холодных прикосновений черной морской воды. Волн не было. Море казалось
чистым и гладким. Сюда, к берегу, из города не долетало ни звука. Только
где-то очень далеко и печально два раза прогудела сирена буксира. Я
осторожно опустил Весту в воду и разжал руки. Я даже не посмел поцеловать
ее еще раз на прощание. Вода сразу же сомкнулась над ее лицом, и течение
легко понесло ее прочь от берега, туда, где начиналась глубина. В луче
своего фонарика еще минуту-другую я мог различить сквозь темный слой воды
бледное пятно ее лица, потом оно исчезло. Больше ничего не было видно ни
на поверхности моря, ни в его глубине. Я подумал: "Море подарило мне Весту
и теперь забрало ее обратно". И еще я подумал, что Весты нет, а все ее
слова и мысли живы в памяти и будут со мной всегда, до самого конца. Веста
сказала: "Ты теперь останешься один со всем этим..." В темноте, не зажигая
фонаря, я нащупал крышку, отвернул ее и опрокинул контейнер. Тихо, почти
без всплеска, море приняло свою частичку. Не этого ли они добивались там,
в своей темной глубине? Если так, то они достигли успеха. Посмотрев
последний раз в черную непроницаемую воду, я повернулся и медленно пошел
обратно, наверх, туда, где слышались трели полицейских свистков, и
вспыхивали мигающие фонари патрульных машин. Погоня в конце концов
настигла меня, но сейчас это уже не имело значения. Больше я не собирался
от них скрываться. Начав подъем, я задержался в последний раз. Нащупал в
кармане пиджака коробку излучателя, достал его и, широко размахнувшись,
бросил в море. "Забирайте все, - подумал я спокойно. - Наши человеческие
дела мы будем решать по-своему".
Поднимался я медленно. Обрыв в этом месте был очень крутым, да и
торопиться мне не хотелось. Наверху поднялась суматоха. Там скопилось штук
десять машин. Установили даже мегафон и что-то вроде прожекторной
установки. Очевидно, они придали слишком большое значение истории с
вертолетом и теперь явно переоценивали мою персону.
Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх.
Обстановка накалена до предела. После того как я простился с Вестой, мной
овладело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я
испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву,
как на какого-то чужака... "А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось
то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во
вражеском лагере, хотя и не хотел этого..." Эта мысль отрезвила меня. Во
всяком случае, прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался
навстречу наведенным на меня автоматам.
- Сдавайтесь! - надрывался мегафон наверху. - Ваше положение совершенно
безнадежно, вы окружены! Поднимите руки!
"Дурацкое требование, - с раздражением подумал я. - Могли бы понять,
что идти по такому крутому склону с поднятыми руками невозможно". Я
продолжал подниматься. С каждым моим шагом обстановка накалялась все
больше. Каждую секунду мог прозвучать выстрел. У стоявших за чертой света
людей нервы могли не выдержать растущего напряжения. Оно уже ощущалось
почти физически. Голос говорившего в мегафон человека сорвался, а стоявшие
у обрыва автоматчики при моем приближении попятились, стараясь сохранить
дистанцию. Я вышел на ровное место и стоял теперь прямо перед ними, в
двадцати шагах. Нас разделяла только граница света и темноты. Прожектор
бил мне в лицо, слепил и словно бы отделял от людей некой реальной,
физически ощутимой стеной.
- Сдавайтесь! - в который раз повторил мегафон. - Если вы не поднимете
руки, мы будем стрелять!
Мегафон не приспособлен для беседы. Мегафон существует для того, чтобы
отдавать однозначные команды. Я подумал, что, если чей-то палец сейчас
дрогнет и надавит курок, я буду падать вниз довольно долго. Весь тот путь,
который только что проделал. Мое тело не попадет в море, оно разобьется об
острые камни, окаймлявшие узкую полоску пляжа. Эта мысль была мне
почему-то особенно неприятна. И все же я не поднимал рук. Если бы речь шла
только обо мне, я бы это немедленно сделал. Но интуитивно я чувствовал: в
эту секунду решается нечто гораздо более значительное, чем моя жизнь, и,
кажется, я начинал понимать, что именно. Решался вопрос о том, каким будет
предстоящий диалог людей с иным разумом. Я не поднимал рук, с ужасом
понимая, что я все же взял на себя предложенную мне миссию и вольно или
невольно выступал в эту минуту от их имени, в том самом качестве
посредника, которого так боялся совсем недавно, но Веста сказала: "Ты
теперь останешься один со всем этим..." - и вот я медленно шел на
автоматы, не поднимая рук."
Тяжелый реактивный бомбардировщик вывалился из-за туч всего в
восьмистах метрах от поверхности моря. И сразу же свечой пошел вверх. Это
был рискованный маневр, но пилот блестяще справился с задачей. Внизу, под
крыльями, повернулась и застыла на секунду поверхность бухты, и сразу же
застрекотали все четыре съемочные камеры, ведущие послойную съемку воды на
разных горизонтах от поверхности до самого дна. Одновременно вспыхнул
экран локатора и глубинного инфралота.
Вся эта сложная аппаратура предназначалась для поиска неприятельских
подводных лодок. Но сейчас пилота интересовали совсем не они. То, что он
искал, было видно даже невооруженным глазом. На глубине примерно
восьмидесяти метров в воде отчетливо просматривалось какое-то уплотнение,
похожее и на опухоль, и на медузу одновременно. Оно слегка опалесцировало
на экране локатора, словно само излучало радиоволны, но никаких помех в
работе локатора не наблюдалось. Замигал глазок рации, и голос дежурного по
полетам произнес: "Тридцатый! Тридцатый, доложите, что видите?"
- Эта штука подо мной. Глубина около ста метров. Могу ли я
воспользоваться во время бомбометания подводными осветителями?
Рация не отвечала несколько секунд. Вопрос был не так уж прост.
Получив его запрос, дежурный счел необходимым связаться с
командованием. Пилот, ожидая ответа, продолжал съемку. Самолет набирал
высоту почти мгновенно. Очень сильно мешала работать низкая облачность.
Самолет то рвался вверх, то стремительно падал вниз, к застывшей, будто бы
нарисованной на холсте, поверхности моря. С такой высоты вода казалась
неподвижной. Нельзя было различить отдельных волн, хотя пилот знал, что
через несколько секунд на изломе очередного пике их брызги могут достать
фюзеляж. Если в турбину попадет летящая с поверхности водяная пыль,
турбина может захлебнуться, поэтому пилот старался в точности выдерживать
рекомендованную высоту.
- Тридцатый, тридцатый. Осветители применять запрещено. Вы закончили
съемку?
- Да. Без подсветки закончил.
- В таком случае переходите к выполнению основного задания.
Пилот решил покончить с этим в следующем заходе. Глубинные бомбы нужно
было сбросить с достаточной высоты, чтобы к моменту, когда машина будет
завершать пике и включатся камеры, они успели погрузиться на нужную
глубину. Он любил щегольнуть четкими фотодокументами.
Пилот знал, что не ошибется, но все же для верности включил бортовой
вычислитель. В таком тонком и небезопасном деле он чувствовал себя
уверенней, если автоматика могла разделить с ним ответственность. Кассета
с бомбами отделилась от самолета метрах в двухстах от поверхности и
раскрылась, выбросив из своего нутра пять тяжелых круглых бочек,
устремившихся вниз. Почти сразу же перед самолетом возникло пять огненных
точек - это включились пороховые реактивные двигатели, придающие глубинным
бомбам дополнительное ускорение. Без них сопротивление воздуха очень скоро
затормозит их полет настолько, что бомбы отстанут от реактивной машины,
летевшей вниз значительно быстрее звука. В случае ошибки благодаря
двигателям можно было скорректировать полет бомб к цели.
Пять дымных полос потянулись вниз до самой воды, расходясь в разные
стороны, образуя кольцо, в центре которого лежала огромная медуза. На
всякий случай пилот задал вычислителю координаты выхода из пике, отстоящие
от неизвестного морского образования на предельном для съемки расстоянии.
На этот раз он решил пожертвовать качеством снимков. Слишком реальной была
только что вызванная его воображением картина врезающегося в воду
самолета. Ему не хотелось быть слишком близко от этого затаившегося в
глубине "нечто" в тот момент, когда сработают взрыватели его бомб.
Бомбы должны были взорваться на нужной глубине с интервалом в одну
секунду. Но взорвалась почему-то только одна. Передав управление машиной
автопилоту, и заранее задав программу, пилот, по сути, превратился теперь
в пассивного наблюдателя. Через пластиковый колпак кабины он видел, как
далеко в глубине моря расцвел ослепительно белый шар разрыва, услышал, как
тотчас же застрекотали все его съемочные камеры и продолжали стрекотать
все пять секунд, вхолостую расходуя сотни метров высокочувствительной
пленки, проходившей через их фильмовые каналы с огромной, уму непостижимой
скоростью. В этом стрекоте кинокамер прошли все четыре последовавших за
взрывом секунды, отведенные невзорвавшимся бомбам. Потом его вдавила в
сиденье многотонная тяжесть, и он перестал видеть что-либо. Перегрузка
оказалась гораздо больше той, что должна была возникнуть при выходе из
пике. И в этот ответственный момент, в эти последние доли секунды, когда
он мог еще что-то сделать, двигатель захлебнулся.
Далеко над ним, словно отрезанный гигантским ножом, смолк протяжный вой
реактивной турбины, исчез за хвостом самолета дымный факел сгоревшего
керосина. Самолет, начавший было задирать нос для выхода из пике,
неуверенно покачнулся и в следующее мгновение рухнул в море как раз над
тем местом, где совсем недавно исчезла его первая бомба. Поверхность моря
вспучилась, выбрасывая наружу обломки и радужные потоки горючего,
хлынувшего из разорванных баков.
Это случилось в девятнадцать часов пятнадцать минут. Над побережьем
опускался тихий безоблачный вечер. Дождь, не прекращавшийся все последние
дни, стих, и ветер унес в сторону материка остатки туч. Многочисленные
курортные поселки, санатории, кемпинги расцветились гирляндами вечерних
огней. В свете вечерней зари они казались неяркими желтыми точками,
усыпавшими берег. Через две минуты после того, как с поверхности моря
исчез последний обломок самолета, а пятно керосина расползлось по всей
бухте, эти огни на побережье начали гаснуть один за другим.
Закрытый полицейский грузовик, завывая сиреной и разбрызгивая огни
красных и голубых мигалок, пробирался к загородному шоссе. В этот пиковый
вечерний час шоссе было забито транспортом, и водителю грузовика
приходилось то и дело проскакивать перекрестки на красный свет.
Молоденький лейтенант полиции, сидевший рядом с водителем, выполнял
задание особой важности. Четверо автоматчиков в фургоне наглухо закрытой
машины охраняли государственного преступника, отгороженного от них
зарешеченными дверьми. У лейтенанта был приказ доставить этого человека на
военную базу, расположенную милях в десяти от города. Время для этого
выбрали неудачно. Арестантские фургоны обычно отправляли ночью, чтобы не
очень бросались в глаза, но в этот раз начальство, видимо, спешило.
Водителю хотелось поскорее выбраться из потока городского транспорта и
свернуть на военное шоссе. Там, за шлагбаумом, им уже никто не помешает.
Время, указанное у лейтенанта на сопроводительном пакете, не позволяло ему
терять ни минуты. Документы он должен был вручить командующему базой не
позже шести часов вечера. Самое неудачное время. Лейтенант понимал, что
водитель делает все возможное, и все же вновь и вновь торопил его.
Наконец грузовик выбрался в район городских окраин, до развилки с
военным шоссе оставалось не больше пяти километров. И тут это случилось.
Предметы в поле зрения водителя и лейтенанта потеряли четкие очертания, и
хотя так продолжалось не больше секунды, этого оказалось достаточно, чтобы
водитель потерял ориентировку.
Какой-то непонятный гул прокатился от города вдоль шоссе. Вслед за этим
наступила странная, разламывающая виски тишина. Вдоль всей магистрали
моторы машин перестали работать.
Гвельтов очнулся под вечер. Он лежал в своей постели в квартире на
Грисмайской. Большие часы у шкафа показывали шесть часов вечера. Стояла
странная для этого часа, ни на что не похожая тишина. Мысли текли ровно,
безболезненно, почти равнодушно. Гвельтов отчетливо помнил все, что с ним
случилось в лабораторий. Нет, пожалуй, не все. Только до того момента,
когда он стоял у сейфа... Дальше полный провал, абсолютная немота памяти.
И вот он лежит в своей постели. На этот раз налет на лабораторию совершали
люди. Кому-то еще понадобилась "Альфа". Надо предупредить Глека, надо его
найти и предупредить как можно скорее. Гвельтов рывком привстал и
потянулся к телефону, стоявшему на тумбочке. В трубке ни малейшего шороха.
Телефон не работал. Его могли отключить, обрезать провод. Но откуда такая
страшная тишина за окном? Куда девались машины? Гвельтов встал,
придерживаясь за стены, подобрался к окну и откинул штору.
Тучи наконец рассеялись. Красноватое закатное солнце заливало город
неестественным розовым светом. Машины, собственно, были, только они стояли
на проезжей части плотной неподвижной массой, словно невидимый светофор
вдруг оборвал их безостановочное движение. С восьмого этажа Гвельтов не
видел тротуара, но на противоположной стороне улицы группами стояли люди.
Почему-то они не шли, как обычно, вечно спешащей и замкнутой толпой.
Разбившись на отдельные группки, прохожие что-то оживленно обсуждали.
Неестественная, странная тишина стояла в доме как вода. Не было слышно ни
хлопков дверей, ни характерного шума лифта. Один за другим Гвельтов
повернул все выключатели, словно надеясь, что хоть один из них сработает.
Зловещая тишина ползла с улицы изо всех щелей. Гвельтов прошел на кухню и
отвернул кран. Водопровод работал, хотя он уже не надеялся и на это:
Гвельтов пил долго и жадно, потом подставил голову под струю холодной
воды. Он готов был предположить все, что угодно: цепочку нелепых
совпадений, несчастий, обрушившихся на него, на этот дом, на всю улицу,
наконец, но ему и в голову не могли прийти истинные размеры бедствия. На
огромной территории в сотни квадратных километров, занятых городом и
прилегающими районами, электричество перестало существовать как таковое.
Обесточились все провода. Исчез ток во всех аккумуляторах, батареях и
других портативных источниках энергии. Все системы, где прямо или косвенно
использовалась электроэнергия, перестали работать. Вхолостую вращались
некоторое время роторы тепловых электростанций и генераторов. Остановились
все двигатели внутреннего сгорания, так как системы зажигания в них вышли
из строя. Беспомощный и потрясенный город лежал под лучами вечернего
кровавого солнца, еще не осознав до конца всю глубину постигшей его
катастрофы.
Несколько минут назад, распахнув дверцы, замерли трамваи и троллейбусы.
Остановились автобусы. Перестали работать станки на фабриках и заводах.
Остановились сами заводы. Все системы контроля и управления оказались без
тока. Катастрофа подкралась тихо, без шума взрывов, пожаров, без массовой
гибели людей. Постепенно и незаметно сгущались тени, солнце уходило за
горизонт, исчез кровавый отсвет заката, на смену ему изо всех подворотен
поползли серые сумерки. Привычный свет городских фонарей уже не мог
остановить их. Глаза города, казалось, потухли навсегда. Время будто
остановилось и стремительно понеслось вспять, в ту огромную мрачную
пропасть, из которой с таким трудом выбрались люди сотни лет назад, шаг за
шагом создавая бесчисленные умные машины, взявшие на себя львиную долю
тяжелого, изнурительного труда...
Осторожный стук в дверь заставил Гвельтова вздрогнуть и отпрянуть от
окна. "Те, кто могут взломать дверь, вряд ли станут в нее так стучать", -
подумал он и прошел в прихожую. В дверях стоял человек в изодранном,
залитом кровью костюме. Из рассеченной брови все еще капала кровь.
Наверно, поэтому Гвельтов не сразу узнал его.
- Вам бы не мешало умыться... - Гвельтов посторонился, пропуская
Лонгара в коридор. - За вами никто не шел?
- Полицейский грузовик, в котором меня везли, разбился. В городе
порядочная паника. Им сейчас не до нас. Видел бы ты, что творится на
улицах. Не думал, что застану тебя здесь... Мне просто некуда было идти,
дома... Они убили Весту. - Лонгар видел, как побледнел Гвельтов, и был ему
благодарен за то, что он молчал. - Что-то мы должны сделать, старина... У
меня такое ощущение, что именно сейчас мы можем кое-что сделать. Колонию
бомбили. Город под энергетическим колпаком. Я тут немного посчитал... В
камере неплохо думается, знаешь... У тебя найдется листок бумаги?
Гвельтов поспешно протянул Лонгару стопку бумаги.
- Интенсивность энергии, выделяемой колонией, целиком зависит от
внешнего воздействия. Это мы установили на тех последних пробах, которые
мы с тобой добыли со дна залива. А дальше получается вот что...
Корявые неровные строчки расчетов ложились на измятый лист. Лонгару
казалось, впервые за то время, что он вернул морю Весту, он делал нечто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг