Валерий Дмитриевич ГУБИН
ПАМЯТНИК
Фантастический рассказ
- Опять мой агрегат барахлит, - Спиридонов в сердцах стукнул по
ящику. Тот задребезжал, выпустил струю пара, и еще одна капля черной
жидкости упала в кружку. Кофеварка была гордостью Спиридонова. Он собирал
ее из железного лома целый год, после того как нашел дерево, чьи зерна по
виду были очень похожи на кофе. И по запаху тоже. Но работала она плохо -
редкий день удавалось сварить достаточное количество. Трудно было
отрегулировать подачу пара, часто он выходил совсем не туда, в
какую-нибудь новую трещину.
- Ты все же постарайся отладить, - сказал наблюдавший за его
манипуляциями Калнынь, - такой день, а мы без кофе. Как-то ведь надо
отметить, не липучку же снова глотать.
Уже много лет назад они научились выделять из растения с толстыми
мясистыми стеблями, похожего на столетник, сладкий тягучий сок. Но сейчас
хотелось именно кофе - крепкого, густого, после которого колотится сердце
и чувствуется, что жизнь продолжается.
Сегодня исполняется ровно тридцать лет со дня их неудачной посадки, в
результате которой ракета превратилась в груду лома, а они, чудом
спасшиеся, - в пожизненных пленников этой затерянной в глубинах космоса
планеты. Тридцать лет, в течение которых быстро таяла надежда на помощь,
на то, что кто-нибудь в этом столетии снова сюда заглянет.
Планета оказалась необычайно привлекательной. Мягкий ровный климат,
полное отсутствие крупных хищников, множество съедобных плодов и растений.
Из обломков ракеты соорудили четыре хижины, сносную мебель, даже легкие
металлические копья для охоты. Уцелел, правда, один бластер с большим
количеством зарядов к нему, но им никогда не пользовались, берегли на
всякий случай.
За несколько первых лет они обследовали - километров на
сорок-пятьдесят - всю территорию вокруг. На востоке лежал бескрайний
океан, на западе - труднопроходимый лес. А на юг и север тянулась равнина
с редкими перелесками, прозрачными речками и небольшими возвышенностями.
Здесь и стоял их лагерь, здесь они охотились, путешествовали, здесь же -
недалеко от лагеря - первые три года рыли огромную, в виде креста, канаву
- опознавательный знак их стоянки, который можно было заметить с высоты.
Вначале, теплыми вечерами, собирались вместе, говорили о Земле,
вспоминали друзей и родственников, потом, когда темнело, рассматривали
крупные, незнакомые звезды. И казалось, что положение не так уж
безнадежно, что они рано или поздно вырвутся отсюда и вернутся домой. Но
потом, ночью, они стонали во сне, плакали, даже вскакивали в ужасе и
бежали друг к другу, ища утешения и поддержки. Однако, чем дальше, тем
реже случались подобные взрывы, прошлое отодвигалось, затягивалось туманом
времени, былые надежды и страхи все более представлялись им смешными, и со
временем они свыклись с тем, что вся их жизнь, большая часть жизни,
пройдет здесь и здесь же окончится, под вечно голубым небом, среди бурной
растительности этой мягкой плодородной земли. Канаву почти засыпало, и она
заросла так, что, даже стоя рядом, с трудом можно было разглядеть следы их
титанической работы.
Все свободные от добывания пищи часы они отдавали любимому делу:
Спиридонов писал очередной философский трактат, Калнынь и Павлов часами
ожесточенно спорили над шахматной доской, создавая математический аналог
"эвристического шахматного анализатора", а Кирабаев ничего не хотел знать
кроме поэзии, и его стихи - удивительный синтез средневековой арабской
лирики и европейского символизма - вызывали неизменное восхищение.
Так прошло десять лет, потом еще десять, появились болезни,
накапливалась усталость. И интерес к прежней работе начал падать. Они,
наконец, пришли к мысли, что все их творчество - лишь попытка искусственно
продлить прошлую жизнь, попытка вымученная и нелепая на этой далекой
планете. Нужен был новый смысл, который помог бы им просто и естественно
жить здесь, и друзья стали пристальнее всматриваться в то, что их
окружало, - деревья, растения - вслушиваться в шум ветра и голоса птиц.
Они, сами того не сознавая, пытались обнаружить следы того, что здешняя
природа не просто терпит их, но что она их приняла, и они постепенно
становятся необходимой частью ее существования.
И вот однажды появилось эхо. Спиридонов, обжегшись паром, громко
вскрикнул, и через несколько секунд этот крик прозвучал снова - сначала с
одной стороны поляны, потом с другой, уже глуше. Друзья переглянулись
удивленно и замерли. Через минуту крик опять повторился, только уже не
такой пронзительный и раздраженный, скорее даже уже не крик, а звук трубы,
его воспроизводящий, - мелодичный и яркий. Он снова прозвучал еще через
минуту, затем еще и еще, и каждый раз все дольше и все музыкальнее. Они
начали петь, кричать, стучать палками по железу и были буквально затоплены
какофонией звуков, которые эхо возвращало к ним со всех сторон. Потом этот
шум как-то упорядочился и стал походить на музыку, словно кто-то собрал
все звуки, обработал, пригладил и попытался найти в них гармонию,
насколько это было возможно.
- Вы слышите, она учится разговаривать, - уверял Калнынь, - природа
ведь - большой ребенок. До нас ей говорить было не с кем, и она молчала. А
теперь пытается и подражает.
Иногда среди ночи их будил голос, громко распевающий песню, - слов не
уловить, мелодия немного странная, - но голос, если вслушаться, был
кирабаевский, его интонации, Кирабаев часто напевал за работой. Так они
лежали 10 - 15 минут без сна, потом кто-нибудь не выдерживал, высовывался
из хижины и кричал:
- Прекратить!
- Прекратить, прекратить, прекратить... - сразу обрадованно трещало,
булькало, свистело со всех сторон, и тотчас складывалась мелодия со словом
"прекратить". Под нее они и засыпали.
Потом что-то случилось с атмосферой. Временами вся ее толща вдруг
становилась мощным увеличительным стеклом, и они видели то, что было
скрыто далеко за горизонтом. Прямо перед лагерем возникал океан
необыкновенной синей воды или вставал густой непроглядный лес с такими
высокими деревьями, что приходилось запрокидывать голову. А иногда картины
совсем непонятные - заснеженные скалы, пустыня с огромными барханами.
- И стало видно далеко-далеко, во все концы света, - обычно
комментировал каждое новое явление Спиридонов, содрогаясь в душе от этих
странных видений.
Однажды они услышали грозный ракетный рев, выскочили и увидели
корабль, идущий на посадку, потом раздался взрыв, оторвался искореженный
стабилизатор, сам корабль вновь подбросило вверх, и он исчез за
горизонтом. Все это происходило в десяти метрах от них, но не
чувствовалось ни ударной волны, ни опаляющего жара.
- Это она нам показывает нашу катастрофу, - догадался Калнынь. -
Что-то на поверхности взорвалось от пламени двигателей.
- Видимо, так, - согласился Спиридонов, - интересно было бы
посмотреть на это место.
Еще несколько раз они видели себя - как копают канаву, как ставят
свои хижины, как Павлов собирает из ракетного хлама свою знаменитую
"платформу-велосипед", на которой они совершали путешествия, или
конструирует солнечные батареи к кофеварке. Павлова показывали чаще
других, видимо, он сильно интересовал своими произведениями. Он был
замечательным механиком, способным из ничего создать полезную вещь. Но
иногда они могли часами наблюдать, как Павлов, огромный, в десяток метров
высотой, задумчиво сидит на пне, а глаза у него грустные - вот-вот
заплачет.
- Не было этого, - горячился в таких случаях оригинал, - не было у
меня никогда такого печального лица. Фантазируют, искажают реальность!
И вот однажды, несколько месяцев назад, они услышали далекий мощный
гул, доносившийся с запада из-за леса.
- Ракета, - вскочил Павлов, - это же корабль идет на посадку!
- Брось, - махнул рукой Калнынь, - опять наша хозяйка балуется. Это
же наш корабль. Двигатели наши - я слышу.
- А вдруг это все-таки настоящий?
- Я рассчитал, - повернулся к нему Кирабаев, - что теоретически в
этот сектор корабль может зайти раз в двести лет.
- А я все-таки пойду.
- Куда? Если это не фокусы нашей благодетельницы, то до источника
звука километров сто, не меньше.
- Ну и что! За две недели обернусь.
- Сходи, проветрись, - разрешил Спиридонов, - только помни, что тебе
не сорок, и даже не пятьдесят лет. Мы будем волноваться.
Уже много лет никто из них не отходил далеко от лагеря - силы не те -
и только Павлов время от времени все еще совершал походы, будто искал
что-то, иногда пропадая на два-три дня. Возвращался усталый, с черным
лицом и никогда ничего не рассказывал.
Павлов ушел, взяв с собой бластер и все заряды. Друзья смотрели, как
он идет, опираясь на палку, старый и совсем седой, долго смотрели, пока
его маленькая фигурка не скрылась за холмом.
Как только стемнело, они разожгли огромный костер и всю ночь
поддерживали его, молча сидели, глядя в огонь, и каждый думал: а что если
и правда это настоящий корабль, и их жизнь второй раз круто повернется?
Никакой радости по этому поводу они не испытывали, скорее тревога начинала
понемногу просыпаться в их душах. Что им делать на Земле - они теперь
музейные экспонаты, которых будут показывать экскурсантам: "Космонавты
прошлого века! Живая легенда!" Их друзья - кто живы - наверное, большие
начальники. Их девушки уже вышли на пенсию. А рев и грохот городов? А
прокопченная насквозь атмосфера?
Утром они увидели огромного, до небес, Павлова. Он шел медленно,
тяжело дыша, приближаясь к встающему на горизонте лесу.
- Толя, держись! Мы тебя видим! - закричал Спиридонов.
- Толя, толя, толя, толя, - запело все вокруг, засвистел ветер в
кустарнике и засуетились потревоженные птицы. Образ помутнел, съежился и
медленно растаял.
Через неделю они снова услышали грохот - сильные глухие взрывы один
за другим в течение нескольких часов доносились с той же стороны.
- Это наш корабль взрывается, мы еще много раз будем это слышать.
Нашей малышке понравился звук, вот она и развлекается и нас развлекает, -
объяснил Калнынь, но друзья видели по его лицу, что он сам не очень в это
верит.
Наступил юбилейный день. Аппарат удалось наконец наладить, но
Спиридонов никак не мог отделаться от вяжущего чувства беспокойства.
Что-то произошло в их мире, что-то изменилось, а он не мог понять - что.
Все собрались за столом. Кирабаев взял кружку с дымящимся напитком и
попросил слова:
- Сегодяшний день, - сказал он, - похож на все другие, так же как он
будет похож и на те, которые нам осталось прожить. Но все же мы должны его
отметить. Тридцать лет - внушительная дата. Мы прожили их в мире и
согласии, не потеряв себя и своего разума. Сегодня с нами нет Павлова, и
это омрачает наш праздник, но будем надеяться, что с ним ничего не
случилось, и он обязательно вернется. Скоро мы уйдем навсегда, и обычно
люди, подходя к этой черте, думают о том, что останется после них. Но нам
некому оставлять, некому передать ни мысли, ни рукописи. Однако мы не
исчезнем бесследно - наши образы, слова и дела запечатлелись в этой
природе, и мы будем еще долго, а может быть всегда, присутствовать во всем
окружающем. Ведь мы дали этому миру объективное существование. Без нас он
бы остался неуслышанным, неувиденным, непочувствованным. Без нас вся
видимая и невидимая жизнь сотни миллионов лет оставалась бы тенью и в этой
тьме небытия двигалась к своему неизвестному концу. А мы ее разбудили.
"Как он постарел, - думал Спиридонов, глядя на Кирабаева, - весь
высох и сильно сгорбился. Только глаза остались такие же, как в
молодости". Наконец он понял, что его тревожило: тишина, абсолютная тишина
уже который день. Никто не поет, не передразнивает их, не звенит
колокольчиками, не имитирует храпа Калныня. Все замерло, будто в испуге.
"Неужели что-то случилось с Павловым?"
Тут до них опять долетели звуки, только совсем другие, отрывистые и
резкие - три или четыре громких хлопка, потом еще и еще.
- А знаете, - неуверенно начал Кирабаев, - это очень похоже на
бластер, если бить с нескольких шагов в камень, в скалу.
- Но ведь он ушел так далеко?
- Что здесь далеко или близко? Может, наша малышка хочет, чтобы мы
услышали?
Снова донеслись выстрелы. Они встали и молча начали собираться.
- Ты останешься, - кивнул Спиридонов Калныню, - с твоими ногами мы
далеко не уйдем.
- Не преувеличивай, - поморщился тот, - до леса мы доедем на
платформе. И потом последнее время мне значительно лучше.
Они взяли с собой немного провизии и копья. Калнынь, как и
предполагал Спиридонов, сразу выдохся, и они крутили педали вдвоем, но все
равно продвигались довольно быстро. Отдыхая каждые полчаса, они тем не
менее преодолели за день приличное расстояние. Часто приходилось слезать и
переносить велосипед через ручьи или тащить его по рыхлой земле. Вечером
они свалились там, где стояли, и мигом уснули.
Проснулись рано и, ежась от утренней прохлады, двинулись дальше.
Спиридонов все время спрашивал Кирабаева, не сбились ли они, и тот,
сверяясь с компасом, успокаивал:
- Идем точно туда, где я засек звук.
Второй день перевалил за половину, когда они достигли опушки леса,
обливаясь потом от жары и падая от усталости. Целый час неподвижно лежали
в тени. Лес страшил их своей огромностью и темнотой, но когда двинулись
вглубь, оказалось, что в лесу прохладно и довольно светло. Шли медленно,
обходя огромные деревья, перебираясь через завалы.
- Вы обратили внимание? Здесь совсем не слышно птиц, - сказал
Калнынь. - Видимо, они в лесу не живут, что-то их пугает.
- Ладно тебе, - оборвал Спиридонов, - не нагнетай. Скоро вечер, и
птицы спать укладываются. А вообще шестой день никого и ничего не слышно.
- А ведь верно. Как я сразу не понял.
Им, привыкшим к широким пространствам, и в самом деле было в лесу не
по себе - тишина какая-то настороженная, и густой мох совершенно заглушает
шаги.
Начало быстро темнеть. Они остановились и стали устраивать ночлег.
Легли уже в полной темноте, и Спиридонов слышал, как Калнынь потихоньку
стонет и трет ноги. "Все-таки надо было оставить его дома", - подумал он,
проваливаясь в сон.
Снилось ему, что он идет по этому же лесу и разговаривает с
деревьями, травами, окликает пробегающих животных. А они молчат, почему-то
молчат на этот раз, словно что-то случилось.
Он проснулся, когда еще едва светало, и долго лежал, не решаясь
будить измотанных товарищей. Потом, повернув голову, увидел, что Калнынь
тоже не спит и смотрит на него.
- Ты что? - спросил он шепотом.
- Мне странный сон приснился, - ответил тот. - Я, еще совсем молодой,
- то ли курсант, то ли сразу после выпуска - иду со своей девушкой, уже не
помню, как ее зовут. Мы сворачиваем с Литейного на Невский. Кругом народ,
шум, толкотня, а я иду, держа ее за руку, и мы все время смеемся от
счастья. Народу все больше, давят со всех сторон, невозможно пройти. Я
предлагаю ей взлететь, мы взлетаем и летим над толпой. И смешно, и
страшно, но никто на нас не смотрит. Хотим взлететь еще выше, но нельзя -
везде над головой провода, сплошная сеть проводов. И тогда мы влетаем в
раскрытое окно, я вижу, что это моя комната, а на стуле - походный костюм,
и вещи собраны, и с тоской понимаю, что завтра старт.
- Грустный сон, - вздохнул Спиридонов, - я никогда не говорил тебе,
но почти все мои сны за тридцать лет - только о том времени, до полета. До
последнего полета.
- Это понятно. Там мы были молодыми.
Спиридонов полежал еще немного, потом набрал воздуха и рявкнул, что
было мочи:
- Штурман Кирабаев!
- Слушаю, - отозвался сзади глухой сонный голос.
- Доложите обстановку.
Кирабаев заворочался, оглядываясь, потом четко отрапортовал:
- Командир! Прямо по курсу и вокруг глухой лес. Небо чистое,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг