Наверно, еще будет гордиться, что человек страдал из-за нее. А
неоконченное письмо, которое осталось между страницами дневника, пожалуй,
стоит ей показать. Пусть знает правду о себе.
Через несколько минут Елена перечитывала затертый листок бумаги:
"Какая ты, Елена, хорошая или плохая?.. Теперь я понимаю тебя лучше...
Ты всегда была очень сильной, сильнее нас. Ты умела поставить на своем, а
своего пути у тебя не было, и ты плыла по течению, делала все, что
вздумается, иногда хорошее, иногда плохое".
Хорошо, что Виктор не послал это письмо. Вероятно, год назад Елена
обиделась бы, разорвала его в клочки, презрительно хмыкнула бы:
"Подумаешь! Учить меня захотел!"
Но сейчас слова Шатрова находили в ней отклик. Елена сама спрашивала
себя, что она за человек, где ее место в жизни.
И вот в письме ответ: "Все любят жить, но иногда бывает - нужно отдать
жизнь... Каждый может быть смелым и сильным, если сумеет победить себя..."
Круглые бледно-сиреневые пятна расплывались на строках. Елена часто
моргала, стряхивая слезы с ресниц, и шептала, всхлипывая:
- Я буду сильной, Витя! Я буду смелой... обещаю тебе.
В этот час Грибов еще не был на пароходе. Он сидел на диване в
небольшом домике Яковлева и с нетерпением переспрашивал его сынишку, скоро
ли вернется отец.
- Небось заговорился с кем-нибудь, - отвечал мальчик. - Знаете, какой
он у нас? С ним по улице нельзя пройти: каждый встречный - знакомый, и у
всех к нему дела...
Грибов беспокойно ходил по комнате. За окном он видел серую гладь бухты
и тяжелый силуэт парохода. Его широченная труба курилась, словно кратер
Горелой сопки. Отплытие через час... Успеет ли Яковлев вернуться?
- Да вот папа, у калитки! Прощается! - воскликнул мальчик.
В самом деле, Яковлев прощался с каким-то человеком в рыбацком
брезентовом плаще. Увидев Грибова, он поспешил навстречу, широко улыбаясь
и протягивая руку:
- Заставил ждать? Прошу прощения. Интересный дядя попался. Ловит рыбу
электричеством. Ты слыхал про эти опыты? Пропускаешь ток, и рыба плывет
неудержимо от отрицательного полюса к положительному. Вот он и предлагает
расставить по всем берегам электрические ловушки и уверяет, что рыба сама
пойдет в невод. Заманчиво!
- Я хотел поговорить с вами, но уже поздно, - сказал Грибов. - Пароход
отчаливает через час. Еду в Москву добиваться правды. Статья не прошла,
вокруг нее споры... Но мы написали уже новый доклад. У меня большая
просьба. Я оставлю вам копию, может, вы сумеете просмотреть на досуге...
Яковлев раскрыл довольно толстую папку и прочел вслух: "Предложения по
использованию вулканического тепла".
- Ага! - сказал он. - Стало быть, появились предложения?
- Да, мы полагаем, что на базе вулканического тепла можно поставить
мощную электростанцию, завод каменного литья и оранжерею. Предложения
нашлись. Вынужден признаться, в споре с вами я был неправ. Выражаю
восхищение: вы не специалист, но сразу ухватили самую суть.
Яковлев улыбнулся:
- В этом моя специальность - ухватывать самую суть. Таких, как ты или
этот электрорыбак, ко мне приходят сотни. Конечно, я не бог, не могу быть
судьей и в геологии и в рыболовстве. У меня свой подход. Помнишь, я
твердил тебе: думай о людях. Прежде всего я спрашиваю: какая польза людям
от нового предложения? Ты предлагал обезвредить вулкан. Для нас это не
самое срочное дело. От извержений вред невелик, своевременное
предупреждение нас устраивает полностью. Теперь ты заговорил об
электростанции - это выглядит иначе. Электричество нам необходимо. Если за
счет вулканов можно электрифицировать Камчатку, мы с тобой союзники.
Можешь рассчитывать на мою поддержку. Пиши, телеграфируй.
- Придется и писать и телеграфировать, - сказал Грибов. - Предстоят
большие бои. Дмитриевский пишет, что против нас выступила целая коалиция:
профессор Климов, Глушенко из министерства, доцент Сыряев, инженер
Лесницкий, Тартаков из "Университетского вестника". Проект только
рождается, а противник уже налицо. Заранее готовлюсь к схватке...
- Чтобы сдвинуться, надо победить инерцию. Все идет своим чередом, -
сказал Яковлев. - Закон природы! Новое пробивает дорогу, старое
сопротивляется.
Грибов нахмурился, лицо его стало жестким, губы сжались. Мысленно он
уже начинал спор за будущую электростанцию.
- Это сопротивление вредное, - сказал он сердито. - Я эту публику знаю,
сражался с ними еще из-за моей теории. Профессор Климов - это шкаф со
старой энциклопедией. Он знает все, что было написано о вулканах за
последние двести лет. У него богатейшая память, но, кроме памяти, нет
ничего. Как справочник - незаменим, но он глубоко уверен, что великие
ученые сказали уже все. Каждую новую мысль он будет опровергать, потому
что она не сходится с такой-то и такой статьей такой-то знаменитости.
Глушенко - в своем роде. По его мнению, изобретателей надо воспитывать,
школить и закалять. "Правильное все равно пробьется", - говорит он и
мешает пробиться всем подряд. Так и высказывается откровенно: "Кто меня
обойдет, тот человек стоящий", Лесницкий - изобретатель и к тому же
неудачник. Он уже много лет предлагает строить подземную электростанцию
под Москвой, использовать глубинное тепло. Техника еще не может строить
такие шахты, но Лесницкий фанатик и не понимает возражений. Для него мы
соперники, мы отодвигаем его проект. Сыряев самый неприятный. У этого нет
своего мнения, он верит Климову на слово и повторяет каждое слово,
усиливая его. Климов доказывает, а этот бьет обухом. Верующий дурак в
десять раз хуже умного врага. С умным можно поспорить и если не
переубедить, то хотя бы договориться. Сыряев безнадежен: он верит, что нас
надо уничтожить... и уничтожает. Тартакова я не знаю... Дмитрий Васильевич
пишет, что это просто карьерист. А карьеристы всегда держатся за старое,
потому что старые дубы могучи на вид, кряжисты и получают много света, а
новое только народилось, оно тоненькое, слабое, возле него и поживиться
нечем.
- А ты злой, - заметил Яковлев. - Впрочем, надо быть злым, когда воюешь
за новое. Но ты не только словами воюй - дело делай. - Он еще раз тряхнул
руку Грибову, но, передумав, накинул плащ на плечи. - Пожалуй, я провожу
тебя до пристани.
На улице им в глаза ударило солнце. Оно поднялось высоко над горами, и
поперек бухты легла сверкающая золотом дорожка.
- Хорошо! - сказал Яковлев с удовольствием. - Правда?
- Хорошо... - согласился Грибов. - Я вернусь сюда обязательно.
- А как моя землячка? Так и простились?
Грибов развел руками:
- Не моя вина... Насильно мил не будешь. Не по сердцу пришелся. - Он
тяжело вздохнул.
Яковлев посмотрел на него внимательно.
- Удивляюсь! - сказал он. - Половинчатый ты человек. Редакторы тебя не
признали, профессора отказали - ты засучив рукава лезешь в бой, не
считаясь с авторитетами, не взирая на лица. Тут у тебя и смелость, и
дерзость, и упорство, и ум. А от девушки ты отступаешься сразу: "Насильно
мил не будешь". Где же твой боевой характер, где же твоя воля?
- А что делать? Уезжаю! Больше не увидимся...
- Как будто почты нет. Сядь на пароход, напиши письмо, пошли
радиограмму, фототелеграмму...
- Вы думаете, стоит послать?
- Конечно! Есть такие широкие бланки, там можно целую поэму написать
убористым почерком.
Они спустились на пристань. Берег здесь обрывался круто, как бы нырял в
бухту, и пароходы стояли вплотную возле улицы. Мачты были вровень с
крышами. Казалось, с разбега можно перепрыгнуть на палубу. Пароход, на
котором уезжал Грибов, выпустил струю белого пара, и басистый гудок
разнесся над водяной гладью. Грибов заторопился и прыгнул на трап.
Разнесся еще один гудок - прощальный. Заверещали блоки, поднимая трап,
заклокотала вода под пристанью, и маленький портовый катер, напрягая силы,
повел пароход в сторону. Судно отплывало, кренясь на один борт, потому что
пассажиры стояли на одной стороне. Все кричали и махали руками. Среди
брезентовых комбинезонов, ватных курток, плащей, мундиров Яковлев отыскал
черное пальто Грибова и крикнул:
- Думай о людях!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
На Москве-реке ледоход.
Реке тесно в гранитном русле. Мутно-желтая вода подбирается к перилам,
хочет выплеснуться на набережную. Поспешно бегут старые льдины. Немногие
сохранили незапятнанную белизну; чаще встречаются грязные, засыпанные
сором. Льдины толкаются, как испуганные овцы, тычутся в гранит, лезут друг
на друга, ломают и топят одна другую. Они торопятся, но все равно от весны
им не уйти.
В эти дни на набережных людно. Каждому приятно посмотреть, как
улепетывает надоевшая зима. Останавливаются у перил дети, старики и
молодые.
Профессор Дмитриевский, глядя на реку с балкона, размышляет о
перемещении геологических плит и платформ. Если бы люди жили миллионы лет,
им казалось бы, что куски земной коры колыхаются, словно льдины. Они могли
бы заметить, как погружаются Англия и Голландия, как, перекосившись,
всплывает Скандинавия, приподняв западное плечо, как проваливается длинная
цепь африканских озер, как Пакистан твердым углом толкает Памир... Мы
слишком малы и недолговечны, чтобы замечать эти движения, могучие и
неотвратимые, как время. Но и не видя, мы знаем о них, изучаем, даже
измеряем.
Сегодня у Дмитриевского праздник. Из редакции прислали гранки -
типографский черновик будущей книги "Движения земной коры". На столе лежит
толстая пачка продолговатых листов, еще сыроватых на ощупь. Дмитриевский с
нежностью гладит шероховатую бумагу, слегка выпуклые колонки текста.
Двадцать лет размышлений превратились в эти четкие строчки. У профессора
светло на душе и чуть-чуть грустно - не подводит ли он итог своей научной
жизни?
Двадцать лет - большой срок и для человека и для книги. За двадцать лет
в науке о земной коре изменилось многое, многое пришлось переписывать
заново. Взять хотя бы главу о вулканах. Когда-то в рукописи стояло: "Нужно
увидеть, что происходит в вулкане и под вулканом во время извержения...
Такова неотложная задача науки". А в гранках окончательная редакция иная:
"На очереди - проблема укрощения и регулирования вулканов. Уже в настоящее
время на сопке Горелой началось строительство электростанции на базе
использования вулканической энергии".
Да, лед тронулся. Строительство началось, несмотря на сопротивление
всяких тартаковых. Такая была война, а теперь все в прошлом. Как суетился
этот Тартаков! Писал клеветнические письма, обвинял Дмитриевского в
семейственности. Но все-таки склочника разоблачили, сняли с работы.
Интересно, где он сейчас?..
А Тартаков в это время стоит на мосту. На одной льдине он увидел
разводы, похожие на букву "Е", и вздохнул, вспомнив о Елене. Все пошло
вкривь и вкось с тех пор, как она уехала на Камчатку. Со зла он ввязался в
неравную борьбу с явно полезным проектом. Его опровергли, надо было
во-время отступить, заявить: "Да, да, я с самого начала верил в идею, но в
проекте были слабости. Теперь они убраны, можно принять за основу
предложение Грибова". А он зачем-то упрямился, искал обходные пути. Ну,
вот и пришлось преподавание оставить, квартиру освободить, дорогие вещи
сдать на хранение знакомым. Сейчас ему предлагают ехать на Камчатку.
Насмешка судьбы! Он будет строить ту электростанцию, против которой
боролся. Но, может быть, он встретит Елену? Все-таки они любили друг
друга...
Тартаков провожает глазами льдину с буквой "Е", пока она не ныряет под
мост. Тогда он отшатывается, бледнея. Ему кажется, что мост плывет, льдины
плывут, почва уходит из-под ног. Все плывет, нет ничего твердого в этом
мире...
А инженеру Кашину ледоход напоминает строительный транспортер - гибкую
ленту, которая подает кирпичи на верхние этажи. Мутно-желтая река тащит за
горизонт громадные белые кирпичи, как будто где-то там, вдалеке,
гиганты-строители выкладывают ледяной дворец. Когда пройдет лед по
камчатским рекам, пора будет приступать к строительству. Интересно, готовы
ли рабочие чертежи?.. И, уже не думая о ледоходе, он пересекает улицу и
входит в здание, на котором написано: "Гипровулкан" - Государственный
институт по проектированию сооружений на вулканах.
...Из окна Гипровулкана, с третьего этажа, смотрит на набережную
Грибов. Он озабочен, хмурится, вздыхает. У Грибова свои заботы. "Все
движется... ничто не стоит на месте", - думает он про себя и досадливо
морщится. Чем он недоволен? Целый институт работает над покорением
вулкана. Сегодня с утра Грибов обошел этаж за этажом. В чертежном бюро он
видел знакомый профиль Горелой сопки, повторенный на кальке десятки раз.
Многоцветные карты, геологические и топографические, схемы дорог, планы
жилых поселков, замысловатые конструкции и сложные детали - вся продукция
учреждения была выставлена на чертежных досках. Грибов осмотрел все и
остался доволен. Работа шла как следует.
Затем по крутой винтовой лестнице он спустился в подвал, в лабораторию.
Здесь пахло кислотой, жженой резиной, озоном и сыростью. Гулкое помещение
со сводчатым потолком тянулось на десятки метров и все было заставлено
странными сооружениями. В одном углу журчала вода, текущая по лоткам, в
другом гудела раскаленная печь, и горячие камешки, которые выскакивали из
ее пасти, звонко щелкали по стальному листу. Далее огромный вентилятор
гнал потоки пыли на бешено крутящееся колесо. Тут же стояли пачки лопастей
различной формы. Были здесь лопасти вырезные, круглые, удлиненные, с
острыми и с закругленными краями.
И здесь работа шла, не требуя вмешательства Грибова. А он был не из тех
начальников, которые успокаиваются, сказав; "Давайте-давайте,
делайте-делайте, старайтесь-старайтесь". Он ушел из лаборатории и сейчас,
стоя в своем кабинете у окна, твердил с горечью: "Да, движется, не стоит
на месте..."
Но вот он обращает внимание на прохожего, который смотрит на ледоход,
подняв плечи, засунув руки в карманы. Его поза выражает недовольство и
даже возмущение.
"Знакомая фигура. Кто бы это мог быть?" - думает Грибов. Он силится
вспомнить, но телефон отвлекает его.
А недовольный человек действительно знаком Грибову. Это летчик, вернее
бывший летчик, Ковалев. Рука его комкает в кармане бумагу, на которой
синим карандашом написано: "Уволить с 1 апреля". Жалобы не помогли. Все
комиссии признали его негодным. Он все еще надеялся, поехал в Москву,
дошел до высшего начальства, но сегодня главный врач сказал ему:
- Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит
на двадцать процентов. Нельзя вам летать!
- Да нет, я вижу хорошо! Я волновался на комиссии... - пробовал
возразить Ковалев.
Но врач улыбнулся в ответ:
- Это и плохо, что вы видите хуже, когда волнуетесь. Лечиться надо
всерьез. Да вы не горюйте, вы свое сделали. Можете выйти на пенсию и
отдыхать.
- Рано мне отдыхать! Я моложе вас лет на двадцать. Вы же не
отдыхаете...
Врач развел руками:
- Каждому свое. Есть специальности, связанные с возрастом. Возьмите,
например, спорт. Для бокса, борьбы, спринтерского бега лучший возраст
двадцать пять лет. После тридцати чемпионы сдают красные майки, сходят на
третье, пятое место, потом во второй десяток. Люди находят выход: работают
тренерами, растят учеников, своих спортивных наследников. И в авиации
необязательно летать самому. Поищите место в школе или на аэродроме...
- На аэродроме? Никогда!
Ковалев представил себе зеленое поле, готовые к взлету машины, ревущие
моторы, стремительный разбег... Рванувшись вперед, стальная птица
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг