оказалась нераспечатанной, в фабричной упаковке...
Когда на дне почти ничего не осталось, Гвельтов перешел к анализу личных
связей, на которых держится современное общество. И здесь они оба проявили
редкостное единодушие и общность взглядов. Дальше в памяти Гвельтова
образовался какой-то странный провал, очевидно, содержимое заветной
бутылочки подействовало на него сильнее всех предыдущих. Как бы то ни было,
полностью очнулся он уже в лаборатории... Причем совершенно не помнил, как
сюда попал и почему вообще оказался на работе ночью... Рядом с ним за столом
сидел совершенно незнакомый человек. И с этого мгновения мозг Гвельтова
заработал уже вполне отчетливо, сохранив в памяти все подробности того, что
произошло дальше.
- Итак, вы обещали мне показать ту самую штуку, из-за которой ваш шеф...
простите, ваш мерзавец шеф...
Глаза незнакомца блестели холодно и совершенно трезво. Очевидно, он еще
не догадался, что в этот момент алкоголь без всякого постепенного перехода
полностью потерял свою власть над Гвельтовым и тот сумел не сразу это
показать, чтобы выиграть время и прояснить странную ситуацию, в которой
очутился. Вполне добросовестно изображая пьяного человека, он радостно и
глупо рассмеялся, шатаясь, подошел к полке и снял старый, прошлогодний
журнал. Слава Богу, современные научные учреждения не страдали недостатком
создаваемой ими макулатуры.
- Вот тут! - заплетаясь, произнес он и хлопнул по папке рукой. - Вот тут,
дорогой друг, все написано! История всех моих бед. Я дарю вам это! - Гость
брезгливым жестом отодвинул от себя пропыленную папку и внимательно
посмотрел на Гвельтова.
- Вы как будто собирались показать мне совсем не бумаги - Голос гостя
стал строгим, в нем появились металлические нотки. - Перестаньте паясничать,
Гвельтов' Вы уже совершенно трезвы. Садитесь и слушайте меня внимательно!
Последнюю просьбу Артам выполнил беспрекословно, все еще надеясь выиграть
время и разобраться в непонятной для него ситуации.
- Сейчас вы выключите сигнализацию и откроете шкаф!
- Кто вы такой?
- Не задавайте глупых вопросов. Делайте что вам говорят.
- Вы уверены, что я... - Он не успел закончить... Перед глазами вспыхнули
огненные круги. Страшная боль согнула его почти пополам. Ни глотка воздуха
не проникало в его сжатые спазмой легкие. Мучительный удушающий кашель
раздирал внутренности. Ударил его профессионал. Ударил со знанием дела. И
постепенно, с трудом обретая контроль над непослушным телом, Гвельтов уже
знал, что из этой истории ему, пожалуй, не выпутаться...
* * *
В те редкие дни, когда человек бывает по-настоящему счастлив, он может
жить, как птица, бездумно и очень часто не замечает этих прекрасных дней.
Только потом, когда они уже позади, становится ясной их настоящая цена.
Иногда меня даже пугало слишком уж определенное и потому немного нарочитое
ощущение счастья. Но, может быть, дело было в том, что я знал: долго так
продолжаться не может, все висит па тоненькой ниточке? Во всяком случае,
причина моих сомнений была не в Весте. Из нас двоих именно она была, как мне
теперь кажется, по-настоящему счастлива и делала все от нее зависящее, чтобы
выглядеть обычной, нормальной женщиной.
Она не выносила даже случайного намека на прошлое, на все то, что было до
того дня, когда лодка перевернулась. У нее нет прошлого, или, во всяком
случае, она не желала о нем знать. Она встретила человека, которого
полюбила, и все остальное перед этим фактом просто потеряло значение.
Мужская логика устроена иначе. Или это только мой мозг не мог смириться с
предложенными ему несколько искусственными правилами игры? Может быть, мне
нужно было ей просто помочь? Но я не мог ничего забыть. Не мог заставить
себя не думать. Не искать ответов па бесчисленные загадки. Не для меня была
эта птичья жизнь! И, может быть, она это чувствовала, знала? Конечно, знала.
Она знала обо мне все...
Когда же это началось? Когда впервые она решила нарушить неписаные
правила, оберегавшие наш хрупкий стеклянный покой? Я хорошо помню этот
день... Воскресенье. Мне не надо было рано вставать. Я нежился в постели и
слушал, как на кухне Веста, что-то напевая, готовит кофе. Его острый пряный
аромат проник в комнату и окончательно прогнал остатки сна. Я не спешил
вставать, зная, что кофе, как обычно, будет мне подан в постель... Я прожил
на свете почти сорок лет, и никто никогда не подавал мне по утрам в постель
кофе. Я читал об этом, видел в кино, но самому испытать этого особого
блаженства раньше мне не приходилось.
Я заранее смаковал предстоящий торжественный ритуал: дверь на кухню
распахнется, войдет Веста в своем розовом полупрозрачном халатике, который я
подарил ей всего неделю назад. Она войдет, улыбаясь, глаза ее будут радостно
блестеть. Она всегда улыбается, когда знает, что делает что-нибудь приятное
для меня. Любой пустяк ее радует... За всю долгую семейную жизнь я так и не
сумел объяснить жене, как именно следует готовить кофе, чтобы сохранить
полностью его аромат. Весте не понадобилось ничего объяснять. Она знала
наперед все мои вкусы. Она умела так поджарить омлет на завтрак, чтобы на
нем не было корочки. Жене это не удавалось ни разу. Сама Веста была
удивительно равнодушна к еде. Подозреваю, что в мое отсутствие она вообще не
ела. Но даже в этом ей ни разу не изменил такт, и, когда мы вместе садились
за стол, она всегда ела хотя и немного, но с видимым удовольствием, стараясь
своим равнодушием к пище не испортить мне аппетит. Жену мне частенько
приходилось останавливать, напоминая ей, что неумеренность в еде... И тут я
поймал себя на том, что мои мысли то и дело возвращаются к моей бывшей жене,
к квартире на улице Садовников, к балкону, под которым стояла моя машина...
Я не был там уже две недели. Я даже ничего не объяснил Катрин. Она, правда,
и не потребовала никаких объяснений. Оказалось достаточно телефонного
звонка. Этого я, признаться, не ожидал. Все же мы прожили вместе не один год
и расстаться со мной так просто... Как будто это она со мной расставалась...
Нет уж, если быть честным - я с радостью воспользовался случаем избежать
всяких объяснений и попросту сбежал. Но сейчас, когда первый шок прошел,
следовало все же поговорить. Не желая больше ничего откладывать, я
решительно поднялся с постели и отправился на кухню.
Квартира за те две недели, что мы жили в ней вместе, разительно
изменилась. Иногда меня даже раздражала чрезмерная аккуратность Весты. Она
словно старалась стереть самую память о том запустении и хаосе, который
царил здесь в день нашего первого приезда. Мебель, пол, стекла на окнах -
все теперь сверкало и блестело, она ухитрялась наводить этот порядок
совершенно незаметно, я ни разу не застал ее с тряпкой в руках. Весте
нравилось играть роль хорошей хозяйки. Вот и сейчас, едва я вошел на кухню,
она сразу же сняла передник, поставила в сторону поднос и, обернувшись ко
мне, улыбнулась... Но, прежде чем я начал говорить, улыбка сбежала с ее
лица, уголки губ дрогнули, и она внимательно, почти печально посмотрела мне
прямо в глаза.
- Ты собрался навестить Катрин?
- Да. Там остались кое-какие рукописи, книги, да и вообще следует
поговорить, а то как-то странно получилось - ушел, не сказав ни слова.
- Конечно. Тебе давно нужно было это сделать. Это было все, что она
сказала. Ничего хорошего из этой затеи не получилось. Катрин отнеслась к
моему приходу спокойно, с деланным равнодушием. Ни слез, ни споров, ни
упреков. Она даже помогла собрать нужные вещи и лишь на пороге сказала:
- Некоторые мужчины в определенном возрасте впадают в юность. С этим, как
с корью, ничего не сделаешь. Просто нужно переболеть, и все. Я желаю тебе
успеха.
Я не возмутился. Визит домой вызвал во мне непонятную глухую тоску. Виной
тому была не сентиментальная привязанность к привычному старому дому и не
женщина, с которой я прожил бок о бок столько лет, а необходимость
возвращаться.
Окончательность и бесповоротность принятого решения, подспудное ощущение
ненормальности, неестественности моей жизни с Вестой.
День для глубокой осени выдался на редкость погожий, весь мой визит на
улицу Садовников занял не больше часа. И тем не менее, сидя в машине у
перекрестка и дожидаясь, пока зажжется на светофоре зеленый сигнал, я думал
о том, каким образом загладить перед Вестой свою вину, хотя не смог бы,
наверное, определить, в чем, собственно, она заключалась.
Веста встретила меня подчеркнуто приветливо, почти радостно. И я сразу же
изложил ей родившуюся в дороге идею - провести остаток дня за городом.
Съездить в лес, побродить по полям - пляжей Веста упорно избегала. Мы вообще
очень редко с ней куда-нибудь выезжали, и теперь она совершенно искренне
обрадовалась, побежала укладывать корзинку для уик-энда, но вдруг вернулась
через несколько минут с посерьезневшим и каким-то отстраненным лицом.
- Ты знаешь, Глен, у меня такое предчувствие, что нам не следует сегодня
уезжать из дому. Что-то должно произойти, что-то очень важное.
Ох уж эти мне предчувствия! Они никогда ее не обманывали и именно поэтому
вызывали у меня странный глухой протест, словно я ощущал, как кто-то извне
пытается навязать нам свою волю. Вот и сегодня с раздражением я настоял на
своем. Веста не стала спорить.
В город мы вернулись довольно поздно, часов в шесть. Всю обратную дорогу
Веста молчала, но перед самым поворотом на нашу улицу вдруг спросила:
- Скажи, Глен, как ты теперь относишься к Артаму? Вопрос прозвучал для
меня неожиданно. С самого нашего совместного визита, понимая, наверно, что
всякое напоминание о Гвельтове с ее стороны будет для меня неприятно, Веста
словно забыла о нем, и вдруг этот вопрос.
- Нормально отношусь. Он мой сотрудник. Хороший сотрудник. Почему ты
спросила?
- Потому что сегодня... - Она замолчала, и я наконец заметил, какая
мучительная борьба происходит внутри нее. - Мне очень не хочется об этом
говорить. Но сегодня у него должны произойти неприятности, и я не знаю, как
ты отнесешься к этому. Если я тебе не скажу сейчас... - Она окончательно
запуталась.
- А ты скажи. - Я остановил машину, и последняя фраза прозвучала у меня
нервно, почти зло. Это подтолкнуло ее, она вдруг спросила:
- Ты запер пробы в сейфе? Артам знает шифр? Я вообще ни разу не говорил
ей о пробах. С памятного дня разговора в машине мы старательно избегали
подобной темы.
- Мне кажется, ты должен отпустить их обратно в море. Иначе произойдет
несчастье...
Она наверняка знала, какое впечатление произведут на меня ее слова. Она
сидела вся сжавшись, стиснув ручку сиденья. Я видел, как побелели ее пальцы.
- Я не должна была этого говорить, они просто уверены, что я не скажу. Но
если с Артамом, а потом с тобой произойдет что-нибудь...
- Довольно меня запугивать, я сам знаю, что мне делать! Мы молчали всю
оставшуюся дорогу. Молча поднялись на пятый этаж, молча открыли дверь.
Сверкающая чистота квартиры второй раз за сегодняшний день бросилась мне в
глаза. Я помнил все. Помнил, где именно висел календарь 20 октября. Помнил
грязную дорожку на полу. Я искренне хотел забыть - и не мог. Сегодняшний
визит на улицу Садовников - всего лишь первая ласточка... Не так это просто
- жить с русалкой. Совсем не просто. Я думал о том, что в металлической
коробке сейфа лежат сейчас живые частицы огромного монстра, расположившегося
на дне залива. И, конечно, что-то должно было случиться. Что-то должно было
быть предпринято для возвращения отделенной части колонии. Странно, что мне
вообще удалось взять эту пробу. Может быть, в тот момент было подходящее
время. Или место. Возможно, они попросту спали... Кто знает! Как бы там ни
было, отделенную часть теперь хотели возвратить обратно. Гвельтов... Да. Он
знает шифр. И сделает все от него зависящее, чтобы не отдать им пробы. И вот
тогда действительно может произойти несчастье! Больше я не раздумывал ни
минуты. Уже в прихожей услышал, как Веста сказала:
- Я поеду с тобой!
- Спасибо. Не нужно. Ее не остановил даже мой оскорбительно-враждебный
тон.
- Один ты не справишься. Я поеду с тобой! Времени на споры не было. Но
только ли поэтому я согласился? Скорее всего, мне захотелось раз и навсегда
выяснить, на чьей она стороне, как будто я имел право в этом сомневаться...
В институте света не было даже перед подъездом, где всегда горел фонарь,
чтобы дежурный швейцар мог видеть неурочных посетителей. Я схватил фонарик,
который, к счастью, возил в машине, и толкнул дверцу.
- Подожди минуту. Еще не время... - Не обратив внимания на слова Весты,
почти не слыша ее, я дергал заклинившую ручку.
- Проклятый замок! Сколько раз собирался смазать... Выйду через твою
дверцу! Подвинься!
- Я просила тебя подождать... Но как хочешь... Ручка вдруг подалась, и от
неожиданности я едва не вывалился наружу. В тот момент мне некогда было
раздумывать над странным поведением дверцы, я бросился к институту. Парадная
дверь оказалась незапертой, и едва я захлопнул ее за собой, как оказался в
полной темноте. Не зажигая фонарика, медленно, на ощупь я двинулся к
лестнице, стараясь уловить малейший шорох и держа наготове фонарик
- единственное свое оружие. Только теперь я почувствовал всю сложность
своего предприятия. Огромное, погруженное в темноту здание жило своей
собственной жизнью. С верхнего этажа доносился глухой, ритмичный шум,
какой-то скрип, потом там словно бы загудел пылесос.
В темноте этот звук казался особенно нелепым. Я уже дошел до лестницы и,
все еще не зажигая фонарика, медленно стал подниматься. Неожиданно задев
плечом за невидимый выступ перил, я выронил фонарик. Звук его падения
показался мне грохотом. Почти сразу я нащупал его на ступеньке перед собой и
вновь сжал в ладони скользкую металлическую трубочку. Я не знал, разбилась
ли лампочка, и не хотел проверять. Меня могли поджидать па лестничной
площадке. В этой кромешной тьме я был совершенно беспомощен. Но, покрываясь
холодным потом, я упрямо шел по лестнице вверх на четвертый этаж. Институт
словно вымер. Наконец я добрался до двери своей лаборатории. Я осторожно
провел рукой по филенке и вздрогнул: в двери торчал ключ. Ни у меня, ни у
Гвельтова своего ключа не было. Ключ всегда хранился внизу у привратника, и
в воскресенье без моего разрешения его никому не могли выдать,
следовательно, что-то случилось. Теперь в этом не было ни малейшего
сомнения, и страх, преследовавший меня все это время, внезапно прошел.
Сейчас я испытывал только ожесточение и какой-то лихорадочный подъем.
Я решительно рванул дверь и сразу же включил фонарик, но лампочка не
зажглась, и в первую секунду я ничего не увидел. Однако из окна с улицы
проникал рассеянный свет от уличных фонарей, и в темноте довольно отчетливо
проступали очертания предметов. Первое, что бросилось мне в глаза, был
развороченный сейф. В углу лежала скорченная человеческая фигура, рядом с
ней на полу расползалось темное пятно, более темное, чем окружающий мрак.
Я хотел было броситься к лежащему на полу человеку, но меня остановил
шорох у двери за моей спиной. Я резко обернулся. Глаза уже привыкли к
полумраку, и теперь я видел все совершенно отчетливо. Высокий человек в
плаще с чемоданчиком в одной руке медленно поднимал другую руку. Я уже знал
для чего. Нас разделяло метра два, но мне казалось, что даже в темноте я
отчетливо вижу черный зрачок пистолета. Сухо щелкнул курок. Выстрела не
последовало. Стоящий у двери грязно выругался. Пистолет щелкнул еще раз. В
следующий момент, широко замахнувшись, он прыгнул на меня и словно
споткнулся о невидимую преграду. Чемодан и оружие вылетели из его рук, и со
всего размаха он рухнул на пол. Грохот от падения тяжелого тела отдался
долгим, постепенно замирающим эхом.
Я стоял словно пригвожденный к месту, не смея шевельнуться. У моих ног
валялся выпавший у налетчика пистолет. Человек на полу не двигался.
Инстинктивно моя рука потянулась к выключателю настольной лампы. Я не
ожидал, что она загорится, но лампочка вдруг вспыхнула и наполнила
лабораторию ослепительным мертвенным светом. Как только глаза привыкли к
этому новому резкому свету, я понял, что лежащий у сейфа человек не
Гвельтов. То, что он мертв, я почувствовал еще раньше. Вокруг его головы
расползалось широкое пятно крови. Напавший на меня по-прежнему не шевелился.
На всякий случай я навел на него пистолет и только теперь увидел, что это
вовсе не пистолет... Предмет напоминал скорее детский пенал с ручкой и
кнопкой на нем. Часть, служившая стволом, оказалась наглухо закрытой. Вообще
этот странный предмет не имел ни одного отверстия. Разглядывая его, боковым
зрением я напряженно следил за распростертой передо мной фигурой. Налетчик
по-прежнему не шевелился. Что с ним произошло, какая сила остановила его?
Видимо, меня ожидала участь того, кто лежал у сейфа с размозженной головой.
Было похоже, что сейф взорвали или выжгли автогеном. Я не слишком разбираюсь
в этих вещах. Дверцу с чудовищной силой выдернули из петель, и теперь она
висела сбоку, приоткрыв пустое нутро сейфа...
Только сейчас мой взгляд упал на выпавший у налетчика чемоданчик. От
удара крышка отскочила, и по полу рассыпались какие-то предметы. И сразу же
среди них я увидел наглухо закрытый контейнер, в котором у нас хранились
последние пробы. Так вот что ему здесь было нужно! Но они не успели, не все
еще потеряно! Мысли лихорадочно теснились в моей голове. Они наверняка не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг