- Стой! Куда? Пустите! - Он зовет тебя! Пришлось подчиниться, тем более
что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с
острыми краями, и я боялся сопротивляться - опасался, как бы не порвали
скафандр.
Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще
человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня
все дрожало, копчик болел от ударов о жесткую макушку робота, в глазах
мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Мы шли малиновыми
холмами, темно-гранатовой лощиной, пересекли реку, похожую на вишневый
сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Ненадолго мы нырнули в
тушь, утонули в черноте. Я не видел ничего, как ни таращил глаза. Но машины,
должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали так же уверенно. И
опять мы вернулись из ночи в багровый день. Вдали показались удлиненные
корпуса и в нарушение цветовой гаммы голубые вспышки сварки.
"А завод-то на ходу! - подумал я. - Не заброшен. Ошибся мой
киберчертенок".
Впрочем, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и
остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо
мной было стандартное противометеоритное укрытие для безвоздушных планет.
Все было знакомо: в конце пандуса шлюз, налево баллоны с кислородом,
метаном, аммиаком - кому какой газ требуется. Прямо коридор и комнаты, а в
комнате ванна и ратоматор - этот чудесный прибор сапиенсов, расставляющий
атомы в заданном порядке, изготовляющий любую пищу по программе, тот самый,
который штамповал для меня земные персики во время болезни. Ленты с
программами у меня были, и ожидая, пока Он позовет меня, я изготовил себе
спекс жареный, спекс печеный, кардру, ю-ю и соус 17-94. Что это такое,
объяснять бесполезно. Блюда эти придуманы здешними химиками в лабораториях,
формулы смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут.
В общем спекс - это нечто жирно-соленое, кардра - кисло- сладкое, ю-ю
пахнет ананасами и селедкой, а соус 17-94 безвкусен, как вода, но возбуждает
волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и прочим,
поскольку же Он все еще не звал меня, завалился спать. День был тяжелый. Я
ввинчивался в пространство, потом вывинчивался, перегружался и невесомился в
ракете, трясся на стальной макушке, попал не то в плен, не то в гости. И
если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, я вам не завидую.
Поутру меня разбудили гости - тоже машины, но куда больше вчерашних,
такие громоздкие, что они не могли влезть в помещение, вызвали меня для
разговора в пустой зал, вероятно, в прошлом спортивный, с сухим бассейном в
центре. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня свои фотоглаза.
У них тоже были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой
"дважды два". Но у вчерашних машин лбы были узкие, плоские физиономии имели
вид удивленно-оторопелый. У этих же глаза прятались глубоко под
монументальным лбом, и выражение получалось серьезно-осуждающее,
глубокомысленное. Вероятно, это в самом деле были глубокомысленные машины,
потому что рядом с квадратиком у "их были привинчены пластинки с восемью
нулями. Сотни миллионов элементов - вычислительные машины довольно высокого
класса.
- Он поручил нам познакомиться с тобой, - объявили они.
Я подумал, что этот Он не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со
мной, не через посредство придворных-машин. Но начинать со споров не
хотелось. Я представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл с
далекой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.
- Исследователь, - констатировала одна из машин.
- Коллега, - добавила другая. (Я поежился.) А третья спросила:
- Сколько у тебя нулей? - Десять, - ответил я, вспомнив, что в мозгу у
меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.
- О-о! - протянули все три машины хором. Готов был поручиться, что в
голосах у них появилось почтение. - О! Он превосходит нас на два порядка.
- Какой критерий у тебя? - спросила одна из машин. - Смотря для чего! - Я
пожал плечами, не поняв вопроса. - Ты знаешь, что хорошо и что плохо? Я
подумал, что едва ли им нужно цитировать Маяковского, предпочел ответить
вопросом на вопрос: - А какой критерий у вас? И тут все три, подравнявшись,
как на параде, и подняв вертикально вверх левую переднюю лапу, заговорили
торжественно и громко, как первоклассник-пятерочник на сцене:
- Дважды два - четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).
- Знать - хорошо (первая машина). - Узнавать - лучше (вторая). - Лучше
всего - узнавать неведомое (третья). - Не знать - плохо (мрачным хором). -
Помнить - хорошо. Запомнить - лучше. Наилучшее - запомнить неведомое. -
Забывать плохо (хором). Там были еще какие-то пункты насчет чтения, насчет
постановки опытов, насчет наблюдений, я уже забыл их (забывать плохо!). А
кончалась эта декламация так: - Кто делает хорошо, тому прибавят нули. - Кто
делает плохо, того размонтируют. - Три - больше двух. Дважды два - четыре.
- Ну что ж, этот критерий меня устраивает, - сказал я снисходительно. -
Действительно, дважды два - четыре, и знать хорошо, а не знать плохо.
Поддерживаю.
И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты:
- А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?
- У каждого специалиста должна быть литера. Вот я, например, -
восьминулевой киберисследователь А - астроном. Мой товарищ В - восьминулевой
биолог, а это восьминулевой С - химик.
- В таком случае я - АВС и многое другое. Я космический путешественник,
это комплексная специальность, она включает астрономию, биологию, химию,
физику и прочее.
И зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин
вскружила мне голову. "Ваше десятинулевое превосходительство"! Я и повел
себя как превосходительство. И тут же был наказан.
А-восьминулевой первым кинулся в атаку:
- Какие планеты вы знаете в нашем скоплении? Я стал припоминать.
- Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда, Эаи, Эазу,
Эалинлин, Эароп - ваша... Еще Оо.
- Нет, я спрашиваю по порядку. В квадрате А-1, например, мы знаем, -
затараторил А, - 27 звезд. У звезды Хмеас координаты такие- то, планет
столько-то, диаметры орбит такие-то, эксцентриситеты такие-то... - Выпалив
все свои знания о двадцати семи планетных системах, А остановился с разбегу:
- Что вы можете добавить, ваше десятинулевое.
- В общем ничего. Я, хм, я новичок в вашем шаровом. Я не изучил его так
подробно. Затем на меня навалился С - химик.
- Атомы одинаковы на всех планетах. Сколько типов атомов знает ваше
десятинулевое?
Сто семь элементов были известны, когда я покидал Землю. Я попробовал
перечислить их по порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод,
азот, кислород, - фтор, неон, натрий, магний, алюминий... В общем я
благополучно добрался до скандия. А вы, читающие и усмехающиеся, знаете и
дальше скандия наизусть?
- А изотопы? - настаивал дотошный С. И выложил тут же свой запас знаний:
- Скандий. Порядковый номер 21. Заряд ядра 21. Атомный вес стабильного
изотопа 45, в ядре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабильные изотопы 41, 43 и
44. У всех бета-распад с испусканием позитронов. 46, 47, 48 и 49 -
бета-распад с испусканием отрицательного электрона. У изотопа 43 наблюдается
К-захват электрона с внутренней орбиты. Периоды полураспада: у изотопа 41 -
0,87 секунды, у изотопа 43... - И закончил сакраментальной фразой: - Что вы
можете добавить?
Я молчал. Ничего я не мог добавить. И тогда выступил В, чтобы добить меня
окончательно: - Но себя-то вы знаете превосходно, ваше десятинулевство? Что
вы можете сообщить нам о химическом составе своего тела?
- Очень много, - начал я уверенно. - Тело мое состоит в основном из
различных соединений углерода, находящихся в водном растворе. Важную роль
играют в нем углеводы, жиры, еще более важную - белки, строение которых
записано на нуклеиновых кислотах. Белки - это гигантские молекулы в форме
нитей, перевитых, склеенных или свернутых в клубки. Все они состоят из
аминокислот...
- Каких именно? Я молчал. Понятия не имел. А у вас есть понятие? - Входит
ли в состав ваших белков аланин, аргинин, аспаргин, валин, гистидии? - Он
перечислил еще кучу "инов". - Понятия не имею. И, уже не величая меня
десятинулевым превосходительством, машины заговорили обо мне без стеснения,
как я говорил бы о подопытной собаке:
- Он знает меньше нас. Возможно, он не десятинулевой на самом деле. Надо
бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки.
- У него темп сигнала медленнее наших, - заметил С. - Ему на каждое
вычисление требуется больше элементов,
В уничтожил меня окончательно:
- У них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все
элементы загружены этим саморемонтом. Изучением мира занята едва ли сотая
часть.
- Значит, он семинулевой практически! Если не пятинулевой! - Он ниже нас.
Ниже!!! - Доложим! Немедленно! У всех троих появились над головой
чашеобразные антенны, встали торчком, словно уши насторожившейся кошки. На
всю планету В объявил о моем позоре:
- Объект, прибывший из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил
себя универсальным десятинулевым, но при проверке оказалось, что вычисляет
он медленно, знания его неспецифичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной
области он не является специалистом, даже о своей конструкции осведомлен
слабо и нуждается в тщательном исследовании квалифицированными машинами
нашей планеты.
Я был так пристыжен и подавлен, что не нашел в себе сил сопротивляться;
тут же отдал для лаборатории три капли своей крови, замутненной аланином,
аргинином, аспаргином и черт знает еще чем.
Учиться никогда не поздно, и следующие дни мы провели в добром согласии с
любознательными А, В и С. В свою очередь, и я проявлял любознательность, в
результате чего получил немало сведений о светилах, белках и изотопах. Кроме
того, мы совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне
астрономическую обсерваторию с великолепнейшим километровым вакуум-
телеспоком. (На шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из
напряженного вакуума, искривляющего лучи так же, как Солнце искривляет
световой луч, проходящий поблизости.) В продемонстрировал электронный
микроскоп величиной с Пизанскую башню. С возил меня по городку Химии и
Физики, окруженному как крепостной схемой синхрофазотроном диаметром в
девять километров. И все трое вместе показывали мне завод, который я видел
издалека в день прибытия, - гигантское здание, полыхающее голубыми огнями.
Оказывается, это был завод-колыбель, здесь в массовом порядке с конвейера
сходили шести-семи - и восьминулевые А, В, С, D, Е, F, G, М, Р и прочие
буквы алфавита. Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги
ног, левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные
черепа, еще пустые, не заполненные памятью, и отдельно блоки памяти,
стандартные, без номеров. Тут же, рядом, за стеной, новенькие отполированные
восьминулевки проходили первоначальное программирование. Срывающимися
неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:
- Дважды два - четыре. Знать - хорошо, узнавать - лучше... Помнить -
хорошо, забывать - плохо... Только Он помнит все.
- Кто же Он? - допытывался я. - Вездесущий! Всемогущий! Аксиомы дающий! -
Он материализованная аксиома, - сказал В. Любопытное проявление идеализма в
машинном сознании. - Откуда Он? - Он был всегда. Он создал мир и аксиомы. И
нас по своему образу и подобию.
Тут уж я расхохотался. Наивное самомнение верующих машин! Если бог, то
обязательно по их подобию.
- Разве вы не видели его своими собственными фотоэлементами?
- Он непостижим для простых восьминулевых. Он необозрим.
Все эти дикие преувеличения разжигали мое любопытство. "Кто же этот
таинственный Он? - гадал я. - Маньяк ли с ущемленным самолюбием, который
тешится поклонением машин? Фанатик науки, увлеченный самодовлеющим
исследованием ради исследования? Или безумец, чей бестолковый лепет машинная
логика превращает в аксиомы? "Непостижим! Необозрим!"
Но с машинами рассуждать было бесполезно. За пределами своей узкой
специальности мои высокоученые друзья не видели ничего, легко принимали
самые нелепые идеи. Впрочем, как я убедился вскоре, нелепости у них
получались и в собственной специальности, как только они выходили за границы
своей сферы.
Восьминулевому А я рассказывал о Земле. Рассказывал, как вы
догадываетесь, с пафосом и пылом влюбленного юноши. Говорил о семи цветах
радуги, обо всех оттенках, которых не видали эаропяне на своей одноцветной
планете, говорил о бризе и шторме, о запахе сырой земли, прелых листьев и
винном духе переспелой земляники, о наивной нежности незабудок и уверенных
толстячках подосиновиках в туго натянутых рыжих беретах. Говорил... и вдруг
услышал шипящее бормотание. А стирал мои слова из своей машинной памяти.
- В чем дело, А?
- Хранить недостоверное плохо. Ты не мог видеть всего этого на планете,
отстоящей на десять тысяч парсек.
И он привел расчет, из которого следовало, как дважды два - четыре, что
даже в телескоп размером во всю планету Эароп нельзя на таком расстоянии
рассмотреть землянику и подосиновики.
- Но я же был там полгода назад. Я не в телескоп смотрел.
- Далекие небесные тела изучают в телескоп, - сказал А. - Это аксиома
астрономии. Почему ты споришь со мной, ты же не астроном?
- Но я прилетел оттуда.
- Нельзя пролететь за полгода тридцать тысяч световых лет. Скорость света
- предел скоростей. Это аксиома.
Час спустя аналогичный разговор произошел с химиком С.
- Морей быть не может, - сказал он. - Жидкость из открытых сосудов
испаряется. У вас же нет крыши над морем.
Я стал объяснять, что жидкость испаряется без остатка только на без
атмосферных планетах. Рассказал про влажность воздуха, про точку росы. С
прервал меня:
- Все это недостоверно. Ты, не знающий точного строения воды, выдвигаешь
гипотезы. Почему ты споришь? Ты же не химик.
Но всех превзошел восьминулевой В.
Дело в том, что я простыл немного, разговаривая о ними с утра до ночи в
неотапливаемом спортивном зале. Простыл и расчихался. Услыхав непонятные
звуки, восьминулевые спросили меня, что я подразумеваю под этими
специфическими, носом произносимыми словами.
- Я болен, - сказал я. - Я испортился. В прокрутил свои записи об
анализах моей крови и объявил:
- Справедливо. Сегодняшний анализ указывает на повышенное содержание
карбоксильного радикала в крови. Я закажу фильтратор, мы выпустим из тебя
кровь, отсепарируем радикал...
- Предпочитаю стакан ЛА-29 (лекарство, напоминающее по действию водку с
перцем). На ночь. Выпью, лягу, укроюсь потеплее...
- Не спорь со специалистом, - заявил В заносчиво. - Ты же не биолог...
И тут уж я им выдал. Тут я рассчитался за все унижения: - Вы, чугунные
лбы, мозги, приваренные намертво, схемы печатные с опечатками, вы, безносые,
чиханья не слыхавшие, специалистики-специфистики, узколобые флюсы ходячие,
не беритесь вы спорить с человеком о человеке. Человек - это гордо, человек
- это сложно, это величественная неопределенность, не поддающаяся
вычислению. Чтобы понять человека, рассуждать надо. Рассуждать! Это
похитрее, чем дважды два четыре, три больше двух.
К удивлению, машины смиренно выслушали меня, не перебивая. И самый
любознательный из троих - А восьминулевой (потом я узнал, что у него было
много пустых блоков памяти) - сказал вежливо:
- Знать - хорошо, узнавать - лучше. Мы не проходили, что такое
"рассуждать". Дай нам алгоритм рассуждения.
Я обещал подумать, сформулировать. И всю ночь после этого, подогретый
горячим пойлом, лихорадкой и вдохновением, я писал истины, известные на
Земле каждому студенту-первокурснику и совершенно неведомые высокоученым
железкам с восьминулевой памятью.
АЛГОРИТМ РАССУЖДЕНИЯ
1. Дважды два - четыре в математике, но в природе не бывает так просто. В
бесконечной природе нет абсолютно одинаковых предметов и абсолютно
одинаковых действий. Две супружеские пары - это четыре человека, но не
четыре солдата. Две девушки и две старушки - это четыре женщины, но не
четыре плясуньи. Поэтому, прежде чем умножать два на два, нужно проверить
сначала, можно ли два предмета считать одинаковыми и два раза
тождественными. Если же рассчитывается неизвестное, безупречные вычисления
не достовернее гадания на кофейной гуще.
2. Мир бесконечен, а горизонт всегда ограничен. Мы наблюдаем окрестности,
и выводы из своих наблюдений считаем законами природы. Но планеты
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг