шлагбаумов, а заодно и личных дач на общественные деньги. Поди проверь,
чем они там занимаются, в заповедном режиме. Такая наука недешево
обходится обществу, а понимание этого недешево обошлось Степану: он
потерял и эту свою работу и теперь вот ждет, надеется, что по возвращении
Ельгин сдержит свое слово, поможет закрепиться в институте. А если нет?..
Опять мотаться по случайным экспедициям...
Мысли Степана текли медленно и без особой связи, как иногда бывает
ранним утром, когда желанный сон бежит от широко открытых глаз, в уши
назойливо лезут посторонние шорохи, а где-то далеко за горизонтом,
невидимый и неслышимый, рождается ветер.
Степан подумал о женщинах. Не о какой-то конкретной женщине, а о
женщинах вообще. Он представил себе, как в далеких городах миллионы женщин
лежат в своих уютных постелях, у каждой из них есть муж, любовник или
просто друг.
Кого-то они, возможно, ждут. Кто-то должен приехать, вернуться из
армии, из командировки, из экспедиции... Только его не ждала ни одна из
них. Свои недолгие, ни к чему не обязывающие знакомства он всегда умел
обрывать резко и навсегда. Далеко в степи родился не оформившийся
тревожный звук. Может быть, в ночи лишь прокричала какая-то птица. Редко,
но бывает в синий предрассветный час такое особое состояние души, когда
кажется: нечто должно произойти, вот-вот совершиться, оформиться в
реальное действие, как этот ночной крик, - но ничего не происходит.
По-прежнему бесшумно и навсегда утекают прочь минуты жизни, и виноваты во
всем, возможно, лишь мохнатые глаза звезд... Нельзя слишком долго и
слишком пристально на них смотреть. Как и тысячи лет назад - для наших
далеких предков - они сохранили в себе колдовскую силу. Вот только времени
не осталось у нас в этом разбираться или загрубела душа, отгороженная от
звездного мира дымом больших городов, утилитарными задачами торопливых
повседневных дел...
Под эти беспорядочно разбредавшиеся мысли незаметно для себя Степан
задремал и почти сразу же проснулся, словно от толчка...
Он испытывал необъяснимую, все возрастающую тревогу, ни с чем
конкретным не связанное беспокойство, возможно, ему приснился какой-то
кошмар, он его не помнил, но, скорее всего, его разбудил все тот же
назойливый резкий крик ночной птицы... Степан прислушался; вокруг все было
неподвижно и тихо, как всегда бывает в этот последний предрассветный час
ночи; лишь из палатки радиста доносилось тонкое попискивание морзянки.
Писк пробивался сквозь толщу эфира, чтобы реализоваться в строки какого-то
сообщения. Степан приподнялся, осмотрелся. Тревога не проходила. Он встал,
оделся и побрел к палатке радиста, где в этот момент материализовывалось
известие о том самом повороте в его судьбе, которого он ждал, на который
надеялся и которого, не желая в этом признаться самому себе, одновременно
боялся...
По неведомым причинам большому начальству вдруг стало ясно, что
совместная археологическая экспедиция в глубь Мексиканской пустыни,
созданная для изучения остатков древних цивилизаций и только что
согласованная с мексиканским правительством, не может состояться без
участия никому не известного, недоучившегося студента Степана Гравова...
Степана срочно вызывали в Москву...
В этот момент еще можно было остановиться, вспомнив о том, что за
неожиданное исполнение заветных желаний, добытое не совсем обычным путем,
цена расплаты может оказаться непомерно высокой. Но слишком шальной
оказалась удача.
Кое-что Степан все же предпринял. Вернувшись из казахстанской
экспедиции, перед тем как отправиться в Москву, он еще раз навестил
агентство на улице Красикова и, разумеется, никого не нашел в старом
мазаном доме. Объявление исчезло, жилец съехал, не оставив после себя ни
адреса, ни следа.
Наверно, именно тогда Степан решил, что происшедшее можно не принимать
в расчет, убедил себя в том, что инсценировка с договором была предпринята
ради пятисотки, оставленной на столе, что все остальное ему почудилось и
не имеет отношения к его удаче.
А в договоре, между тем, появился первый пункт, рыжими чернилами
вписанный между строк...
Глава 2
Степан стоял на корме слишком долго для пассажира, уезжавшего в
заграничную командировку, для человека, которого ждали впереди заманчивые
цветные радости заморских стран.
Теплоход не спешил, он отползал от пирса медленно, как огромное, только
что проснувшееся животное. Постепенно отдалялась кромка берега, ее уже
закрывали волны тумана. Одна за другой рвались невидимые нити, протянутые
между берегом и теплоходом. Вот исчезла, закрылась башенными крапами вышка
маяка, и остался лишь печальный, протяжный звук ревуна. Вот померкли,
потеряли четкость огни набережной. Степану казалось, что он слышит в
звуках ревуна странные всхлипывающие звуки. Слишком уж определенно и
отчетливо отдалялась и исчезала за бортом земля, слишком завершенной и
окончательной выглядела вся процедура отхода...
Казалось, теплоходу никогда уже не удастся вернуться обратно, и он,
Степан, видит родной берег в последний раз. Было ли это предчувствием или
просто сказалась усталость последних дней, заполненных предотъездной
суетой, - кто знает?..
Степан стоял, крепко стиснув поручень, и чувствовал, как чужим и
далеким становится еще недавно такой знакомый и близкий берег.
Теплоход отошел от пирса за полночь, пассажиры давно угомонились,
разошлись по своим каютам, и Степан был рад тому, что никто не нарушал в
эти последние минуты прощания его одиночества.
Мерно рокотали машины, теплоход с трудом разрезал холодную стылую воду.
- Любуетесь родиной? - вопрос Прозвучал слишком неожиданно. В двух
шагах от него, небрежно попыхивая сигаретой, стоял завхоз экспедиции Лев
Павлович Сугробов. С первого дня знакомства Степану не понравилась в этом
человеке его манера о вещах серьезных говорить с непременной иронией и
какой-то скрытой издевкой. Кроме того, Сугробов умел появляться в самое
неподходящее время.
Выглядеть грубым в глазах малознакомого сослуживца, с которым, по всей
видимости, придется провести не один день в чужой стране, Степану не
хотелось, и потому он ответил сдержанно:
- А вы разве не испытываете хотя бы грусти?
- Я гражданин мира. Я думаю, родина у человека находится там, где ему
хорошо, безбедно живется. Вот вы - другое дело. Вы ведь впервые в
"загранке", если не ошибаюсь?
Он не ошибался, и почему-то Степан подумал, что Сугробову должны быть
известны такие вещи из его, Степановой, биографии, о которых он не знает и
сам.
- Вы правы, но именно поэтому я хотел бы остаться один, вы уж простите,
- довольно сухо Степан попытался наконец избавиться от назойливого
собеседника.
- Не обращайте на меня внимания. Вы можете считать, что меня вообще
здесь нет.
Но человеку в вашем положении трудно рассчитывать на полное одиночество.
- Что вы имеете в виду?
- Договор, который вы подписали, - ничего более. Степан почувствовал,
как тревожное ожидание всех последних дней, подспудно копившееся в глубине
его души, вырвалось наконец наружу.
Итак, его надежды не оправдались, это была не инсценировка, не игра, не
шутка...
Он попал в какую-то очень скверную историю с далеко идущими
последствиями, и теперь его уже не оставят в покое. Оправдывались его
самые худшие опасения, оправдывались слишком поздно, когда ничего уже
нельзя изменить... Хотя почему, собственно, нельзя?
Прежде всего нужно было узнать, кто они, эти люди из таинственного
агентства "Посредник", и для чего им понадобился именно он, недоучившийся
студент Степан Гравов? Спрашивать Сугробова об этом, конечно,
бессмысленно, и все же он решил попробовать...
- Раз вы знаете о договоре, вы, наверное, знаете и зачем я вам
понадобился. Ведь не ради двадцати пяти процентов моего заработка
организовало ваше агентство мое участие в этой экспедиции?
- Приятно иметь дело с догадливым человеком.
- Так что вам от меня нужно?
- Узнаешь в свое время. В договоре много разных пунктов, и все их
придется выполнять. Придет время, и тебе о них напомнят, а пока просто
жди, веди себя тихо, незаметно и не делай глупостей, нам известен каждый
твой шаг.
Сугробов нагнулся, сплюнул в зашипевшую за бортом воду и ушел не
простившись, словно потерял к Степану всякий интерес. Догадки, одна другой
невероятней, роились в голове Степана: "Мафия по провозу наркотиков?
Шпионская организация?
Торговцы валютой?"
Скорее всего, ему следовало сразу же рассказать обо всей этой истории
капитану корабля или руководителю экспедиции, но Степан слишком хорошо
понимал, как нелепо прозвучит его рассказ о могущественном агентстве
"Посредник", и потому попросту решил выждать, пока хоть что-то прояснится
и у него появятся хоть какие-то доказательства. Не зря же они не оставили
ему даже экземпляра договора... Легче всего принимать решения, не
требующие немедленных действий.
После этого ночного разговора Сугробов стал держаться со Степаном,
особенно когда они не были на людях, гораздо фамильярней, словно лишний
раз хотел напомнить, какая тайна их связывала. Но всякий раз ловко уходил
от ответа, когда Степан пытался хоть что-то разузнать о своей дальнейшей
судьбе. Тогда, чтобы немного уменьшить пытку неизвестностью, Степан стал
избегать Сугробова, стараясь как можно реже выходить из своей каюты.
Ему все еще казалось, что, если не замечать происходящего, делать вид,
что все идет по-прежнему, жить станет проще и легче: так, как жилось ему
раньше.
Весь рейс до мексиканского побережья превратился для него в один
долгий, как год, день, наполненный запахами разогретого металла и масла,
жарой низких широт и невеселыми раздумьями.
В Веракрус теплоход пришел поздно вечером. Окунувшись в суматоху
разгрузки, Степан по-настоящему ощутил, что дорога окончена, что он
действительно находится в чужой стране, лишь после того, как начались
многочисленные таможенные формальности. У чиновника, с особенной
тщательностью проверявшего документы пассажиров теплохода, образовалась
длинная очередь. Стоя в ее хвосте, Степан заметил, что в зале никто никуда
не спешил, кроме руководителя их экспедиции профессора Силецкого.
Степан все еще воспринимал происходящее как некую декорацию, словно
сидел в кино и со стороны, почти безучастно и отстраненно, наблюдал за
окружающим. Он все еще пытался себя убедить, что это несерьезно, не может
быть серьезным. И только теперь как-то сразу вдруг почувствовал, что
вокруг него - чужая страна. По своей ли глупости или по воле дельцов из
"Посредника" он попал в Мексику. От этого факта уже не отделаться, его
нельзя отбросить, нельзя забыть. Именно здесь он им для чего-то нужен.
Скоро он узнает для чего, и тогда мы еще посмотрим...
От порта к отелю шла прямая как стрела улица. В самой ее середине
раскинулись шумные ряды веракрусского базара, где диковинные южные фрукты
россыпями лежали на земле, мирно соседствуя с разноцветными фигурками,
вырезанными из дерева, с плетеными узорчатыми корзинами, с глиняными
божками для туристов, точными копиями бесценных остатков тысячелетней
старины, извлеченных из-под развалин ацтекских пирамид. Даже гортанные
выкрики продавцов пульке не могли перекрыть рева ослов, утонувших в пыли и
жаре задних дворов базара. Полыхающие всеми цветами красок наряды женщин
словно подчеркивали скромные белые одежды мужчин - рубашка, полотняные
брюки да неизменная широкополая шляпа. Впрочем, ближе к центру города
одежда жителей Веракруса становилась вполне европейской. И все же если
Степану хотелось экзотики, то вокруг ее было достаточно. Вот только
непреодолимый барьер цветистого испанского языка словно провел невидимую
черту между ним и этими людьми.
За несколько стремительно промелькнувших дней он так и не сумел
преодолеть странный стеклянный колпак, отделивший его от действительности.
Это чувство еще больше усилила резкая смена декораций. Степан попал в
другой век, в иную культуру, глазу нелегко было отыскать в пестроте
обрушившегося на него потока новой информации хоть что-нибудь знакомое.
Даже здания здесь не походили на те, к которым он привык. Слишком острые,
изломанные формы крыш, разноцветные мозаичные панно на фронтонах,
соседствующие с пестрыми рекламными вывесками вездесущих американских
компаний, как бы напоминали о том, что в этом мире не так уж давно
смешалось вместе несколько разноликих цивилизаций.
Две недели экспедиция провела в Веракрусе. Готовили снаряжение,
нанимали вьючных животных, искали опытных проводников - предстоял нелегкий
путь в глубь центральной Мексиканской пустыни. Работы хватало на всех, и,
поскольку должность младшего научного сотрудника не определяла какого-то
конкретного участка, Степана использовали повсюду. Он то оформлял
документацию, то проверял прибывающее снаряжение, то упаковывал вьючные
ящики, то вместе с переводчиками закупал продовольствие и медикаменты. И
все это время в нем подспудно накапливалось ожидание, росла тревога, хотя
раньше, на корабле, ему казалось, что это уже невозможно.
Его беспокоило, что Сугробов до сих пор никак не проявлял себя. Свое
тревожное ожидание Степан невольно переносил на окружающих и даже на сам
город. Ему казалось, на его улицах в пестрой сутолоке площадей, в
разноголосице базаров затаилась неведомая опасность.
Лишь после того как последние окраинные домишки Веракруса скрылись из
глаз, Степан несколько успокоился. Но именно здесь, на окраине, произошло
одно странное событие, натолкнувшее Степана на целую цепь новых невеселых
размышлений.
Скрипучая арба неожиданно вынырнула из бокового переулка, и, чтобы
пропустить ее, идущий впереди экспедиционного каравана погонщик придержал
тяжело навьюченных мулов. Арба ползла медленно, и издали показалось, что
она нагружена вязанками белого хвороста. Только когда повозка
приблизилась, Степан разглядел в ней огромный человеческий скелет. Лишь
после того как прошло первое потрясение, Степан увидел, что шейные
позвонки скелета увенчивает искусно вылепленная из папье-маше маска
хохочущей Смерти, - это была всего лишь огромная кукла.
- Что это? Зачем это сделано?- впервые за всю дорогу он обратился к
переводчику, надменному и презрительному идальго, в чьей крови оказалась
слишком большая доза крови испанских конкистадоров.
- Всего лишь смерть, - непонятно пояснил тот. - В городе готовится
карнавал, праздник мертвых.
- Праздник смерти?
- Ну, если хотите. У нас смерть не считается чем-то ужасным, как
привыкли думать вы, европейцы. Это всего лишь переход между двумя разными
мирами. Смерть, жизнь, - переводчик достал из кармана серебряную монетку,
подкинул ее и ловко поймал, - всего лишь две стороны одного и того же, как
стороны этой монеты.
- Это я понимаю, могу понять, но праздновать Смерть...
- Поминовение умерших отмечается всеми народами. У нас этот ритуал
приобретает особое значение. Он всегда заканчивается карнавалом, дети
объедаются - сладостями. Живые радуются тому, что они еще живут, а мертвые
- тому, что они уже умерли.
"Странная философия", - подумал Степан.
Караван давно покинул пределы города, пейзаж постепенно стал
изменяться, становясь все более безжизненным. Морские влажные ветры,
запутавшись в вершинах плоских прибрежных возвышенностей, сюда уже не
долетали, и характер растительности резко изменился: исчезли лиственные
кустарники, среди проплешин песка появились первые кактусы.
Измученный непрерывной жарой, Степан то и дело вспоминал повозку,
везущую карнавальный образ смерти. Здесь, в пустыне, он уже не казался ему
декорацией.
Среди холмов довольно часто встречались кости погибших животных,
казалось, самый воздух пропитался отвратительным сладковатым запахом
гниения.
До самого вечера Степан так и не смог отделаться от неприятного
воспоминания.
Маска хохочущей Смерти стояла у него перед глазами весь день.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг