Поворот ручки - и на экране появляется вереница машин, идущих по шоссе.
Еще поворот - железнодорожная станция, забитая составами, толкутся
маневровые паровозы, переговариваясь крикливым тенорком... Еще поворот -
подмостки длинных пакгаузов, мешки, прикрытые брезентом, деревянные
строения, запорошенные белой известковой или серой цементной пылью, -
центральный склад стройки... Новый поворот - и перед глазами широкая
улица, ряды двух- и восьмиквартирных сборных домиков с крутыми крышами,
прямоугольные узоры фундаментов, над ними - краны. Там, где возвышается
один из кранов, строится клуб, другой обозначает больницу, третий -
будущий горсовет будущего Вулканограда.
После жилого городка Кашин осматривает мастерские - механические,
авторемонтные, арматурные, столярные. Визжат дисковые пилы, распиливая
дрожащие доски. Грохочут бетономешалки, мотая угловатыми головами,
сплевывают в кузовы самосвалов серый студень бетона. Затем на очереди
базальтолитейный комбинат. Сейчас это голое изрытое поле с кучами рыжей и
черной глины. Но Кашин хорошо знает, как преобразится этот пустырь. Вот
отсюда придет лава, здесь будут формы для базальтового литья, отсюда пар
пойдет на турбины, а горячая вода - в оранжереи, на южный склон горы, где
уже торчат железные ребра будущих строений.
Кашин распорядился, чтобы видеофоны стояли не в кабинетах начальников,
а на строительных площадках.
- Ведь я не врач, - сказал он. - Мне не важно, как выглядят мои
инженеры. Как выглядит площадка - вот что меня интересует.
Кашин осматривал всю стройку, а прорабы видели только его лицо, высокий
лоб, сливающийся с лысиной, заметные мешки под усталыми глазами, и,
дожидаясь своей очереди, слушали ровный, никогда не повышающийся голос:
- Отодвиньтесь, товарищ Власов, вас я уже видел, хочу посмотреть склад.
Теперь разглядел - порядок. А что это за кучи справа? Нет, вы не туда
смотрите: от меня справа, от вас слева. Экран искажает? Хорошо, я буду у
вас завтра с утра и посмотрю, кто искажает: экран или вы... Я вас
спрашиваю, сколько уложили бетона в фундамент. Не сколько уложите, а
сколько уложили... Я вижу, вам придется сдавать дела. Чхубиани справится с
двумя участками. Что? Хотите кончить опору? Нет, так не выйдет, чтобы вам
досталось легкое, а тяжелое другому. Сдавайте дела немедленно, по
состоянию на сей час. Дать отсрочку? Да нет, зачем нам обманывать друг
друга? Вы же слабый инженер, поучитесь работать у Чхубиани... Завтра вам
дадут два вагона стекла, товарищ Лапшин. Приступайте к изготовлению рам
для парников. Как вы разместили новых рабочих? Нет, временных бараков я не
разрешаю, это самые долговременные сооружения на свете. Сейчас тепло,
пусть рабочие неделю пробудут в палатках, но через неделю должно быть
готово настоящее жилье. В следующую среду я проверю. Вы же знаете, я
никогда не забываю проверить.
Неподалеку от оранжереи - вход в лавопровод. На экране - длинная
галерея, облицованная вогнутыми плитами. Галерея слепая, она упирается в
стенку. Но это не забой, в стене видна стальная дверца. Вот она
открывается, изнутри выходит человек в комбинезоне, с гаечным ключом в
руках.
- Здравствуй, Ковалев! Как там погода, летная? - спрашивает Кашин.
И бывший летчик, подтянувшись, рапортует:
- Температура грунта плюс триста пятьдесят. Прошли за смену
девятнадцать метров.
- А вот я посмотрю сейчас, близко ли вам до конца.
Ковалев своей цели не видит, но Кашин может взглянуть на нее.
Видеофон мгновенно переносит начальника строительства в палатку
геологов-разведчиков. Черноволосая девушка сидит у аппарата. Это Тася.
Аппарат обыкновенный подземно-рентгеновский. На его экране, как обычно,
серые полосы различных оттенков - пласты горных пород. Среди них - косой
след, словно ход дождевого червя. Кашин с удовлетворением глядит, как
ползет к нижней кромке темное пятнышко - электрический бур.
Еще поворот - и Кашин взлетает на вершину горы. Внизу - лето, а наверху
- нетающие льды. Сейчас там пасмурно, вершина в облаках, идет густой снег,
вместо вышек видны смутные тени. Перед Кашиным возникает лицо бурового
мастера. Из-под меховой шапки, усыпанной снегам, торчит задорный чуб,
блестят щеки, мокрые от снега, блестят глаза, блестят ровные зубы. Так и
хочется сказать: "Экий бравый парень! Что за молодец!"
- Как дела, Мовчан? - спрашивает Кашин, невольно улыбаясь.
- Лучше всех, товарищ начальник! Правда, старик-вулкан ворчал ночью и
на крышу камни кидал. Но нас не запугаешь. Мы, Мовчаны, лихой народ,
запорожских казаков потомки. Дед мой самых горячих коней объезжал. Другие
подойти боятся, а деду чем злее конь, тем приятнее. Но старому и не
снилось, что внук его сядет на вулкан верхом и будет шпорой его горячить.
- Ну, ну, распетушился! Видел я твою шпору. Отстает. Сколько процентов
сегодня?
- Сто семнадцать, товарищ начальник.
- А у Ковалева сто девятнадцать.
- Не может быть! Тогда завтра у нас сто двадцать будет, даже сто
двадцать пять. Это я, Мовчан, говорю.
- Что же, так и запишем.
- Запишите, товарищ начальник.
- Запишем и проверим... Дал слово - держись!..
При горной болезни ощущаются головная боль, головокружение, слабость,
сонливость, одышка и тошнота. Все эти неприятности зависят от недостатка
кислорода и подстерегают человека выше трех-четырех километров над уровнем
моря.
Бригада Мовчана работала на высоте четырех тысяч четырехсот метров.
Когда она прибыла наверх, по календарю стоял июль, но вокруг лежали снега,
и ртуть в термометре держалась ниже нуля. Вода в кастрюлях кипела при
восьмидесяти градусах, и повар жаловался, что приходится варить пищу вдвое
дольше, чем полагается, и все-таки она полусырая.
Конечно, можно было бы создать для повара нормальные условия -
построить герметическую кухню и поддерживать в ней привычное давление,
температуру и влажность. Можно было создать нормальные условия и в домах
бурильщиков. Но ведь должен был кто-то, работая снаружи за стенами,
собирать из бетонных блоков дома, электростанции, устанавливать мачты,
монтировать паропроводы, турбины, решетки, генераторы. Должен был кто-то
доставлять и блоки, и мачты, и лопасти турбин по снежным склонам, вести
тракторы-тягачи с прицепами, нагружать, перемещать, сваривать,
укладывать...
Герметические домики были запроектированы, но оказалось, что резкие
переходы от привычного давления к пониженному и наоборот действуют
неприятно. Предлагалось также проводить рабочий день в высокогорном
воздухе, а вечер и ночь - в нормальных условиях. Но, допустим, нужно во
время работы зайти в контору. И как быть инженеру, который выходит из
конторы десять раз в день? Вечером сидеть взаперти? А если тебе хочется
навестить друга в соседнем домике, если нужно провести комсомольское
собрание, собрать кружок, организовать турнир? В конце концов, жители
высотного городка распахнули настежь герметические окна и двери... дня три
помучились и привыкли...
Все-таки легким не хватало воздуха. На всякий случай тяжелые баллоны с
кислородом стояли на всех строительных площадках и в каждой комнате у
изголовья кровати. В перерыв вместо перекурки рабочие шли к баллонам,
заряжали подушки и с удовольствием вдыхали бодрящий газ.
- Вдохнем по маленькой, - балагурил Мовчан.
Иные неумеренные потребители кислорода прикладывались к подушке каждые
пять минут. Дышали до легкого опьянения. Таких дразнили "кислородичами".
Их пробирали на производственных совещаниях, высмеивали в стенгазетах и
после двух предупреждений "спускали с горы", то-есть переводили на работу
в долину. Это считалось величайшим позором. "Спущенные с горы" по неделям
ходили в контору, давая торжественные обещания исправиться и никогда в
жизни не прикасаться к подушке, лишь бы их вернули на "Примус".
Это Мовчан окрестил Примусом высотный городок. В километре от буровых
находился кратер, и в первый же выходной бригада отправилась на экскурсию
к жерлам. Правда, спуститься в кратер в этот день не удалось... Вулкан
беспокоился, дымил, как паровоз на подъеме, и с грохотом извергал рои
каменных бомб. Земля под ногами дрожала и гудела. Рабочие с уважением
прислушивались к отзвукам подземной бури, и Мовчан сказал, прикрывая
шуткой опасливую неуверенность:
- А я и не знал, что мы ночуем на примусе.
С той поры и пошло: "Примус" и "Примус". "Опять разжигают Примус" -
шутили рабочие, когда их домики вздрагивали от подземного удара. "Живем на
Примусе" - с гордостью говорили высотники обыкновенным людям, работающим в
долине. Диспетчер кричал по телефону: "Эй, Примус, как с монтажом? Почему
не даете сводку?" И никто не улыбнулся, когда Кашин сказал на летучке:
"Примус опять подводит. Надо накачать его как следует".
Жители Примуса поднимались раньше всех на стройке, потому что на
макушку вулкана солнце приходило на полчаса раньше. Пока рабочие
умывались, делали зарядку и завтракали в столовой, розовый свет озарял
ледники на соседних вершинах, спускался по бугристым склонам, и тьма
стекала вниз, в долину. Постепенно становились видны светло-желтая паутина
дорог, рабочие поселки, сверкающие крышами из свежего теса, прямоугольники
взрыхленной земли на строительных площадках, молочные извивы реки и далеко
на горизонте серо-голубой простор Моря с дымками пароходов.
Мовчан работал в диспетчерской. Он нажимал цветные кнопки, и, повинуясь
его указаниям, послушные механизмы поднимали тяжелые трубы, ставили их
одну на другую, увеличивали и уменьшали нагрузку, прибавляли и убавляли
скорость. Сидя за пультом на вершине вулкана, выше всех на стройке, Мовчан
чувствовал себя значительным лицом. Это для него дымят пароходы, доставляя
из-за моря механизмы и нефть. Для него стараются тракторы, волоча по
склонам обсадные трубы. Инженер Кашин сел за письменный стол, чтобы ему,
Мовчану, отдать приказ. Хлопочут секретарши, машинистки, радистки,
диспетчеры, чтобы этот приказ дошел до сведения Мовчана. Кто добудет пар?
Он, Мовчан. А без пара не будет электростанции. Поистине важное задание
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг